А о чем думаешь ты?

*** «А о чем думаешь ты?» Думать…какое чертовски страшное слово. Думать — это не ментальный, а, скорее, физиологический процесс. Бум-бум-бум…в голове медленно переворачиваются и лопаются огромные красные пузыри, стоит мне на мгновение допустить в свой разум хоть единый проблеск мысли. Отважиться ПОДУМАТЬ. Это началось неделю назад. Пришлось уйти с работы пораньше — тупая ноющая боль в виске напоминала лениво прокручивающееся сверло дрели. Шеф Стентон, конечно, косо посмотрел на меня, но отпустил — в конце концов, я редко болел или брал отпуск, а работа на башенном кране требует недюжинной сосредоточенности. «Один день, Френк, — сказал тогда шеф, ковыряя длинным желтым ногтем на мизинце кончик сигареты. Дешевая дрянь этот «Пэлл Мэлл»…- «один день, или можешь распрощаться с квартальным бонусом. У меня сейчас мало ребят, и работа будет простаивать». «Только бабы могут неделями просиживать дома из-за больной головы», — усмехнулся тогда я, поворачивая ручку двери и скривился от внезапного укола боли в висок. Однако, вместе с этим, пришло и еще что-то. Какой-то отголосок прозвучал в мозгу, на мгновение заставив калейдоскоп обрывочных мыслей возникнуть перед внутренним взором: планы, отчеты, сметы, какая-то молоденькая студенточка в белом топике и коротеньких зеленых шортиках, и две девочки-близняшки, лет по восемь, не больше. В них я с каким-то ноющим замиранием сердца опознал дочек Шефа Стентона. И это были не мои мысли. Словно кто-то насильно вскрыл мою черепную коробку и вложил туда это — на пару секунд, не больше. Видения исчезли столь же внезапно, сколь появились. «Усталость», — подумал я и с облегчением вышел за дверь. Больше я сюда не возвращался. *** Вопреки моим ожиданиям, головная боль не прошла — ни на следующий день, ни через два дня. Она словно бы усиливалась — пульсирующими толчками загоняя мои собственные мысли куда-то на самое дно подсознания и подсовывая вместо них невнятно бормочущие, обрывочные остатки чужих.  Да. Именно чужих МЫСЛЕЙ. В этом я перестал сомневаться после ряда наблюдений, принесших мне только боль, разочарование и грусть. Например, старая миссис Томлисон, часто заглядывающая к нам на огонек. «Паршивые ниггеры», - вот, что я услышал в своей голове, стоило ей только переступить порог. «Грязные, мерзкие ниггеры! Эйби Линкольн сделал большую глупость, освободив этих обезьян…» Полный разочарования и ужаса, я выставил старуху за дверь и запретил Бетси пускать ее. Голова раскалывалась на части. Джим Эйнер, мой закадычный друг, с которым мы частенько сидели в баре «Пьяная лисица» после работы и болели за «Ред сокс». Старина Джим, перебивающийся случайными заработками и обитающий в запущенной холостяцкой берлоге, завидовал мне. Люто, бешено завидовал тому, что у меня есть крепкая семья, постоянная работа и хороший дом. Джим, старина Джим, ради которого я был готов продать последнюю куртку, искренне и страстно желал мне сдохнуть. Потрясение мое было столь жестоким, что я оборвал все контакты с другом — теперь уже бывшим — и запретил жене упоминать о нем всуе. От головной боли перед глазами плыли оранжевые круги, и все расплывалось. Бетси. Бетси Фишер, урожденная Уигелоу, моя любимая жена, с которой мы уже три года подряд безуспешно пытались зачать ребенка, не так давно сделала аборт от какого-то белого прохвоста из ее конторы. Этого я уже вынести не мог. Так и не объяснив ничего жене, я ушел из дома, аккуратно заперев за собой дверь снаружи. Я не простил ее. Я боялся, что гребаная головная боль заставит меня причинить Бетси боль. А я, несмотря ни на что, по-прежнему любил ее. На работу я так и не вернулся. Шеф так и не получил от меня объяснений. Наверное, на мое место уже взяли кого-нибудь…и почему-то мне хотелось, чтобы это был Джим Эйнер. *** Номер дешевого мотеля. Влажная простынь, попахивающая плесенью. Юркие тараканы, снующие в трещинах на стене. Томограмма головного мозга ничего не показала. Вернее, она показала, что я абсолютно здоров. Доктор Сэндлоу развел руками и предложил отправить меня на дополнительное обследование в Бостон, но я отказался. С меня хватает и нашего маленького Дэрабонта, который раньше казался мне тесным, как спичечный коробок. Головная боль и появившиеся вместе с ней… странности расширили Дэрабонт до безграничности Вселенной, наполнив его круглосуточным бормотанием. И оно не смолкало. Господи Боже, оно не смолкало. Головная боль никуда не ушла, напротив, она будто бы переселилась глубже. Теперь казалось, что болит сам мозг, и я порой очень ясно представлял себе, как бурлит мое серое вещество, взбухая лопающимися бордовыми пузырями. Теперь я слышал гораздо больше. Еще два дня назад я мог различить лишь отголоски мыслей, а теперь мне стоило пройти мимо человека, как в голове фонтаном взрывалась вся его подноготная. Его мысли, страхи, эмоции — все так и кипело, стараясь перекричать друг друга. …доктор Сэндлоу задушил в детстве скотч-терьера сестры, и я даже могу указать место, где он его закопал. Интересно, осталось ли там хоть что-нибудь? … Я гребаный телепат, господибожемой, что же мне делать? И это не прикольно, ни фига не прикольно, как думал я в детстве, листая комиксы про профессора Икс. Интересно, он так же мучался? *** Это усиливается. Я уже почти не различаю разницы между своими мыслями и чужими; моя голова теперь напоминает пустую тыкву, в которой плещется какая-то мешанина. Образы, обрывки воспоминаний, эмоции — все смешалось в невообразимую кашу, и даже когда я пытаюсь произнести хоть слово, я не могу поручиться, что это говорю я. Вот уже три дня я живу под мостом. Тролль под мостом…это звучит смешно, но я не могу смеяться: мне кажется, что от смеха в моем мозгу начинают перекатываться шарики, наполненные желе. Они глухо стукаются друг об друга. (я ненавижу желе господитыбожемой за что) Мост полуразрушен и находится недалеко от города. Здесь безлюдно, и это хорошо: в последнее время я не могу находиться среди людей. (мистер Эннеми из библиотеки по пятницам ходит к любовнице, а его жена трахается с молочником по понедельникам, веселая семейка) Головная боль становится все сильнее, и я перестаю воспринимать окружающую реальность. Все вокруг кажется мне заключенным в один огромный сосуд из дымчатого (дымного?) стекла. Кажется я начал постепенно привыкать к боли. (боль больно укол порез Билли Джеймисон ударил меня вчера мама мамочка) Здесь никого нет, кроме крыс, да и те боятся меня. Наверное, чувствуют неладное. (интересно, о чем думают крысы?) Становится хуже. До меня уже долетают мысли горожан. (а о чем думает город?) Это невыносимо. Эта жуткая какофония (симфония) в моей голове. Интересно, на кого я похож? Скорее всего, на грязный скелет: последний раз я ел перед тем, как переселиться под мост. И это была (крыса?) Булочка, сдобная булочка. Я стащил ее с прилавка. Меня сейчас вывернет наизнанку. Я все решил. Здесь быстрое течение и достаточно глубоко, чтобы полностью погрузить голову. Может быть, тогда головная боль уйдет? (будет ли болеть мертвая голова?) *** -Эй, Джеймисон! Патрульный нехотя захлопнул мобильный-раскладушку и нехотя подошел к напарнику. Тот стоял, брезгливо вглядываясь в потемки под мостом. -Глянь-ка. Луч фонарика высветил ноги в грязно-синих джинсах и замызганных кроссовках. -Пресвятая Матерь Божья, — ахнул Мишель Джеймисон и дрожащей рукой осенил себя крестным знамением. Его напарник, вчерашний выпускник Академии, побледнел до синевы и чуть было не выронил фонарь. Однако бывалый Джеймисон быстро справился с первичным шоком, выхватил его у мальчишки и вновь направил в темноту под мостом. Их взгляду предстало тело чернокожего мужчины, голова которого была полностью погружена в воду. По всей видимости, смерть наступила не так давно, так как тело не успело порядком разбухнуть. В воздухе витал слабый запах разложения. Позади Джеймисона послышались булькающие звуки: его напарник, содрогаясь, извергал из себя обед. Это был первый труп, увиденный им, и первичный шок оказался слишком сильным. Тем временем Джеймисон, пригнувшись и прикрыв лицо рукавом, шагнул под мост и, поднапрягшись, перевернул ногой труп. Тот с уханьем упал на спину, раскинув руки. Из воды показалось лицо: посеревшее, с закаченными вверх глазами, оно навек застыло в гримасе неимоверной боли. Джеймисон поднял рацию ко рту: -Это Френк Маршалл, — сообщил он напарнику, взирающему на труп в оцепенении, — его жена обратилась вчера к нам с заявлением об исчезновени мужа. Интересно, как беднягу сюда занесло… Его напарник промолчал, всем своим видом выражая отчаянное желание убраться подальше оттуда. Джеймисон хмыкнул и нажал было кнопку вызова… как вдруг в его голове отчетливо прозвучал чей-то голос: «А о чем думаешь ты?» Внезапно вихрь давно забытых воспоминаний, вперемешку с недавними мыслями, пронесся перед внутренним взором Джеймисона. Два брата, играющих на заднем дворе дома в Минессоте, индейка ко дню Благодарения, старый кот Черныш, умерший семь лет назад… -Боже! — Джеймисон выронил рацию и скорчился от головной боли, прижав пальцы к вискам. Краем глаза он увидел, что его напарник с тихим стоном падает на землю. -Что, черт подери, происходит?! Вопрос был задан в пустоту, но ответ на него пришел немедля. «Уходите. Я слишком устал.» Видения померкли вместе с головной болью, и Джеймисону удалось, шатаясь, разогнуться. -Уходим, — прохрипел он, обращаясь к осоловело моргающему парню. -Но, Пит… -Живо! — взревел патрульный, лихорадочно запихиая рацию за ремень. Он выскочил из-под моста и, схватив напарника за шиворот, запихнул его в патрульную машину. Когда он уже захлопывал за собой дверь, во тьме под мостом ему почудилось движение. Добрая сотня крыс, семеня, выползала на освещенное пространство. Оказавшись в зоне видимости, они застывали столбиками, внимательно наблюдая за патрульными умными глазами. Слишком умными, чтобы быть просто крысиными.