Umdlali

Он охрип — кажется, сорвал голос. Футболка с левого бока пахла пролитым на неё вишнёвым коктейлем — кто-то из ассистенток сборной постарался. Сам Рамос пил сначала предложенное Рейной пиво, потом, в самолёте, добрался до виски. Уже после того, как совершенно по-детски запустил палец прямо в сливки подаренного авиакомпанией торта. Мир был тёплым, звеняще-шумным, мутным и пьяным. Приятная алкогольная расслабленность окутала Серхио сетью согревающих нитей. Он взял у стюардесс фарфоровое блюдце из набора и, аккуратно отрезав кусочек торта, двинулся по проходу к последним сиденьям в бизнес-классе, где вместе с Хаби сидел Торрес, разумеется, у окна. По пути он едва не опрокинул Фернандо Льоренте — глаза у того были совершенно нереальные, и без того искристо-голубые, а сейчас еще и заплаканные, мерцающие от алкоголя и красные от усталости. Тихий и дружелюбный Хаби тактично уступил место Серхио, пересев на его кресло. Рамос на секунду почувствовал укол совести — Хаби абсолютно не виноват, что посчитал разумным сесть с Торресом, поскольку Фернандо после завершения матча вместе с ним надолго застрял у врачей и сейчас не участвовал во всеобщем безумии, а тихо слушал музыку. — Как самочувствие? — виновато вглядываясь в усталое лицо Алонсо, спросил Рамос. — Ничего, спасибо, — кивнул тот. — Всё обошлось. Хотя, по словам врачей, меня спасло только то, что де Йонг попал шипами между ребер. Если бы он ударил по кости, то сломал бы мне парочку. — Ты молодчина, — свободной рукой Серхио осторожно похлопал Хаби по плечу и сел к Торресу. Тот вытащил наушники и чуть улыбнулся, утомленно и ласково. — Держи, — Рамос протянул ему торт. — Спасибо, — Фернандо аккуратно поставил блюдце на столик и откинулся обратно на кресло, — но я совсем не хочу есть. — Я знаю, — кивнул Рамос, не расстроившись. — Но решил, что где-нибудь над Алжиром, когда я забудусь дурным пьяным сном, тебе обязательно захочется сладкого. К этому времени от торта уже ничего не останется. Торрес рассмеялся. — Что сказали врачи? — Рамос постарался унять дрожь в голосе, вспомнив, как финальный свисток судьи, словно острой бритвой, разделил его на две части — одна отчаянно радовалась победе, сливаясь вместе с командой в единое беснующееся существо, вторая не менее отчаянно хотела только оказаться поближе к Торресу, узнать, всё ли в порядке, остаться с ним наедине. Фернандо вздохнул и машинально потер виски. — Что где-то с месяц на поле мне лучше не появляться. Буду восстанавливаться, куда денешься. Терапия, облегченные тренировки. По-моему, я уже привык. — Ничего, к началу сезона будешь в отличной форме, — то ли утвердительно заявил, то ли попытался утешить Серхио. Торрес только хмыкнул. За окном иллюминатора царила непроглядная темнота, будто кто-то заполнил чернилами пространство между стёкол. Серхио вытянул ноги, пытаясь размять мышцы икр, будто налитые свинцом. Да, массажист помог снять напряжение, но алкоголь постепенно брал верх — Рамос выпил достаточно, чтобы поток мыслей снова и снова возвращал его к тому, к чему он не хотел возвращаться, и слишком мало для того, чтобы забыться окончательно. Наверное, так он и поступит — возьмёт в баре ещё виски, чтобы эта ночь в самолёте по дороге домой расцветилась яркими огнями, чтобы от Серхио не осталось ничего, кроме дурманящего чувства победы, прикрытого танцующей и веселящейся оболочкой. Но сейчас он хотел быть, со всей осознанностью насладиться последними минутами вместе с Фернандо, какими бы мучительными они ни были. Какими бы ни... только что ему теперь делать с душой, застывшей на вскрике, как умирающий зверёк в агонии, выгнувшийся всем телом в предсмертной судороге. — Нет, правда. Всё наладится. Обязательно. Ты только будь счастлив, хорошо? — попросил Рамос, касаясь руки Фернандо, Тот благодарно сжал ладонь Серхио в пальцах — чуть прохладных, мягких. — А остальное абсолютно не важно. Мы и Евро следующий снова возьмём, вот увидишь, — пообещал Серхио. За два года их молодая перспективная команда станет только опытней, а Торрес займет законное место в основе, заставит журналистов и критиков заткнуться. И Давиду больше не придётся на пресс-конференциях склонять голову набок и вежливо отвечать: «Торрес — профессионал и себя еще покажет!», а Икеру и Карлесу не придется спорить с Висенте, пытаясь вписать в схему команды новичков-нападающих. И у Фернандо будет сын Лео. Так должно быть. Серхио на это очень надеялся. Мимо, обнимаясь, протанцевали к бару по узкому для двоих проходу Сеск и Жерар. Рамос проводил их взглядом. — Смешная у нас последняя брачная ночь? — прочитал его мысли Торрес. Серхио повернулся к Фернандо и, уже не боясь ранить его своей искренностью, просто ответил: — Самая лучшая, — и с улыбкой уткнулся лбом в его плечо. Серхио вслушивался в Фернандо, зная, что это последние их минуты вместе, проведенные вот так, в тишине — если можно назвать тишиной крики, болтовню и галдёж далеко не трезвой уже сборной. Если можно назвать интимным словом «вместе» вспышки фотокамер и двух или даже трёх снующих по салону операторов. Рамос пообещал себе, что обязательно пересмотрит Чемпионат мира в записи, как когда-то поступил с Евро-2008. Серхио уже сейчас знал, что точно так же, как и два года назад, вытаращится в недоумении на экран телевизора, не понимая, как такое может быть. Как может быть, что он не помнит большей части сказанного им в интервью, не помнит и половины игровых моментов, не помнит, как — как они вообще дошли до финала, не понимает, что это там за маленькая, бегающая по полю фигурка с пятнадцатым номером на футболке. Кажется, Серхио даже разбили голову в каком-то из матчей. Кажется, он всерьёз думал, что Испания вышла в полуфинал только для того, чтобы проиграть Германии, да и многие тогда не сомневались, что на этом путь к финалу для испанцев закончился, а кто-то заочно смирился с поражением, которого не произошло. Кажется... — Всегда так, — вздохнул Торрес, наклонив голову к Серхио. — Мне очень многое хочется сказать, но я не могу подобрать слов. И такое чувство, что не сделал чего-то, забыл что-то важное. Рамос отобрал два из пяти пластиковых стаканчиков с виски у Пике и Фабрегаса, возвращавшихся обратно к Икеру в эконом-класс. Касильяс, узнав, что Сара после окончания чемпионата полетит тем же рейсом, специально попросил оставить ему место не в бизнес-классе, а рядом с ней. Свой стаканчик Серхио осушил почти залпом, за пару глотков. В голове привычно зашумело, грудную клетку обожгло теплом изнутри. Торрес, глядя на предложенный виски, только покачал головой: — Мне уже дважды за вечер делали обезболивающий укол. Лучше не рисковать и не усугублять его действие алкоголем. Говорят, так и умереть можно. — А я вот умру, если не напьюсь, — глупо хихикнул Рамос, он снова начал пьянеть. — Тогда... пока ты еще в состоянии слушать... Чехо, спасибо. Спасибо за всё. Ты удивительный. Мне ни с кем и никогда не было так хорошо. И я никогда никого не любил так, как тебя. — И я, — кусая губы, эхом пробормотал Серхио в ответ. — И я. Знай... просто знай, если что, я всегда рядом — хотя бы в мыслях. Что бы ни случилось. Где бы ты ни оказался, что бы ни делал. Я буду рядом. Всё остальное не имеет значения. С трудом сглотнув, Торрес кивнул. Рамос воровато огляделся по сторонам — оператор в начале салона брал у кого-то, кажется у Вильи, интервью. Основное веселье перетекло в эконом-класс, оставшиеся тут либо спали, либо слушали музыку или сидели в интернете. Поняв, что на них с Торресом никто не обращает внимания, Серхио склонился к Фернандо и поцеловал его в губы в последний раз, быстро, но ласково. Не выключенный плеер Торреса доиграл финальные аккорды одной песни, и в наушниках едва слышно заиграла другая. Серхио узнал её и расплылся в улыбке. Он встал на ноги, будто марионетка, поднятая на нитях ловким движением кукловода, взял оставшийся стакан с виски и сделал глоток. Стало легче. Торрес ободряюще улыбнулся ему, и, надев наушники, уютно устроился в кресле и закрыл глаза. Его лицо было таким родным, таким... спокойным. Рамос допил виски и пружинящим шагом отправился к остальным, праздновать, веселиться и петь — уже хриплым голосом, в последний раз вспомнив, как зашуршали колеса родного, казавшегося почти домом автобуса, когда тот уезжал из Почефструма. Серхио обернулся тогда, чтобы в последний раз запечатлеть в памяти серую стену кампуса и где-то там, в желтой то ли от холода, то ли от засухи — Рамос так и не выяснил — листве, где-то там — кирпично-красные крыши гостевых домиков, в одном из которых на время нашла приют его душа. И какая-то часть её наверняка осталась там — впутанная в смятые простыни, застрявшая смирным криком. Он еще вернется сюда. Может, не совсем и именно в ЮАР (эта страна навсегда останется для него памятным и дорогим шрамом), но в Африку — Африка манила его и притягивала, он хотел узнать о жизни на этом континенте больше, не только из окон огороженного от остального мира пансионата, а изнутри. Что-то едва слышно тянуло, ныло внутри — как будто Торрес в очередной раз задержался у него в гостях, и Серхио шел провожать его на позднюю электричку. Дома у Серхио они обычно болтали не переставая, и Рамос всё не мог налюбоваться, как блестят глаза Эль-Ниньо, еще не понимая, что именно чувствует. Но стоило ему и Торресу выйти на улицу, как разговор каждый раз прерывался, будто они не знали, что сказать, исчерпали общие темы. Растерянно слушали молчание, зная, что оно искусственное, напускное — просто они настолько не хотят расставаться. А дальше всё шло как обычно... Как только спина Торреса исчезала за поворотом платформы, оставляя Рамоса наедине с бездушным рядом турникетов, всё несказанное наполняло его, толкалось комком в горле, вскипало слезами на глазах, распирало изнутри, будто воздушный шарик, готовый вот-вот лопнуть... Это невыносимое чувство, о котором говорил Фернандо, — что он что-то не успел сделать, не успел сказать что-то важное в каждую из пятнадцати минуток тишины по пути на остановку. Перелет длится почти десять часов, может, даже больше. Серхио допил виски. Да, всё будет именно так. Каждую из минуток... А в дневной, соскучившейся по нему Испании будет привычно жарко — и будут, мерцая, дрожать на посадочной полосе волны горячего воздуха.