31 марта Светлый понедельник
Прошло много лет с той революции. Постепенно она становилась всего лишь историей, но не сегодня, в наш праздник, первый праздник после стольких лет восстановления нашего дистрикта. Я нашла себе занятие по душе. Я нашла себе место в жизни нашего дистрикта. И вот моя – наша – chocolaterie изо дня в день открывает свои двери для всех желающих посетить ее. Мы начали праздновать рано, открыли гулянье горячим шоколадом с пирожными возле «Небесного миндаля». Лотки с поделками ремесленников, фанфары, оркестр Сальной Сэй – она на удивление лихо играла на саксофоне, - жонглеры, пожиратели огня. Их огонь не разрушителен, он дарует тепло. Но даже сейчас, смотря на него, я вспоминаю истинную силу этой стихии, способной уничтожить все. Но сейчас это лишь огонь, говорю я себе, всего лишь огонь. В дистрикт, кстати, вернулись речные бродяги – по крайней мере, на день, - и их пестрые фигуры оживили город. Некоторые установили лотки, торговали вареньем и медом, предсказывали судьбу, делали бисерные или хинные татуировки. Пит продавал свои пирожные, которые он пек сам. Смотря на него, я с легкой тоской вспоминаю о той ночи, проведенной вместе – спустя столько лет, - и тихонько пытаюсь нащупать что-то шевелящее во мне. Что-то, пока неизвестное мне. Не было только Одэйров, хотя мысленно я все время видела Финника – не могла представить, что он мог пропустить столь бурное веселье. Мужчина в темном пальто с соломенными волосами, вечно торчащими в разные стороны, и легкая игривая улыбка на губах. Казалось, Финник повсюду. Как ни странно, скорбь меня не терзала. Лишь крепла уверенность, что Финник вот-вот появится, начнет открывать коробки, заглядывать, жадно облизывать пальцы при виде шоколада или сахара или улюлюкать, радуясь шуму, забавам, веселью. Однажды я даже услышала его голос – «хочешь сахару?» - подле меня как раз в ту минуту, когда я потянулась за упаковкой сахарной пудры, чтобы посыпать только что приготовившийся шоколад, но, обернувшись, увидела только пустоту. Мама бы поняла. Я выполнила все заказы и последнюю подарочную коробку продала в четверть пятого. Охоту на пасхальные яйца выиграла Пози Хоторн, но каждый участник получил свой cornet-surprise – с шоколадками, игрушечной трубой, тамбурином и вымпелом. Единственная повозка – настоящими цветами – рекламировала питомник Сальной Сэй (я не говорила, что она теперь разводит разнообразные цветы?). Кое-кто из молодежи даже отважился потанцевать под суровым оком святого Иеронима, и весь день светило солнце. И все же теперь, когда я сижу с Прим в нашем тихом доме – в руке книжка со сказками, - в душе моей смятение. Я убеждаю себя, что это просто опустошенность, это неизбежно после долгожданного события. Опустошенность, возможно, волнения, резкие воспоминания о Сноу спустя столько лет, пошатнувшие мое самообладание, знойное солнце, столько народу… И скорбь по Финику, заявившая так внезапно о себе, едва стихло веселье. Многоликая скорбь - одиночество, утрата, недоумение, спокойная уверенность в собственной правоте… Дорогой мой Финник. Ты был бы в восторге. Но ведь и у тебя был фейерверк, правда? Поздно вечером, когда все уже давно было убрано, зашел Хеймитч. Прим готовилась ко сну, хотя в ее глазах еще плясали праздничные огни. - Можно? – Его пес научился садиться по команде и послушно ждет у двери. Хеймитч что-то держит в руке. Письмо. – Финник просил, чтобы я передал это тебе. Ты понимаешь. После. Я беру письмо. В конверте гремит что-то маленькое и твердое. - Спасибо. - Я не задержусь. Он смотрит на меня, затем протягивает руку – церемонный и удивительно трогательный жест. Ладонь у него холодная, рукопожатие твердое. Не удерживаюсь и обнимаю его. На удивление, сегодня от него пахнет довольно-таки приятно – шоколадом, табаком и легким ароматом духов. Женских духов. Мы простояли так с минуту, после чего он бормочет тихо: - Спокойной ночи, Китнисс. - Спокойной ночи, Хеймитч. В конверте один листок. Я извлекаю его, и на стол что-то выкатывается, - наверное, камни. Почерк крупный и старательный.«Дорогая Китнисс!
Спасибо за все. Я знаю, каково тебе. Если хочешь, поговори с Хеймитчем – он понимает лучше всех. Прости, что не смог побывать на твоем празднике, но я так часто себе его воображал, что, в сущности, это и не важно. Поцелуй за меня Прим и передай ей один камешек. Второй – для следующего. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Я устал, и я чую, как меняется ветер. Думаю, сон пойдет мне на пользу. И как знать, может, однажды мы с тобой еще встретимся.Твой Финник Одэйр.
P.S. Не хочешь немного сахарку, принцесса? И будь счастлива с Питом. Дочитав, я отложила письмо и стала искать раскатившиеся камни. Один на столе, другой – на стуле. В моей ладони два голубых камня, обточенных морской водой. Один – для Прим. А второй? Инстинктивно я мысленным взором нащупала теплый неподвижный пяточек внутри, потайной уголок, который и сама еще как следует не изведала. Голова Прим легко покоится на моем плече. Я читаю вслух, а она, уже почти засыпая, убаюкивает Пантуфля. В последние недели о Пантуфле толком и не слыхать; его затмили более осязаемые друзья по играм. Но изменился ветер, и Пантуфль снова здесь. Видимо, неспроста. Что-то во мне чует неминуемость перемен. Моя сказка о постоянстве – как песочные замки, что мы некогда строили на берегу. Стоят до последнего прилива. Их разрушает если не море, то солнце. К утра на их месте одни развалины. И все равно я чуточку сержусь, мне чуточку обидно. Однако ветер зовет нас, шепча мне на ухо о переменах. Куда он понесет меня? На запад или на юг? Может, в Первый или в Четвертый? Это всего лишь дело времени. Машина сбавляет обороты, механизм беззвучен. Мне придется вновь начать скитаться, и Прим пойдет за мной. Наверное, я подозревала это с первого дня моего возвращения домой: мы со Сноу связаны, мы уравновешивали друг друга, и без него мне здесь делать нечего. Этому городу больше не нужна их мятежница. Так или иначе, городок утолил свою нужду; я улавливаю его довольство, его сытость, и мне тут места нет. Повсюду в домах Двенадцатого парочки занимаются любовью, дети играют, собаки лают, орут телевизоры... Без нас. Хеймитч гладит свою собаку, а рядом с ним сидит Эффи, читающая книгу. На ней нет никакого макияжа, никакого капитолийского платья – лишь на удивление чистая рубашка Хеймитча. Вики, один в своей комнате, читает вслух Рембо – заикания как не бывало. Пит с Делли в своем отремонтированном доме мало-помалу открывают друг друга, выворачивают наизнанку. Ох, с ними-то уж все будет хорошо. После боли, причиненной мною ему, он заслуживает этой легкой любви и заботы Делли. Сегодня вечером «Радио Панема» передавало репортаж о празднике шоколада, высокопарно провозгласив гулянье в Двенадцатом дистрикте «очаровательной местной традицией». Ветер пахнет морем, озоном, жареной пищей, набережной Цветов, блинами, кокосовым маслом и древесным углем. Столько мест ждут, когда сменится ветер. Столько людей страждут. Надолго ли теперь? Полгода? Год? Прим утыкается лицом мне в плечо, и я прижимаю ее к себе – слишком крепко, ибо она пробуждается и что-то обиженно бормочет в полусне. А надолго ли ты пришла, мой маленький утенок, моя маленькая незнакомка? Не уходи, прошу тебя. У нас есть деньги, даже больше, чем нужно, чтобы начать все сначала. Прим бормочет во сне. Она тоже чует. Только сейчас я понимаю, что мне удалось сделать. Наконец-то мы, Прим и я, сбили спесь с Белого Человека, обратили его в бегство, увидели его истинное лицо. Мы не можем оставаться здесь вечно. Но вдруг победа над Сноу, спустя столько лет, проторила нам путь туда, где мы можем остаться? Но это точно не будет Двенадцатый. Здесь столько напоминаний о том, что я потеряла, да, маленькая незнакомка? Приморский городок. Или деревня у реки, с полями и виноградниками. Имена мы, может, изменим. И название магазина поменяем. И на сей раз Двенадцатый подарит нам на прощание массу подарков. Я держу в ладонях дар Финика. Камни легкие, подобно пушинке. Голубые, почти как глаза Пита. И опять я раздумываю, как Финник мог узнать об этом… сколь глубоко он прозревал. Ребенок – и не от безвестного отца, но от хорошего человека, пусть тот никогда и не узнает. Интересно, унаследует ли она его светлые волосы, его голубые глаза? Я уже уверена, что родится девочка. Даже знаю, как ее будут звать. Все прочее можно оставить в прошлом. Белый Человек исчез навсегда. Мой голос изменился – теперь я слышу в нем новые, почти знакомые интонации. Он теперь сильнее, увереннее. Голос той Китнисс Эвердин, спозаранку убегавшей в лес, туда, где она чувствовала себя такой свободной. Я слышу в нем прежнюю дерзость, пожалуй, даже ликование. Я распрощалась со своими страхами, со своими демонами. И с тобой простилась, maman, хотя всегда буду слышать твой голос, что обращается ко мне. Может, мне удастся распрощаться и с тобой, моя Примроуз. Когда родится моя новая незнакомка. Теперь мне больше не надо бояться своего отражения в зеркале. Прим улыбается во сне. Я могла бы остаться здесь, maman. У нас есть дом, друзья. Дистрикт восстановлен и готов принять любого в свои объятия. Может, даже и меня. Флюгер за окном крутится, крутится. Представь – слышать его скрип изо дня в день каждую неделю, каждый год. Представь – смотреть из окна на зимнее утро. Представь – вернуть ту жизнь, которую я потеряла, которую я сожгла в огне войны и революции. Новый голос во мне хохочет, и этот хохот – словно возвращение домой. Тихо, нежно во мне ворочается новая жизнь. Прим болтает во сне, плетет что-то невнятное. Ее ладошки, такие невесомые и призрачные, стискивают мое плечо. - Пожалуйста, Китнисс. – Мой свитер заглушает ее слова. – Спой мне песенку. Она открывает глаза. Голубые, словно глубокое озеро, в котором можно запросто утонуть. - Хорошо. Она вновь закрывает глаза, а я тихо пою: -Ножки устали. Труден был путь. Ты у реки приляг отдохнуть. Солнышко село, звезды горят, Завтра настанет утро опять. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух, И шелест ракиты ласкает твой слух. Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они.
Веки Прим затрепетали и опустились. Мои глаза вновь наполняются слезами. Она вновь уходит: от меня, от нашей chocolaterie, от всего. И вот оно мое бремя: так происходит ежедневно. Но я должна допеть для нее до конца:Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой. Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух.
Мой голос становится едва слышным:Пусть снятся тебе расчудесные сны. Пусть вестником счастья станут они.
Я пою, надеясь, что на сей раз это просто колыбельная. Что на сей раз Прим не уйдет. Что на сей раз ветер ее не услышит. Что на сей раз – пожалуйста, хотя бы один раз! – он улетит без нас.