Вьорн Золотого Герцога

ЭРТЕН Отдохнуть не дали. Все время кто-то приходил, смотрел, пытался что-то спрашивать… Эртен отвечал не всегда. То есть он думал, что всегда, а на самом деле частенько проваливался в забытье, и целые куски невнятных разговоров проходили мимо его сознания. Потом, когда пришел Элиан, стало получше. Может, от того как раз, что он пришел? Только вот зачем? Продолжить свой… допрос? А чего же молчит тогда? И кстати, да… надо бы… Эртен собрался со всеми силами, что у него еще оставались, и попросил прощения. За неподобающее вьорну поведение. А орнинг возьми да и предложи ему самому поспрашивать. Сразу видно, что ничего про Эртена не знает. Точнее, про Этту. Вот Карбиан никогда б так не сказал, даже тогда, когда… когда они были друзьями, и все было хорошо. Потому что знал – Этте нельзя давать волю в вопросах. Любопытство, говорят, не порок, но такой неудобный недостаток! Вот и сейчас… Казалось, он уже не Этта, он уже совсем другой, вьорн, подыхающий тут… а поди ж ты! Даже в такой ситуации натура дает себя знать! Черт бы ее побрал! Из-за нее все… вот на кой ляд спрашивать сейчас об этом, а? Нельзя, нельзя в глубину копать! Нельзя лезть в душу, когда так плохо знаешь человека. Нельзя… где твоя голова, а, вьорн? Тем более ты не понимаешь и половины того, что он имеет в виду – если по его реакции судить. Герцог сердится, даже чуть-чуть злится, но как-то… озадаченно, что ли? Обиженно? Не понять… Эртен чувствовал странное раздвоение. Это он, он боялся обидеть или оскорбить, обижался сам и с ужасом думал, какое же последует наказание за эдакую наглость… И – это он с отстраненной методичностью раскачивал эмоции собеседника, пытался его расшевелить, задеть – чтобы тот сказал больше, чем намеревался. Именно так действовал вю Дегроса, опытный, хорошо обученный дознаватель, допрашивавший Этту вю Джойля по делу об убийстве принца. Именно так спрашивал и сам Этта, когда выпадала такая возможность… просто так, спонтанно. Впрочем, такое случалось редко – все-таки Этта никогда дознавателем не был. Просто… такое вот врожденное свойство. Маг тогда отцу так и сказал, что ежели пустить сына по этой стезе, то добиться он может очень многого. Отец не захотел. Сам Этта вообще с содроганием думал, что его может ждать что-то, кроме блестящей военной карьеры. Нет, долго так с Элианом не получается. Эртен рассмеялся, не выдержал… словно треснули какие-то рамки, броня его треснула… и на какие-то несколько мгновений он забыл, перестал ощущать, что находится наедине с могущественным герцогом, со своим орнингом, человеком, могущим… все. Он перестал воспринимать его как господина… и повел себя с ним, как с другом. Близким. Проверенным. Никогда не предававшим. Другом, которому можно сказать «иди к черту», когда друг предлагает что-то не очень совместимое с понятием «элементарная порядочность»… Расслабился. Позволил собственным мыслям увлечь себя… дурак. Ну да, мысли такие… странные, надо признать. Он и признает – потом. А сейчас – кажется, что логичность прет из всех щелей. Нет, ну правда же – обидно, если Элиан, заплатив сумасшедшую (наверняка!) сумму золотом, получит на руки обычный ничем не примечательный труп. Вот и поинтересовался потенциальный труп, нельзя ли будет его вернуть как-то, а денежки назад получить… И ведь даже не сразу дошло, почему в глазах Элиана Стерта разлилась эдакая прохладца пополам с горечью и недоумением. Еще и ведь и сам чуть было не обиделся на острый, как шпага, укол… это его «придется тебе выздоравливать, к сожалению…» «К сожалению…» Да, чуть не обиделся. Уже почти расстроился. А потом дошло. «Ах, я мразь! Да как язык только повернулся!» Только не расплакаться… только не… Мужчины не плачут, даже если сами виноваты… Эртен лежал, раздавленный собственной оплошностью, и думал, что его орнинг – самый великодушный человек на свете. Кто б простил такое на его месте? А он… сразу почти понял, что Эртен ведь на самом деле и правда не хотел… не думал даже… Внутри все дрожало. Легкие скрючились, сжухлись в какой-то колючий комок, которым дышать невозможно. Кашлять – нельзя. Кашлять – больно, страшно, и орнинг его начинает беспокоиться… Опять же пришла монна вю Роно. Так, кажется, ее зовут… Его силы стремительно тают. А ведь Элиан разрешил ему спрашивать о чем угодно. Сегодня. Почему – сегодня? И Эртен спросил. Элиан – его орнинг, добрый, простил его… друг… значит, можно как с другом… или нельзя? Почему он ничего не соображает? Что за черт?! И почему ему снова смешно? Как когда-то… Давно когда-то ему было смешно. Он смеялся и подшучивал… и в этом не было ничего странного… можно было поддразнивать, не боясь обидеть… Вот и все. Зря смеялся. Не смог удержать кашля. Правда, какой это теперь кашель? Хрип один… только очень больно. И – холодно. Не как озноб, а… как в той метели. Как в тот момент, когда ему на плечи легли ленты… проклятые ленты… Эртен услышал короткий вздох совсем рядом с собой, что-то коснулось его лица… висков… И сорвался в темноту. Холодную, противную… липкую. Не отпускающую… Впрочем, через несколько вечностей он вынырнул оттуда и открыл глаза. Элиана рядом не было, была только монна Кенья. Это ее пальцы он почувствовал на своей коже перед тем, как… Эртен застонал. Совсем слабый стал… раньше не стонал ведь… даже когда на казнь вели… А тут – расклеился. Черт! - Ну что, мальчик? Выплыл пока? Ты побудь здесь, - не привыкшим к возражениям голосом проговорила почтенная монна. Мальчик, значит? Ну-ну… - Больно дышать? Нет? В груди жжет? Пить хочешь? – спрашивала женщина. Похоже, он здесь не один любит вопросы задавать! А вот отвечать… как же не хочется отвечать. Тем более, как-то у нее их много… вопросов… - Нет, - с трудом ответил он на самый последний, потому что предыдущие еще же и вспоминать надо… - Не хочешь? Пил уже… А надо будет сейчас ещё попить, попозже немного, - сообщила она, даже не давая себе труда просить или советовать. Надо – и всё. Чуть хрипловатое контральто очень хорошо гармонировало с уверенным тоном. - Дышать больно? Ну вот… он ведь не отказывается от питья… Его спросили о том, хочет ли он, а не о том, будет ли он пить. Будет, конечно. Куда он денется-то? Обязательно попьет – если раньше не окочурится. - Больно… Дышать действительно больно. Причем даже не столько больно, сколько… тяжело. Трудно. Хотя и больно тоже, да. - А ты тихонько дыши. Не напрягайся. Неглубоко дыши, - проговорила женщина каким-то немного другим, чуть воркующим голосом. Это если боевая труба умеет ворковать… - И думай о хорошем, - продолжала она, положив тяжелые руки ему на грудь. - Ведь хорошо жить! Неужто не рад, что остался тут, на этой земле? Весна вон… скоро зеленеть всё начнет… - Рад… А что тут еще скажешь? Рад ведь… очень рад. Вот прямо сейчас плясать от радости станет… Смешная какая женщина… Он усмехнулся краешком губ. И с чего она взяла, что он не рад? И чего ей вообще от него нужно? Лечить вроде не лечит… или лечит? А как? Ничего не делает пока… Поговорить, что ли, пришла? Она – хозяйка дома. Наверное, хочет знать, чего от него ждать. Шутка ли – приговоренный убийца под родной крышей… - Я… не убивал… - обессилено выдохнул он, надеясь, что она не станет допрашивать его дальше. Она же не вю Дегроса, ей не нужно его признание… - Знаю, что не убивал, - отозвалась монна без тени сомнения. – Эли людей чувствует, не стал бы он душегуба вызволять. Хоть и подумала сперва, что решил он в игры с нашим величеством поиграть… Не убивал – и хорошо. С чистой совестью жить легче. Жить… любить женщин… песни слушать… а ещё драться, вы же, мальчишки, это любите… А сейчас молчи, лежи тихо! Она сильнее прижала свои руки к груди вьорна. Сначала ему показалось – тяжелые, как два утюга. Причем почти такие же горячие. А не вырвешься из-под них, сил-то нету! Потом тепло разошлось по всему телу, а руки стали полегче, и в месте, где они лежали, возникла какая-то щекотка. - Думай о хорошем! – приказала она. – Молодой, красивый, упрямый… столько всего сверкнет ещё у тебя в жизни! А если вы ещё и подружитесь… хорошо бы ты ему другом стал, моему Эли… не хватает ему… друга-то. Последние слова она сказала еле слышно, но вьорн разобрал их. - Он не знал… - прошептал Эртен. – Не знал, что я… невиновен… Не знал, кого… спасает… Потом он честно попытался думать о хорошем. Лошади… хорошее это? Да. Прекрасные, сильные… верные… Где вы сейчас, лошадки мои?! Кто заботится о вас? Нет… не выходит… чтоб хорошее – не выходит. Тогда… что сверкнет у него в жизни? А что у него сверкнет? Все. Будет только блеск… чужой… Отблеском сиятельного Алвиантеля вю Шеннерта будет он отныне… И не имеет значения, что он за человек… Даже самый великодушный вряд ли даст ему возможность забыть, кто он есть на самом деле. Хотя… он ведь сам просил… Просил, да. Забудь, говорил, что ты – мой вьорн… Забудь. Кто знает, что придет ему в голову потом? Кто поручится, что сам орнинг не изменит своего решения? Все это в будущем… и будущее его неизвестно. Элиан дал ему надежду. В обмен на… что? дружбу? С трудом верится. Не ему в друзья герцогу набиваться… Но он ведь и не набивается! А она вот говорит, что герцогу не хватает друзей… Странно звучит. Или нет? - Думаю, что знал, дружочек, - ответила Кенья не сразу. – Знал… иначе не дал бы тебе этого имени. Подожди-ка… Молчи. И она опять положила руки вьорну на голову. Вернее, вдавила свои пальцы ему в виски. Руки у Кеньи были крупные и сильные – Эртен даже скривился и закусил губы, но давление вскоре ослабло, а может быть, перешло куда-то ещё… В груди у него стало тепло, не горячо, как в прошлый раз, а именно тепло. Так бывает, когда подставляешь свое тело солнышку. Волна прошла по телу и застряла мурашками в висках, под пальцами целительницы. А потом она отняла руки – и у вьорна закружилась голова, так, несильно… и даже приятно. Захотелось, как ни странно, есть. Чувства обострились, он слышал сейчас тяжелое дыхание женщины, какие-то голоса за окном и даже лай собаки. А ещё – пряный запах отвара на столике… Приятный запах. И голоса оживленные, радостные. Наверное, приезд герцога здесь воспринимается как праздник. Кенья вздохнула ещё раз и продолжила разговор, говоря словно про себя, негромко: - Знаешь, Эли… он чувствует людей… и не ошибается. Один только раз и ошибся, давно… он чуть не погиб тогда. А ты… приглядись к нему. Ох, устала, - вздохнула она вдруг вне связи с предыдущими словами. Эртен медленно открыл глаза, как будто заново оглядывая комнату. Монна Кенья внимательно и печально глядела на него. - А какое имя было у тебя раньше, мальчик? – вдруг спросила она. - Этта… - выговаривать прошлое имя оказалось… странно. – Только у меня его уже нету, этого имени. Оно теперь принадлежит Вожаку Стаи… Я сам его отдал. - Гаште? – полуутвердительно произнесла вю Роно. – Кубир Гашта – он порядочный человек. По-своему. Прямой, как железный штырь. И кстати, это ему ты обязан своим спасением… так что не жалей. Я понимаю, что это трудно, но… Этта - хорошее имя. Но Эртен не хуже. И оно… более широкое. Много чего принести может… Имя… Имя того, кто умер. Герцог тогда остался жив, а этот… прежний Эртениар – умер. И это все – нерадостное военное чудо, если пользоваться словами самого герцога. Тот Эртен был дорог вю Шеннерту. Очень. И до сих пор болит где-то внутри него, явно же… И вот герцог называет именем дражайшего (и погибшего – как бы не за него погибшего-то!) друга человека, которого он видит второй раз в жизни, грубо говоря. И в честь чего такая ласка? «А может, все просто? Он хочет воскресить во мне… того, первого?» - Монна… Вы… знали Эртениара? Того, первого? Чье имя я теперь ношу… - Знала. Хороший парень… был. Очень. - Расскажете? Хоть что-нибудь… пожалуйста! - Что тебе рассказать? Какой он был, Эртен вю Дахтэ? Хороший был мальчик. Гордый. Красивый. Справедливый... вмешиваться любил туда, где кого-то обижали… вот они с Эли и сошлись. - Ясно, - вьорн чуть шевельнулся – неподвижность его угнетала. – Наверное, мы не очень с ним похожи… А ведь мне придется, видимо… стать таким же… Монна… Вы не помните, что любил Эртен вю Дахтэ? - Что любил? – Кенья даже немного растерялась. – Пирожки сладкие! Ох как любил… Хотя тощий был и гибкий. Лошадей любил… И книги. Стихи, например… - Лошадей… это хорошо, - с облегчением вздохнул новый Эртен. – Значит… можем сойтись… будет легче. Спасибо, монна! И за лечение спасибо! Мне уже лучше, я чувствую… - Погоди благодарить, - проворчала Кенья. – Рано ещё. Лучше подыши-ка поглубже. Как оно? Не так больно? Не жжет внутри? Эртен сделал вдох. Зря, вообще-то… и так знал, что с этой стороны лучше почти и не стало. Впрочем… если уж он может это терпеть, то почему бы не попытаться скрыть? - Почти не больно уже, - спокойно ответил он. – Мой орнинг говорил, что Вы поможете, и он не ошибся. Кенья вздохнула, внезапно легко коснулась его головы, почти погладила, а потом вдавила обе ладони ему в грудь, решительно и сильно, бросив вьорну: - Тихо! Молчи, не двигайся! «Молчу. Не двигаюсь. Я вообще, как оказалось, легко выполняю приказы. А полковник-то все жаловался… хотя нет, он не жаловался. Только плевался и матерился. Но – отстоял. И меня, и расчет мой… ох, ребятки, как вы там? Хоть бы не аукнулось вам последнее приключение вашего командира… Как же я по вам соскучился! И по пушечкам нашим! По «сорокам», старью этому, ох и галдёж от них! И «ворона» у нас была под конец, хороша, стерва! Сейчас бы к ним, и в трактир, и пива бы взять на всех, как раньше… А я тут валяюсь… болезный весь такой, с ног до головы… Тьфу! Голова, кстати, болит… на фоне всего остального даже почти и незаметно. А дышать и впрямь полегче стало, видно, дама-то сильна… У нас вот в лазарете тоже была... маг-целитель. Еще и покруче. Человек на десять ее хватало… а потом – два дня перерыва как минимум. Зато с ней и выживаемость куда больше была, чем потом… когда ее осколком… того… Ох, боги, о чем я думаю?!» - Так… - прошептала Кенья удовлетворенно, - ну-ка… сейчас… Она закрыла глаза и ещё сильнее нажала. Эртену захотелось кашлять, но он удержался. Ждал… В конце концов женщина устало выдохнула, отняла ладони от его груди, подняла их и встряхнула над полом, как будто они были мокрые или к ним что-то прилипло. А потом откинулась в кресле и уставилась на него: - Так. Можешь не говорить, что тебе значительно лучше. Не люблю, когда врут, да ты и не умеешь этого делать, а учиться уже поздновато! Сама знаю, что стало лучше. Но немного. К сожалению, больше я пока не могу… Но, по крайней мере, ленточки эти чертовы больше не тянут из тебя жизнь! Уже хорошо. - Ленточки? – недоуменно моргнул Эртен. Но почти сразу же вспомнил… да… ленточки… Невесомый черно-желтый шелк… тяжесть неимоверная… - Ленты с меня сняли… тогда, когда… казнили. То есть… наоборот. Не казнили. - Но ведь не сразу? – Кенья устремила на него острый взгляд. – Сколько они пробыли на тебе? - Недолго… Не помню. Это было… «… давно… не со мной… ужасно…» - … не важно. Разве это имеет значение, монна? Сейчас их на мне нет… - Имеет, - проворчала Кенья. – Вернее, имело… теперь, кажется, уже нет. Гадость страшная! И оправдание ей только одно: что для преступников предназначено… А я молодец. Вот проболтался бы ты ещё где-нибудь денечек, наверное, и не получилось бы у меня ничего! - И… что бы тогда было? - Ничего хорошего, - усмехнулась Кенья. – Ушел бы к Вечно Ждущей, без сопротивления - одно облегчение и почувствовал бы. - Ааа… - Эртен потер переносицу. – Смерть, да? Его Светлость был бы… очень разочарован, я полагаю. «А уж я-то как! Впрочем, это было бы не совсем разочарование. Это было бы… черт, это форменное издевательство! Спастись с плахи и дать дуба от каких-то ленточек… Потрясающее везение! Этте и не снилось! Это только новый Эртен Стерт на такое способен… Мда…» - Полагаю, что да, - усмехнулась Кенья. – Хотя мне трудно представить себе такое… возможно, он в конце концов нашел бы выход - даже не знаю какой, от шамана с Островов до мага из Северного Предела… Ну а пока здесь я, и я тоже чего-то стою! Эли обрадуется… - Да уж… А то обидно, - Эртен посмотрел на женщину. – Его Светлость сказал, что у него нет семьи, кроме Вас, монна. Это так? Или просто те, кто есть, не воспринимаются им, как родственники? - Нет. Он прав, к сожалению. Потому что дальняя родня не в счет – что-то наподобие племянника мужа двоюродной тети – это уже не семья. Это разве что потенциальные наследники – и то вряд ли. А теперь, как я поняла, ты тоже являешься членом семьи! – она почти обвиняющее вперила в него живые, молодые глаза. Почти черные, так же как и волосы – ни единой седой пряди. - Это его решение, - блекло отозвался вьорн. «Вас это задевает, да? раз до сих пор Вы были единственным членом семьи, а тут вдруг любимый племянник притащил какого-то… проходимца, от которого неизвестно чего ждать… Черт бы побрал… И при таком отношении – все равно лечите и вытаскиваете? Святая Вы, что ли?! - Хорошее решение, - раздумчиво произнесла Кенья, - потому что негоже человеку быть одному! Женить его у меня никак не получается, я уж и пытаться перестала, а вот друг… или брат ему очень нужен был бы. - Он… уже говорил об этом сегодня… про брата. У меня у самого никогда братьев не было. Эртен чуть-чуть помолчал и спросил: - Он у Вас часто гостит? Мне показалось, что он изначально к Вам и направлялся… просто свернул по дороге… за мной… - Он ко мне уже полгода почти как направляется, - фыркнула Кенья. - А вообще… если говорить о нем… то да. Часто. - И Вы… опасаетесь, что теперь он будет делать это реже? – Эртен не старался ни смягчить своего вопроса, ни как-то по-другому его сформулировать… - Из-за меня? - Нет… не опасаюсь, - задумчиво пробасила Кенья, - почему ты так решил? Скорее наоборот. Потому что он знает, что не найдет у меня тех, у кого твой статус вызвал бы нездоровое любопытство или иную нежелательную реакцию. А если и случится такое, то… Она негодующе фыркнула, вздернув подбородок, и вьорн невольно подумал, что задавшему бестактный, по мнению хозяйки, вопрос или иным образом проявившим «нежелательную реакцию» будет гарантирована как минимум язвительная отповедь, а то и – чем черт не шутит! – рукоприкладство. А что, она может! - По-моему, он не знает, что теперь со мной делать, - грустно улыбнулся вьорн. – Если я останусь с ним… вряд ли у меня сразу получится заменить ему того, первого Эртениара… Пока я научусь… пока приспособлюсь… Боюсь, он не даст мне столько времени. Вы… расскажете мне еще про его друга? Мне бы не хотелось… потерпеть неудачу от обычного недостатка информации… - Дахтэ погиб уже давно, - мягко проговорила женщина, - и в любом случае тебе не надо стараться ему подражать… Вы очень разные. И всегда будете разные, и не надо приспосабливаться, не надо себя ломать… Потому что в чем-то главном, сдается мне, вы похожи. Так что будь самим собой! - Вряд ли я – сам собой – интересую Его Светлость… И в любом случае… он будет нас сравнивать. Постоянно. А в такого рода сравнениях живому не выиграть… Никогда… Вы правы, монна, даже и пытаться нет смысла… Пусть уж так… сравнивает… «Лучше бы Вы назвали меня по-другому как-нибудь, Ваша Светлость. Может быть, тогда рядом со мной не стоял бы отныне призрак того, кого я даже не знаю…» - Не переживай, дружочек, - сказала магичка неожиданно ласково. – Погибшие – они всегда лучшие, мы забываем им свои обиды, непонимание и эгоизм, а помним только хорошее… это, наверное, правильно. Но почему ты думаешь, что ты – сам по себе – не интересен и ничего не значишь? Ну-ка бросай так думать. Это болезнь в тебе говорит. И черная полоса в твоей жизни. Но она кончилась… Вот сейчас как раз и кончилась. Что ж вы с Эли себя-то так не любите! – вырвалось у нее. - За него не скажу, но… я себя точно люблю, - растерянно возразил Эртен. «И уж наверняка о себе думаю больше, чем о других! Раз я не заметил… что мой орнинг себя не любит. А с другой стороны… когда б я это заметил-то? И в чем это, собственно, выражается?» - Ну вот и правильно – одобрила Кенья. – А теперь ты должен помочь себе… телу своему… выздороветь поскорей. На вот, выпей. Она ловко поднесла кружку с чем-то теплым и кислым. Там явно присутствовали ягоды, а кроме них ещё и травы. Эртен сделал пару глотков… и почувствовал, что устал так, словно одолел путь от столицы до родного Джойля пешком и без отдыха. Да ещё телегу тащил, словно вьючная кляча. Джойль… скоро и там наступит весна. Зазеленеют поля и запоют птицы. Без него…