Я тебя спасаю в самый первый раз

Это был первый год, когда Ники начали платить достаточно, чтобы погасить кредит и оставить чуток на жизнь, но шли недели, а там и месяцы, а Лауда так и не заводил шарманку «Было весело, но пора прекратить». — Что, Энцо уже звонил? — Нет, сегодня нет. Не работал телефон. Или что-нибудь в этом духе. Нюрбургринг опасен хотя бы своей длиной — аварийные службы никогда не успевают прибыть вовремя на место происшествия. Джеймс засыпает под монотонное бормотание телевизора, и под него же просыпается. Тонкое шерстяное одеяло пропахло горьким табачным дымом. Он заходит в палату, где лежит какой-то старик, бурчит что-то вроде «Здрасьте, охренеть как нужен стул, спасибо за понимание», и, не обращая никакого внимания на то, что дед буквально взвивается от гнева, тащит стул в другую палату — к койке Лауды. Священник бормочет что-то жуткое. На латыни. Чёрт, напоминает сеанс экзорцизма — Ники очень убедительно хрипит. С третьей попытки Джеймс понимает, что он пытается сказать: «Пошёл в задницу, я ещё жив». Ханту даже не стыдно признать, что он только сейчас решается действительно вздохнуть. Следуя классике жанра, засыпает он у постели Ники. Что австриец хрипит в течение ночи, Джеймс уже не слышит — врачи сказали, жить будет. Остальное — дрянь. *** К пятой недели пребывания в Мангейме зонд, конечно, уже снимают. У Лауды даже находятся силы запустить в Джеймса мандарином, которых ему тут натаскали немерено. — Мерцарио? — Также тебя не переваривает, как и раньше. А еще говорит, что никто не узнает, как Джеймс судорожной хваткой вцепился в его плечо и непозволительно долго и очень сбивчиво благодарил за то, что тот освободил Лауду от привязных ремней. Ланжер, Эдвардс, Эртл — все они получили куда более сдержанную благодарность. Зато ни перед кем из них Джеймса не выворачивало. — Зеленый — не твой цвет, — сдавленно смеется Ники, зная, что каждое посещение Джеймсу необходимо проходить через шлюз стерилизации. Хант готов вытерпеть любые издёвки насчет себя, лишь бы Ники не мрачнел, вспоминая, как теперь выглядит его отражение. Конечно же, он видит. — Голова похожа на арбуз. — Ты почти минуту провел в огненной ловушке — восемьсот градусов. Скажи спасибо, что жив остался. — Спасибо, — криво усмехается Ники — горько, но довольно привычно, и Джеймсу чуть легче. — Надеюсь, кожу не с твоего бедра пересаживали? Я не готов терпеть твои части на своем лице! — ужасается Лауда. — Успокойся, около уха у тебя собственная куриная ляжка, — парирует Джеймс, за что получает тычок под ребра. — Выше щеки целовать теперь точно не буду, — продолжает издеваться Хант, и Ники сдавленно смеется, понимая, что он блефует. Тогда им обоим кажется, что самое страшное они уже пережили. *** Ники появляется дома за шесть дней до Монцы. Посреди ночи. Джеймс просыпается от того, что шум телевизора стих. По комнате распространяется запах бренди. Хант вспоминает, что оставил стакан у дивана. — Ники?! — Если я не помешал тебе никого трахать, не понимаю, чего ты орёшь как белуга. Судя по концентрации запаха, бренди он пролил, а не выпил — тогда что с ним? Джеймс не сразу находится с ответом. Не знает, на что реагировать в первую очередь — не то на злобу, не то на небрежность. — Почему ты не позвонил? Я встретил бы тебя. — Какая разница? — отмахивается Ники, поднимая с пола плед и укладываясь на диван — спиной к Джеймсу. Джеймс обещает себе во всем разобраться утром. Но Ники совсем ему в этом не помогает. Хант громко топает в сторону кухни, чудовищно зевая и пытаясь окончательно разлепить веки. В конце концов, глаза открыть удается, когда он уже врезается в плиту. — Топаешь как слон, — бурчит Ники, и, судя по звукам, отпивает кофе. Приготовившись к обороне, Джеймс разворачивается. — Что за херня? Надо сказать, дело здесь не столько в атаке Лауды, сколько в том, что он нацепил грёбаный подшлемник. Который сейчас, конечно, приподнят, но до середины носа все равно видны одни только глаза в прорезях. — А чуть специфики? Джеймс пытается собраться с мыслями. Чёрт, это всё вдвойне тяжело, от того, что он не подготовлен. Как в русскую рулетку играть — все решает удача. Вероятность выстрела — 16,(6)%. — Что с тобой происходит? Лауда пожимает плечами. — Я урод. А в остальном ничего не изменилось. *** В Монце у них, конечно же, нет ни единой минуты наедине. Джеймс на время отступает, и вечер перед пятничной квалификацией проводит в кровати, почитывая Диккенса. Впрочем, слово громкое — хватает двух минут и «Фамилия моего отца была Пиррип...», чтобы уснуть. Старина Диккенс — отличное средство от бессонницы. С утра все взбудоражены новостью о возвращении Лауды, поэтому, когда Джеймс не появляется на пресс-конференции первой пятерки пилотов, никто этого не замечает. Кроме Ники, который скрипит зубами от злости и старается не трогать бинты на голове — подшлемник пришлось снять. В боксах Хант замечает Марлен. Старается не смотреть на нее. Чёрт, ей-то Ники точно промеж глаз не врезал бы. Джеймс искренне не понимает, отчего Лауда вдруг денно и нощно стал огрызаться, шипеть и отправлять Ханта в пешие эротические путешествия. Нет, теоретически, конечно, — травмы никого не красят, но, кажется то, что Джеймс навещал его так часто, насколько позволял график и звонил врачам каждый день, должен был успокоить Ники хотя бы на предмет того, останется Хант с ним или нет. В субботу Джеймс сливает квалификацию. Алистер опять намудрил с топливом. Стартуя с последнего места, он особенно ни за чем не гонится. Сегодня точно не его день. И правда — из пятидесяти двух кругов он проходит одиннадцать. Лауды в тройке лидеров сегодня нет, но мимо Джеймса его проносят десятки рук. За победившего смерть! *** Хант решает, что готов к следующему раунду в начале октября. «Двадцать седьмой чемпионат мира по автогонкам класса Формула-1...» Не то чтобы совсем уж готов — просто с Уоткинс Глен ему точно некуда бежать. Тянуть больше нельзя — квалификация через четыре часа, и он сходит с трапа, щурясь и тут же рыская по карманам в поисках «Мальборо». Джон Уотсон (интересно, отыгрался на родителях за это?) приветствует его взглядом, с одной стороны напоминающим то, как раненый морской котик смотрит на охотника за его шкурой, с другой — имитацию короткого зрительного контакта между тигром и антилопой. Ханту, как ни странно, уподоблена роль антилопы. Короче, приключений Джеймса и своей невесты Уотсон не забыл. В боксах Алистер вручает ему картонный стаканчик с подобием кофе. — Лауда здесь? — Я здесь. Механики здесь. Тедди здесь. На сейчас тебе должно быть достаточно. Джеймсу вроде бы и достаточно — но тут мелькает комбинезон с пармалатовским логотипом и все установки на уверенность и спокойствие отдаются звуком бьющегося стекла в голове. Лауда смотрит на него, будто желая если не убить, то уж точно нанести увечья. Что, мать вашу, происходит? В трейлере он зажимает Ники у стены — попался, фриц. Бежать некуда. — А теперь я тебя очень внимательно слушаю. Рассказывай, когда тебе вживили игрек-хромосому. — Отъебись, — фыркает Лауда, мелко дрожа, полностью прижатый Джеймсом и, наверное, пытается найти шансы на отступление. И находит — оттягивая резинку штанов Ханта. Джеймс чертыхается, потому что после восьми недель без близости вспыхивает как спичка. Лауда толкает его на койку и уходит. *** Алистер приносит бутылку «Дюарс», забывая, видно, свои упрёки после того, как Джеймс во Франции с похмелья садился в болид. Выиграл ведь. — Тебя что-то тревожит. — Да-а, — нарочито беззаботно откликается Джеймс, — одна особь ведет себя как гигантская задница. — Ясно, — мотает головой Алистер, бесцеремонно забираясь на провисающее подобие кровати. — Джеймс, ты сможешь достать кого угодно, это я знаю даже лучшее, чем то, что Земля вертится. Дави, пока не сломаешь. У Ханта остается совсем чуть-чуть терпения во флаконе до момента, когда он сдавит так, что треснут рёбра. *** После Глен у них есть относительно свободная неделя, и Джеймс возвращается домой, не зная, где собирается торчать Ники. Алистер и Тедди названивают Ханту по десять раз в день, и он каждый раз бросает трубку, как узнает голос. Да, думает он сейчас совсем не о том, о чем следовало бы. Лауда появляется на третий день, и с порога кидает сумку в угол и плюхается на диван, щелкая пультом от телевизора. Попугайчики в клетке недовольно ворчат. Джеймс чопорно восседает на кухне с чашкой «Эрл Грея» и без конца щелкает зажигалкой, не спеша выйти и поздороваться с Ники. Да пошёл бы он. Но сидеть без какого-то дела надоедает, и, в конце концов, Хант яростно тушит в пепельнице четвертую сигарету подряд, разгоняя рукой облако дыма, и проходит в гостиную, нацепив лицо типа «в своем доме делаю что хочу». Ники безразлично смотрит какой-то фильм про Америку конца двадцатых годов — это Джеймс понимает по чарльстону, самогону из терновых ягод и биржевому краху. — Мне бы повязку поменять, — негромко и без наезда произносит Лауда. Джеймс молчит, с интересом разглядывая свои ладони. — Поможешь? Он осторожно освобождает пораженный огнем участок из стерильного тканевого плена. Ники молчит. Не дергается, не пытается извиниться, только глубоко дышит, наверное, успокаивая себя. Когда Хант заканчивает с процессом, Ники хватает его за руку и произносит: — Удачи тебе на Фудзи. Тогда Джеймс понимает, что это конец. *** Было бы преувеличением сказать, что оставшиеся до квалификации дни Джеймс проводит в депрессии, однако настроение его явно колеблется между минусовыми значениями. Лауда куда-то исчезает на весь небольшой «отпуск», оставляя только спортивную сумку в углу гостевой комнаты, и Джеймсу сдавливает горло. На чемпионат не плевать, конечно — теперь еще больше хочется побить фрица (и не в одном смысле), но команду пилот Макларена слушает вполуха, и на все их заявления согласно кивает. Алистер смотрит на него с явной тревогой. В ночь перед стартом Джеймс не спит — смотрит в потолок и пафосно выпускает под него струйки дыма. Выключаясь под утро, он только успевает кинуть хвост сигареты в чашку из-под кофе. Будильник даже не ставит. Им через пару часов поработает Тедди Мейер. Хлещет ливень, но телеправа проданы на весь мир, и гонку, конечно, не перенесут. Всем хочется увидеть их поединок с Ники. А Джеймсу хочется увидеть Ники без шрамов. Не потому что они его пугают, совсем нет, а потому, что они пугают Ники. Джеймс ежится в комбинезоне и торопливо прячет мокрую шевелюру в подшлемник. Сзади него в болид «Феррари» садится Лауда. Не напротив. Немного непривычно. Как по команде, Джеймс поворачивает голову назад. Ники смотрит на него и медленно поднимает руку, но не машет ею, а Джеймс отвечает военным приветствием. И долго пытается что-то прочесть в чужом лице. «До старта тридцать секунд». Ники захлопывает стекло шлема, и Джеймс яростно опускает свое. Он стартует на дождевой — никаких надежд, что трасса начнет подсыхать. Алистер сверлит стекло шлема. Дважды. Чтобы пот не заливал глаза. Тут он не ошибся, усмехается Джеймс на втором круге, понимая, что ему мешает дождь. Рычаг ломается на двадцатом круге. Хант упрямо ведет болид и подозревает, что момент «дави, пока не сломаешь» наступает сейчас. Только давит он, получается, себя. Хочется не то свернуть в боксы и дождаться Ники, чтобы поколотить его, не то отпустить управление и врезаться в ограждение — узнать, как это. И чтоб бензобак к чертям пробило. Вместо этого он всё поднимает значения спидометра и обходит одного за одним. Вот мелькает Нильсон, а вот Регаццони. Чёрт возьми. Ему надо прийти третьим, но он не обходит Джонса. Какая драма — нагнать семерых, но забыть про восьмого. Джеймс отстегивает ремни и медленно стягивает шлем, боясь услышать Тедди. Но они на пару с Алистером орут и явно ликуют, и Джеймс переводит взгляд на табло, где его имя загорается на третьей строке. И тогда он так счастлив, так выжат и до побелевших пальцев вцепляется в бутылку шампанского. *** Ники нет на подиуме, а Джеймса никто не отпускает, чтобы найти его. Они все хлопают его по плечу, пьют и улюлюкают, а он сжимает кубок и понимает, что спина дико болит, а в горле ком. Смертельно хочется в душ и спать. Толпа рассасывается вечером, и Джеймс, зная, что сегодня больше никому не понадобится, стучит в номер Лауды. — Привет, — улыбается Ники, пропуская его внутрь. — Почему ты сошел? — быстро спрашивает Джеймс. Ники садится рядом с ним на кровать и недолго молчит. — Я боялся, что снова разобьюсь. — Понятно. Это логично. Ливень стеной и трасса покруче, чем «кладбище». — А потом, — продолжает Ники, — Боялся, что разобьешься ты. — Я был готов, — отвечает Джеймс, нащупывая в кармане зажигалку. — Я так и подумал, — Ники суживает глаза и его голос становится сухим, — Никогда не пытайся меня так впечатлить. Осёл. — Иди ты, — отзывается Хант тычком под ребра. — Козёл. К следующему вечеру осёл и козёл возвращаются в Сохо и отключают телефон. — Тебе сильно влетит от итальяшек? — спрашивает Джеймс, прекрасно зная ответ. Ники пожимает плечами и кладет сахар в чай. Джеймса передергивает. — Мне жаль, — говорит Хант, не представляя, как разрулить ситуацию. — А мне нет, — нагло заявляет фриц, бесцеремонно плюхаясь на колени Джеймса. — Это что, тот же фильм? Господь Всемогущий. Хуже только «Шербургские зонтики». — Эй! Катрин Денев очаровательна. Ники отвечает смешком и укладывается на диван, пристроив голову Ханту на колени. И им сейчас кажется, что прошлого не существует.