Опалённые картины

Опалённые по краям картины хранят лишь обрывки событий. В них бледные пальцы прослеживают нити вен на золотистых запястьях, обхватывают требовательно локти, растирая тонкую кожу до горячего ожога, до укола боли прямо в сгиб, где особенно беззащитно распятое на кровати тело. Нарисовано не маслом, но кадр за кадром, растеряв целостность в жадном пламени. В мире три на два бёдра сжимают до покраснений мощную талию, а губы жадно тянутся к восхитительной прохладе ладоней, по нитям судьбы, по мелким, едва различимым отпечаткам определяя идеал в движении. Так неточно, призрачно воспоминание, обрывком киноплёнки чёрно-белого с крапом драгоценных металлов фильма пролетающее мимо глаз. А на экране кто-то нажал на паузу, шумное в тишине, глубокое и неровное дыхание вверх и вниз по воздуху, по коже, притягательно мягкой, как будто бархатной. И подрагивающая рука на щеке словно выцвела, насколько контрастно, настолько же и восхитительно изящное прикосновение пианиста. Дыры есть ничто, как лист на мольберте без умелой кисти есть лишь набросок общих черт. Сложно угадать в них сплетение тел, ласковое, настойчивое поглаживание, пальцы, собирающие по крупицам золотую стружку с длинных, напряжённо разведённых в стороны ног, от щиколоток до самых бёдер и пульсации. Зеркала понимают неправильно, выдавая красоту в них за реальность, а отражение на радужках — за ложь. Но вот же снова ожившее движение, скольжение белого льда с проступающей под кожей краснотой по икре. Увидеть можно только глазами. В них отражается наслаждение, неловко закушенные губы и ладонь, медленным, растянутым на стоп-кадр мгновением сжавшая плоть в попытке облегчить томление. Обугленные бумажки ветер размечет по полу, и уже не собрать полный пазл, не отыскать нужное. А на маленьких кусочках начертана тесная спайка, тело к телу, но без единства, без того грешного, что могло бы запятнать ангела и растопить лёд вампира, вопреки безумию крови лишь длинные, невозможно изящные пальцы всё так же скользят по пульсирующим венам, а бёдра охватывают тесными, добровольно принятыми тисками. Раз, два, три, с холодильника в кухне отклеивается кроваво-красный стикер. А на нём вспышка, крик и усталость наслаждения в расслабленных ватой мышцах, а на нём белый крап удовольствия стекает каплями по золотому колену и слиткам пресса, а на нём губы и руки пианиста собирают горячую влагу. ...девяносто восемь, девяносто девять, сто, пора пойти и поискать потерянные осколки прекрасной картины событий. В них Джон обессилен на простынях, а рядом бледное тело обернулось к сюжету спиной, прикрыв глаза под тихое-тихое: «Граф...»