Предательству известно моё имя

Боль пронзала его тело, полосуя заодно своими тонкими лезвиями душу. А ему до сих пор не верилось, что всё это происходит сейчас именно с ним. Прикрыв глаза, Ион Фортуна переживал весь ужас происходящего с ним, стараясь ничем не выдать своих страданий, ведь он уже понял, что тот, кто смотрит на него глазами Раду Барвона, вовсе не его молочный брат.       — Тебе нравится? — спрашивал барон Луксорский, царапая кожу графа Мемфисского и прижимаясь ухмыляющимся ртом к его губам. — Ты такая неженка, Ион. Мужчины такими не бывают. «Ненавижу тебя!» — пронеслось в голове несчастного Фортуны. Раду смотрел на него, надеясь увидеть страх, испуг, и ощутить полную власть над этим почти детским телом. Насытить себя ужасом жертвы, чтобы почувствовать беспредельное превосходство не только над Ионом, но и над Империей в целом. «Когда-то мы с тобой были почти единым целым. Я всегда мог положиться на тебя, зная, что ты никогда не предашь меня. Ты всегда дарил мне самые искренние улыбки, все мои печали ты принимал, как свои». Лицо Барвона исказилось, и он толкнул Фортуну к стене. От резкого удара затылком о каменную стену у графа закружилась голова. При этом он все еще пытался разглядеть в глазах нападавшего того, прежнего, Раду. Раду, которого он знал почти с самого рождения.       — Ты всего лишь жалкая кукла, и я буду делать с тобой всё, что мне заблагорассудится, — Голос барона Луксорского доносился до его ушей словно через плотную завесу тумана. — Но ты, конечно же, можешь умолять меня о пощаде. Я всегда хотел увидеть тебя стоящим передо мной на коленях. «Нет. Этого никогда не будет!» — Ион стиснул зубы, его сердце лихорадочно билось. Да, он слабее Раду физически, но это не вина его, а беда. «В твоих глазах я видел лишь свое отражение, но для меня ты не был только зеркалом. Ты был моим вторым «я», любимым «я». В тебя я верил, как в самого себя, если не больше»!       — Нет! — он попытался вырваться из рук того, кто управлял теперь его Раду, понимая, что сейчас произойдет страшное и неизбежное, но, естественно, сделать ему это не удалось. Обламывая ногти о каменную стену, Фортуна до крови закусил губу. Ощущение от этой боли все же не могло перебить другую боль, которую причиняла ему плоть Раду. Он ведь не согласился встать на колени, и теперь тот, кто был ему братом и другом, доказывал свою власть над ним, насильно овладевая его телом, показывая ему, кто же настоящий хозяин положения. «Я никогда не предам тебя. Я никогда не сделаю тебе больно. Это все равно, что отрезать у самого себя руку. Видеть слезы в твоих глазах для меня равносильно адским мукам. Проще умереть мне самому, чем заставить страдать тебя». Когда Барвон ушел, оставив несчастного графа у той стены, что стала немой свидетельницей всего происшедшего между ними, Ион опустился на пол. Его била дрожь, и казалось, что от нее сотрясается не только тело, но и весь мир в целом. Если бы он смог заплакать, то, возможно, это принесло бы ему хоть какое-то облегчение. Однако слез не было. Только кровь текла из прокушенной им губы. «Почему же ты не умер, как обещал мне когда-то?» — Фортуна запрокинул голову: его нещадно мутило. Весь мир сейчас стал для него серым расплывающимся пятном. — «Зачем же ты заставил меня пройти через такое? Или это не ты должен был умереть, предав меня, а я? Тогда почему же я всё еще жив?»