Этикам вход воспрещён!

В зале суда было не продохнуть. Под тем или иным предлогом едва ли не каждый пытался проникнуть в ярко освещённое помещение, стены которого были отделаны блестящими металлическими панелями. Журналисты и недо-блогеры, позиционирующие себя как представителей СМИ, свидетели и простые зеваки, выдающие себя за очевидцев каких-то ключевых событий – неослабевающий интерес к самому громкому судебному разбирательству за последние сто лет подталкивал множество людей на самые разнообразные уловки, чтобы оказаться сегодня в этом зале. Плотных рядов чёрных лакированных сидений не хватало, и проходы были заставлены специально принесёнными стульями. Но даже этого было недостаточно, и толпа стояла в проёмах между гладкими стеклянными колоннами, обвитыми чёрными металлическими полосками-змейками. Спокойный деловой голос Максима Горького безапелляционно звучал в звенящей тишине зала: – Подсудимые: Дон Кихот, Георгий Жуков, Жан Габен и Оноре де Бальзак. – Четверо разом побледневших людей едва заметно переглянулись. – Вы признаётесь виновными в совершении многочисленных преступлений против этики и приговариваетесь к пожизненному изгнанию. Приговор не подлежит обжалованию и вступает в силу ровно через двадцать четыре часа после оглашения, 12 апреля 2561 года в 18:00; к этому времени вы обязуетесь покинуть атмосферу Земли и больше никогда не возвращаться на родную планету. Удар серебристого молоточка возвестил об окончании заседания, и собравшаяся толпа возбуждённо загудела, обсуждая свершившееся на их глазах правосудие. Горький резко встал с судейского места и удалился в переднюю дверь, над которой располагалась геральдическая символика Союза Соционических Республик. Торжествующий прокурор Гюго проследовал за ним. Лишь четверо сидящих на скамье подсудимых замерли без движения. Худощавый веснушчатый Дон обречённо положил голову на ладонь, поджав под себя нескладно-длинные конечности. Габен с досадой покусывал нижнюю губу с запёкшейся ранкой от герпеса, руками взъерошив спутанные, чуть отливающие сединой чёрные волосы. Даже Жуков, бурной реакции которого опасались многие из присутствующих в зале, лишь угрюмо вперился в стол, на котором лежали его до предела сжатые кулаки, едва заметно подрагивавшие от напряжения. Бальзак же, по своему обыкновению, молчаливо опустил взгляд в пол, закрывшись от окружающих тёмно-серыми патлами и для верности накинув на макушку капюшон мятой толстовки. Из безнадёжных раздумий их вывел раздосадованный адвокат, Штирлиц, жестом приглашая проследовать за ним. Взявшись за это дело год назад, он, как и сами осуждённые, даже подумать не мог, что всё зайдёт так далеко. Началось всё с анонимного доноса, ставившего в вину товарищам полное презрение к этическим ценностям и поругание идеалов объединённого государства. Хотя у самих обвиняемых подобное заявление вызвало только смех, к нему отнеслись достаточно серьёзно; более того, внезапно появилось феноменальное количество свидетелей, подтверждающих выдвинутое обвинение. Так насмешки и веселье сменились ошеломлённым отчаянием, а грозовая туча из свидетельств и упрёков росла и росла над головами болевых этиков, пока наконец не окатила их ледяным душем. Как будто в каком-то тумане, они выслушали условия судебного пристава, согласно которым их отпускали до завтрашнего дня, позволяя провести свой последний вечер на Земле по своему усмотрению. Конвой препроводил осуждённых через чёрный ход, продираясь через сборище зевак, всё ещё околачивавшихся возле здания. Не сговариваясь и даже не глядя друг на друга, друзья по несчастью уныло побрели в сторону своего любимого ирландского паба, в котором они частенько собирались, возвращаясь из космических экспедиций. Команда из четырёх человек редко бывала на Земле: последние несколько лет большую часть времени они проводили за изучением зарождающихся очагов цивилизации на Второй планете системы Персея-1. Возвращались домой раз в полгода и оставались на месяц, после чего отправлялись обратно. В сущности, никто из них не был особо привязан к Земле, ни у кого из них не оставалось здесь чего-то (или кого-то), к чему бы они стремились вернуться, но, несмотря на это, родную планету друзья всё равно воспринимали как дом, куда им теперь был заказан путь. За стилизованной вывеской с надписью «O’Hoogles» скрывалось уютнейшее заведение, которое при помощи интерьера, музыки и общей атмосферы переносило посетителей на много веков назад, в старинную Ирландию, существовавшую до объединения всех государств мира в единое целое. Именно туда зашли четверо понурых осуждённых и, забившись в самый дальний тёмный угол курящего зала, заказали по пинте стаута. Мило улыбающаяся официантка в зелёном цилиндре, украшенном четырёхлистным клевером, поспешно принесла заказ и оставила молчаливую четвёрку наслаждаться холодным пивом. Несколько раз чиркнула зажигалка, и сидящие за столиком скрылись от окружающих прозрачной завесой табачного дыма. - А это даже забавно, – прервал изрядно затянувшуюся тишину Дон. – Вроде как последний день на родине, а нам даже заняться особо нечем… – Крупноватый нос, полностью покрытый россыпью рыжих веснушек, досадливо сморщился, а пухлые губы растянулись в кривоватой усмешке. Бортинженер был самым молодым членом команды и даже несмотря на то, что по росту был не ниже Жукова, всё ещё выглядел как несуразный подросток, да и вёл себя порой соответственно. – Ну хоть кому-то здесь весело, – ломкий, хрипловатый голос Бальзака прервал Дона, который, казалось, собирался продолжить свою речь. Сидящие за столиком вновь погрузились в раздумья – в сущности, каждый в какой-то степени был согласен с парнишкой. Поразительно, как за прожитые годы ни один из них не нашёл своего места на этой планете. Пожалуй, разве что за исключением Габена – у него оно было до определённого момента. Космоантрополог, всё время занимавшийся теоретическими исследованиями, перешёл к практике шесть лет назад, после того как огонь в буквальном смысле уничтожил его жизнь. В пожаре сгорела собираемая годами библиотека вместе с документами и самим жилищем учёного – но на это ему было совершеннейшим образом наплевать. Была намного более ощутимая потеря: Гексли, супруг профессора и единственный человек, которого тот когда-либо допускал в свою жизнь, в тот день находился в доме и крепко спал под действием снотворного, когда огонь захватил помещение. После этого Жан и присоединился к исследовательской команде, чтобы быть максимально далеко от всего, что напоминало о его горе. Что же касается остальных – Бальзак, встретив Наполеона, не желавшего ждать каждой встречи по полгода (да и кто мог бы его за это винить?), был поставлен перед выбором между карьерой и личной жизнью и, надо отметить, решение принял не задумываясь. А Жуков и Дон попросту не успели за то короткое время, что они проводили на Земле, встретить претендентов на более серьёзную роль, чем сиюминутное увлечение. И всё же, несмотря на то что они, по сути, ничего и не теряли – кроме места, где проводили по два месяца в году – уныние и злость не отпускали осуждённых на скитания по безграничному пространству космоса. – Сволочи! – кулак Жукова, грохнув, сотряс тёмно-коричневую деревянную столешницу, отчего пиво в гранёных бокалах едва не расплескалось. – Прогнали нас, как каких-то прокажённых! Тоже мне, этики… – Сидящие за соседними столиками начали нервно оглядываться на источник шума. – И отсюда прогонят, если будешь буянить, – флегматично пожав плечами, заметил Оноре, начисто игнорируя сверлящий его взгляд раздражённого Маршала. – Да пошёл ты! Только твоих нотаций мне сейчас не хватало! – огрызнулся он. Пожалуй, посторонний человек посчитал бы подобную перепалку если не ссорой, то по крайней мере началом конфликта, но вся четвёрка сидящих за столом прекрасно понимала, что ни один из них не злится на другого, а всё дело лишь в сложившейся ситуации, приводящей в нервное напряжение всех присутствующих. – Ладно, пойду я, – первым поднялся Габен. – Надо ещё… собрать вещи, что ли. – Остальные встали вслед за ним. – Бальзак, тебя подбросить? – Дон жил недалеко от Оноре и частенько его подвозил. – Нет, спасибо… Мне ещё нужно кое-куда зайти. Друзья вышли на улицу и, попрощавшись, разошлись в разные стороны: Жуков, живший напротив, через пару секунд скрылся за дверью парадной, Жан заранее заказал себе аэротакси, а Бальзак, таинственно свернув в тёмный переулок, ушёл в неизвестном направлении. Возле бара остался один только Дон - он был единственным из четырёх товарищей, водившим такой технологический анахронизм, как автомобиль. Когда все ушли, Кихот застыл перед ним в нахлынувшей вдруг сентиментальной задумчивости: обожаемый им DeLorean нельзя было взять с собой на маленький шаттл. Не сегодня, так завтра ему придётся попрощаться со своей машиной, да и не только с ней – со всем тем, что ему нравилось на этой планете. Парень с едва скрываемой нежностью погладил крыло автомобиля, разглядывая вывеску бара. Завтра его уже здесь не будет – он не сможет выпить пива в земном баре, не пройдёт по знакомым местам, не побывает в Музее Изобретательства, куда тайком бегал ребёнком, прогуливая нудные школьные занятия. Кихот задрал голову, и в его янтарных глазах отразились глубины тёмного неба; «Если что-то я забуду, вряд ли звёзды примут нас…»* – пробормотал он со смесью манящего предвкушения и страха, вспоминая строчку из старинной песни.

***

На следующий день в четыре часа дня осуждённые должны были встретиться у главного здания космодрома с судебными приставами, которые препроводили бы их к шаттлу. На часах было 15:55, когда Габен, Жуков и Дон собрались возле двери. Их конвоиры пришли заранее, и все ждали Бальзака, который, вопреки своей обычной пунктуальности, немного опаздывал, о чём предупредил Жана. По каким-то едва ли объяснимым для них самих причинам вся команда надела привычную форму исследовательского подразделения EASA (Earth Aeronautics and Space Administration): чёрные брюки из плотной наноткани, белая, обязательно застёгнутая на все пуговицы оксфордская рубашка, куртка и лётный шлем из тёмно-коричневой кожи с плотно прилегающими к лицу очками на ремешке. Эта форменная одежда, которую они в обязательном порядке носили во всех экспедициях, вносила что-то привычно-успокаивающее во всю эту неприятную и непредсказуемую ситуацию. Зелёные цифры электронного циферблата на башне космодрома уже показывали 16:20, а от Бальзака всё не было известий. Габен несколько раз набирал его номер, но каждый раз гнусавый женский голос сообщал, что «абонент находится вне зоны доступа сети»; приставы тихонько переговаривались, пытаясь решить, пора ли уже поднимать тревогу и разыскивать исчезнувшего осуждённого. Его товарищи тоже заметно нервничали: Кихот хрустел костяшками пальцев, поминутно оглядываясь на серую полосу асфальта, внешне невозмутимый Габен крутил в руке коммуникатор, тяжёлым взглядом уставившись в тусклый экран, а Георг, резким движением сорвав кожаный шлем с каштановых волос, осыпал Критика отборнейшими ругательствами. Наконец, когда электронные часы показывали 16:25, а один из судебных приставов уже направился в главное здание космодрома, из-за поворота показалось аэротакси, из которого едва ли не на ходу выскочил солидно помятый Бальзак, запинающимся голосом бормоча извинения. Его правая рука была перевязана фиксирующим бинтом, тёмные круги под глазами резко выделялись на бледной коже, а тусклые серые волосы были собраны в неопрятный пучок. Несмотря на доставленное беспокойство, в высшей степени жалкий вид товарища в сочетании с крепким запахом перегара избавил его от немедленных проявлений всеобщего негодования и допроса с пристрастием. – Думаешь, в таком состоянии ему можно лететь? – хмуря густые кустистые брови, Жан с сомнением посмотрел на мертвенно-бледного Оноре, которого явно всё ещё штормило – судя по всему, тот вчера дошёл до кондиции после того, как все разошлись по домам. – Да ничего с ним не будет! Взлететь мы сможем и сами, а алкоголик этот пусть в каюте проспится, – сухо отозвался Георг. В обычной ситуации командир Жуков едва ли пустил бы не слишком протрезвевшего пилота на борт, но в этот раз у него не было выбора. Заметно расслабившиеся приставы пригласили команду пройти в аэробус, который доставил их к шаттлу. В-37 был небольшим исследовательским судном, малая грузоподъёмность которого компенсировалась маневренностью при лавировании и высокой скоростью. После того как четверо героев взошли на борт, аэробус отъехал на безопасное расстояние, давая возможность осуждённым совершить свой последний взлёт с поверхности зелёной планеты. Габен сразу же отвёл Бальзака в каюту, уложил в капсулу сна и проверил на ней крепёж фиксирующих ремней, чтобы опухшее с бодуна лицо лишний раз не маячило перед командиром, немало раздражённым подобным поведением Оноре. Остальные члены экипажа перешли в командный отсек, где заняли три места из четырёх рядом с пультами управления звездолётом, предварительно тщательно закрепив себя в кожаных креслах при помощи сложной системы ремней безопасности. – Ну что же, – несмотря на всю твёрдость, в голосе Маршала чувствовалось некоторое волнение. – Поехали!