Исповедь цепного пса

На белую землю, деревья, дома снежинками тёмное небо ссыпалось. Над тихой деревней царила зима, а я с дискотеки ночной возвращалась. Одной возвращаться – уже не впервой, когда, кроме ветра, ни звука не слышно… - Стой. Это был пёс – рыжий пёс дворовой, в глубокой тени он застыл неподвижно. Его у забора метель замела… Он при смерти был – это ясно не видя. Он глянул в глаза мне – и я подошла по взгляду его, как натянутой нити. - Да ты весь дрожишь, умирающий пёс… Боишься своей подползающей смерти? - Мне вовсе не страшно. Я просто замёрз. Такие, как я, не боятся, поверьте! - Такие, как ты? Чем же ты знаменит? - Сейчас – уж ничем. Я вернулся из леса. Но раньше пугал всех один лишь мой вид – спроси кого хочешь про Рыжего Рекса… На шерсти его седина, словно соль… И только в глазах, что во мраке светили, замёрзла, как лёд, застарелая боль и – нечеловеческой властности сила. Рекс... Вот он какой. Сколько россказней есть про тварь, что бросалась на всех без разбора! - Ты пёс, что любил среди улицы сесть, чтоб люди боялись пройти вдоль забора? - Да, я. Значит, помнят. – Он морду поднял и глянул на мёрзлые искорки-звёзды. Потом – демонический взгляд – на меня, и я поняла: убегать уже поздно. – Два раза, когда я калечил людей, меня застрелить приезжал участковый… Да так и уехал: владелец радел, чтоб монстр на цепи был живой и здоровый. Какой я был зверь! Как боялись меня! Наш двор огородами все обходили! Я был самый лучший, и не было дня, чтоб я не доказывал ловкость и силу. На свадьбах собачьих, когда мы дрались, я всех побеждал, только клочья летели!.. Глаза его прежним азартом зажглись, и влажно клыки в темноте заблестели... - Когда меня ночью спускали с цепи, я двор сторожил, как и должно собаке. Владелец частенько вставал и вопил, когда я ловил у забора гуляку… Загрыз я немало бродячих собак, убил жеребёнка в лесу возле стога, убил и владельца. И что же? Вот так! Туда ему, старому гаду, дорога. Хотя, он тогда был не так уж и стар… Он всё отобрал, что мне жизнь подарила! И я расплатился – укус за удар: загрыз его ночью на детской могиле. Укус за удар? Это как посмотреть… Он прав иль неправ, я не стану с ним спорить. …На лапах кошачьих собачья смерть подкралась и села на снежном заборе… - А ну убирайся, паскуда! Слезай! – пугнул её Рекс, но она всё сидела, и в чёрных глазницах кошачьи глаза зелёными искрами тихо блестели. - Кого ты гоняешь? - Тут кошка сидит. Какая-то странная, вся костяная, глазищи горят… Всё глядит и глядит! Я понял зачем. Это я умираю. - Ну что ты, храбрец? Здесь же нет никого! Какая тут кошка? Тебе показалось. Но я проследила за взглядом его и, в снежную тьму заглянув, испугалась. Смотрю я и взгляд отвести не могу… И вижу: причудливым тонким узором чернеют кошачьи следы на снегу и фосфором тлеют глаза над забором. Я кошку не вижу, лишь мягкий снежок, кружась над забором, на ней оседает. На снег отпечатался лёгкий шажок: она по забору неслышно ступает… Дух смерти, присыпанный снегом, молчал, лишь тихо прядали прозрачные уши. А Рекс не спеша свой рассказ продолжал, с презреньем от смерти своей отвернувшись: - Я долго шатался по тёмным лесам. Я мечен убийствами, но не позором! Спустя десять лет я пришёл сюда сам: хочу умереть под хозяйским забором. - Ты всё же любил его? - Нет! Тут жила та Девочка, что лучше всех в целом свете. Хозяюшка… Солнце моё… Умерла. Я был виноват: за Неё я в ответе. Собачьи глаза с золотистым огнём подёрнулись дымкой тоски о минувшем... - Наступит черед – и мы тоже умрём. Пока не издох я, ты просто послушай... *** - Всё самое светлое в жизни моей – малышка, гостившая летом в том доме. Ты знаешь, ведь я ненавидел детей. Всех, кроме Неё. Ненавидел всех, кроме Хозяйки – соседки того старика, который владел мной, как люди вещами. Она же – любила меня. Не слегка. Я был не слугой – мы с Ней были друзьями… Ей было лет восемь. Совсем как щенок, Она никогда не страдала от скуки! Я нёсся за Ней по лугам со всех ног, валялся в траве и лизал Её руки. Хозяюшку я больше жизни любил! Мой старый владелец Её ненавидел. Он скалил гнилушки свои и вопил, когда у Неё во дворе меня видел. Лишь спустят с цепи, я к Ней мчал, как домой! Еда и жилище – всё было не важно! Малышка так гордо гуляла со мной: я был для Неё как почётная стража… Мы вечером шли покупать молоко, всю ночь Её сон охранял я у двери… Взлетала душа высоко-высоко, когда меня верным звала Она зверем… И я никогда то, что было "своим", вот так не берёг бы, как сад Её ночью. Я горло порвал бы поганцам любым, кто яблок Хозяйки отведать захочет! Владелец бесился, но мне наплевать. Душой моей он не владел, только брюхом... Тупой, как бревно – как он мог полагать, что я Ей продался за хлеба краюху?! Как мог он понять, как я ждал, весь светясь, любимой руки на щетинистой холке, каким наслажденьем с Ней был каждый час – за играми, отдыхом или прополкой... И как Она тайно, от бабки храня, несла мне весь хлеб, что нарочно не ела, и как обнимала за шею меня... Как вечером спать уходить не хотела... Как ужас плескался в любимых глазах, когда за Ней гналась овчарка соседа... Я пса разорвал и, плечо зализав, к Ней полз извиняться за страх и победу. Однажды владелец меня не пустил; рывок – моя цепь развалилась на части. О, лучше б я вечно сидел взаперти, чем предал Её, приведя к Ней несчастье! Не знал... Прыг во двор – и машу Ей хвостом! Хозяюшка, вот я! Подумаешь, цепи! Да брось, не снимай, всё потом, всё потом! А он нас увидел. Смешно и нелепо... И он заорал: «Ах ты мелкая дрянь! Уже вместе с цепью собаку украла?!» Я лаял ему: «Замолчи! Перестань!» Она испугалась. Она побежала… Осеннее поле желтело, как степь… Я бросился вслед, напружинив всё тело. Из пальцев Её моя ржавая цепь, упав на холодный песок, зазвенела… Её обогнав, я скулил: «Не беги!» Она меня гладила, ручки дрожали… И, глянув назад, прошептала: «Враги! Он гонится с палкой… Быстрей, побежали!» Владелец мой чокнутый следом бежал… Хозяюшка в заросли ивы нырнула, я бросился следом: ведь там был канал! Ещё бы чуть-чуть – и Она утонула. Над Нею сошлась ледяная вода… Она посредине почти провалилась… Я прыгнул за Ней. Я Её не отдал! Хозяйка за шею мою уцепилась. Я лёгкое тельце Её подтащил к обрыву песчаному; дальше – ни шагу! Я бился, я рвался, я громко скулил… Я знал, что мы двое умрём, если лягу. Трава водяная тянула на дно, как слизкие пальцы, за лапы цепляясь… «Спасайся, мой рыжий! А мне всё равно…» – на шее моей Её ручки разжались. Я вылез на берег – шатаясь, с трудом. Хозяйка барахталась – тише, слабее… На согнутых лапах склонясь над водой, я гыркнул Хозяйке: «Цепляйся за шею!». За шерсть уцепившись дрожащей рукой, Она напряглась, как могла, подтянулась, барахтаясь, с цепкой борясь осокой, ручонкой второй моей шерсти коснулась. Я лапами в берег упёрся, как мог… Я долго тянул Её, сил не хватало. Пригнувшись, я лёг на холодный песок, в Её кулачках моя шерсть затрещала… Натужно рыча, выбиваясь из сил и берег под лапами вниз осыпая, Хозяюшку я за одежду тащил – Она вся холодная, как неживая, и пальчики только мне в плечи впились. И ужас стоял в Её глазках застывших… Сквозь зубы рычал я: «Ты только держись!» - и дальше тянул Её – выше и выше. Не помню, как выбрались… Было темно. От ветра холодного шерсть индевела. «Спасайся, мой рыжий. А мне всё равно…» Да как Ты подумать такое посмела?! Не брошу… Не брошу! Хозяйка, пойдём!.. Дрожащие, мокрые – мы замерзали. Хозяюшка… что Ты… ведь там же наш дом… Давай же, как раньше, вставай, побежали!.. Дрожа, спотыкаясь, брели мы, брели… У Девочки сил уже не было плакать… …когда скрылось солнце за лесом вдали, ребёнка в село притащила собака. Я больше не видел Её с этих пор весёлой и шумной, как раньше бывало. Хозяйка ко мне не ходила во двор, Хозяюшка больше со мной не играла… Какие-то люди всё ездили к Ней… Я лаял на них, когда мне было страшно. Не надо машин и не надо людей! Верните Её, пусть всё будет как раньше!.. Я снова стерёг Её каждую ночь. И выть так хотелось, но выть я боялся… О, если бы только я мог Ей помочь! Я жизнь бы отдал, я бы в муках скончался… Она так истаяла… страшно смотреть… И на подоконнике лапами стоя, я в воздухе комнаты чувствовал Смерть. "Хозяюшка… что происходит с Тобою?.." Ручонки Её мне на плечи легли… Она целовала меня, представляешь?! И сжавшись, трясясь, как щенок я скулил: "Хозяйка!.. Зачем Ты меня оставляешь?!" О, если б я мог, если б я только мог отдать свою жизнь за Её излеченье! Лишиться чутья, зорких глаз, быстрых ног… Забрать у Хозяюшки смерть и мученья! Я каждую ночь у дверей поджидал тварь вроде вон той, что за мной притащилась. Хозяйку я ей не отдам никогда! Я буду сражаться, покуда есть силы!.. Как глупо... Людская жестокая Смерть – невидима псу и зубам неподвластна. Как в сердце осколком – я мог лишь хрипеть и, горло терзая, на привязи рваться... Я цепь перегрыз искалеченным ртом, когда уже с кладбища все уходили. Зачем этот ящик? Зачем Она в нём?! Зачем вы Девчушку землёй завалили?!.. Я, как человек, над могилой стонал, я выл, как безумный: «Хозяйка! Хозяйка!!!» Скрипела над кладбищем тихим сосна, и где-то над Припятью плакала чайка… Весь мир развалился в тот день на куски. И небо, и солнце мне чёрным казалось… Я к вечеру даже не выл от тоски: живого во мне ничего не осталось. *** А я понимала собачий язык, и он понимал, что я тихо шептала… - За что, почему?! – он сорвался на крик. – Ей восемь, навечно! Так мало, так мало!.. И в карих глазах одичалого пса, как жёлтые искры, блеснули слезинки. Луна золотила собачьи глаза и в белом снегу зажигала искринки… *** - Её я любил больше всех из людей. Она меня – больше, чем любят собаку... Я каждую ночь издыхал в темноте с тех пор, как отдал Её вечному мраку. И возле могилы, в траве иль в снегу, я корчился в муках, уйдя каждой ночью к пристанищу Той, без Кого не могу, от дома того, кто убить меня хочет. Владелец… Ну что ж. Наконец-то пришёл – стоит над заснеженной детской могилой, в руках его палка – осиновый кол. Я встал. Я готов был помериться силой! Свирепые звери – владелец и я – на кладбище снежном, где бесится вьюга… Когда-то давно мы с ним были друзья, теперь – мы пришли уничтожить друг друга! Усами задвигал он, как таракан: «Прибью: мне бездельника в доме не надо!» «Притронься хоть пальцем, гнилой старикан!» – и острых зубов я оскалил два ряда. Он палкой ударил меня по спине! Взревев диким зверем, я прыгнул навстречу. Всё было безумно, как будто во сне… Я лапами с силой толкнул его в плечи. Кто людям сказал, что не бросится пёс, когда ему в голову палку направить? Владелец колом мне полморды разнёс, но остановиться не мог уж заставить! *** ...От рваного уха к зубам вдоль щеки белел длинный шрам, искривлённый в оскале. У пса, что свирепо ощерил клыки, глаза демоническим блеском сверкали… *** - Мы с ним покатились в глубоком снегу. Он палку сломал, по бокам мне дубася… Он враг был, а я беспощаден к врагу! И я был сильнее. Владелец не спасся. Я челюсти с хрустом сцепил, что есть сил, и хрип его слился с свирепым рычаньем… Он палки обломок мне в рёбра всадил, но этот удар был последним. Прощальным. Снежинки летели по ветру и вниз, кружась от дыхания вспугнутой стайкой… Я горло тому старику перегрыз: он мне не хозяин – в могиле Хозяйка. Отфыркнув на снег ненавистную кровь, над трупом противника я приподнялся. Хозяюшка... Спи, моя пёсья любовь... Я – верный Твой Рекс – за Тебя расквитался. Я долго шатался по тёмным лесам. Я мечен убийствами, но не позором! В последнюю ночь я пришёл сюда сам – пришёл умереть под хозяйским забором. А дальше пусть делают всё, что хотят: вобьют в меня колья, сожгут, закопают… Я знаю: они меня не пристрелят. Я их обогнал: я уже умираю. *** И он замолчал, лишь вздымались бока – и хрип от дыханья всё тише и тише, как будто бы шея у Смерти в клыках... И вот наконец прошептал он чуть слышно: - Ты знаешь... зачем я с тобой говорю?.. Я мог бы... убить тебя… - Мог бы. И что же? - А я на тебя… всё смотрю и смотрю… Ведь ты… на Хозяюшку… очень похожа… Не важно, что пёс он, а я человек... Мы с Рексом сидели и долго молчали. И я наконец увидала, что снег не тает в глазах его, полных печали. Я встала с колен. Он лежал как живой: на лапах покоилась морда седая, и вился снежок над его головой… - Всё кончено, Рекс. Ты уже не страдаешь. Я верю: когда ты искупишь вину, прошедши кругами собачьего ада, попросит она - и тебя ей вернут, и встретитесь вы, чтобы вечно быть рядом! Никто не заплачет по злобному псу: его ненавидели люди и звери. Я исповедь Рекса с собой унесу, но ей никогда и никто не поверит. Всё было как должно, он прожил не зря; такому, как он, оправданий не нужно. … Над снежной деревней вставала заря и тихо трещала январская стужа.