Puppy

      Мир. Что вы себе представляете, когда слышите слово «мир»? Вселенную и все существующее? Третью от солнца планету? Космическую станцию? Быть может, вы ударились в политику, и это слово для вас – налаженные и доверительные отношения между политическими образованиями? Или вы думаете о собственном субъективном окружении, о том пресловутом «мой мир», что включает в себя только ваших друзей, ваших врагов, ваши проблемы, ваши радости, ваши замыслы и прочие аспекты конкретно вашей жизни?       Джеймс рассматривал «мир» во всех возможных аспектах этого слова и понятия. Для него слово «мир» было и вселенной, и третьей планетой от солнца, и собственным эгоистичным, так сказать, «ареалом обитания».       Но тут было еще кое-что.       Знаете, с чем у Джеймса ассоциировалось слово «мир»?       Со словом «жопа».       Жопа и мир. Мир и жопа. Вроде бы совершенно разные слова, разные по написанию, по звучанию, да, в общем-то, и по смыслу совершенно разные. Но есть в них кое-что общее – они охренительно многогранны, и что иронично – слово жопа более разностороннее в отличие от мира. А так всегда бывало и так всегда будет: ебучие невоспитанные говнюки всегда кажутся людям забавнее, они всегда придумывают им больше прозвищ, ищут в них больше «подводных камней» и постоянно, – вы только подумайте – постоянно, блять, говорят только про них.       Мир Джеймса во всем его многообразии был обвисшей, дряблой и уродливой жопой. Как, например у той кошелки, за которой он несколько долгих минут наблюдал через стекло стакана, чья толстая поверхность искажала видимое еще сильнее и оттого вызывала непрошенный рвотный рефлекс. И не то что бы Джеймсу нравилось наблюдать за этой неухоженной девкой, сидя в дешевом баре, он же ведь не мазохист какой-то, просто Джеймсу было охуеть как хреново. И дело тут было не в паленом виски, чей привкус остро отдавал сивухой, дело было не в том, что он живет в самом дерьмовом районе Нового Орлеана и даже не в том, что у него дерьмовая работа и начальник немного мудак. Нет, совсем не поэтому, правда. Дело было в том, что его брат вернулся.       Фрэнки – большой и сильный старший брат, понимаете?       Фрэнки отмотал срок в десять лет за то, что грохнул копа, и теперь вернулся обратно.       Фрэнки вернулся обратно и втянул Джеймса в полное, мать его, дерьмо.       Именно ебаный Фрэнки сделал то, из-за чего мир Джеймса превратился в блядскую уродливую жопу.       Можно было бы подумать, что тюрьма изменила его, сделала придурком или напротив боровом, которому плевать на все и всех, но нет, как ни странно, но Джеймс не может не отметить того, что внешне, – он имеет ввиду «внешний» характер – Фрэнки остался все тем же человеком, которого он знал раньше. Когда уебок Фрэнки с воодушевленным видом заговорил про недвижимость, торговлю домами, инвестора и своих корешей, которые обязательно им помогут, чем смогут – Джеймс уже почувствовал запах паленного. Особенно учитывая то, что Фрэнки всегда был немного ебнутым. Особенно учитывая то, что Фрэнки всегда любил спизднуть лишнего. И, конечно же, учитывая то, что Фрэнки всегда был похож на хитрого, с припиздью, уебка.       Джеймс чувствовал, что Фрэнки втягивает его во что-то совершенно отвратительное, и все равно он тогда вышел познакомиться с товарищами брата, он согласился их подвезти в район доков даже после того, как по одному только их внешнему виду понял, что все хреново. Мир Джеймса превратился в жопу за одну секунду. Хватило одного пистолетного выстрела, чтобы вавилонская башня под названием «нормальная жизнь» сложилась, как башни близнецы одиннадцатого сентября. Джеймс не то чтобы знал, он просто чувствовал, что та пуля нашла цель, вкрутилась под чью-то кожу, разрывая мясо и прижигая плоть изнутри. Джеймс не знал ради чего. Что удивительно – Фрэнки тоже не знал. Его старший брат Фрэнки временами бывает охренительно наивным и доверчивым.       Когда Фрэнки нажирается в хлам, мнет бабские сиськи и гоняет по ноздрям «серебряную пыльцу» – он выглядит как большой ребенок, что посредством своего плохого поведения пытается доказать то, какой он уже охерительно взрослый и самостоятельный. Это лишний раз доказывало, какой он все-таки на самом деле придурок.       Когда Джеймс смотрит на пьяного и обдолбленного Фрэнки он думает о том, что хочет ему врезать, что хочет выбить из него все то дерьмо, которого он набрался, следуя ритмам уличной жизни в компании разношерстной шоблы наркоманов, воров, убийц и просто ублюдков.       Когда Фрэнки вернулся из сортира и сел напротив него с отвратительной, довольной улыбочкой на лице, Джеймс опустил руки под стол и до боли сжал пальцами одной руки запястье другой. Костяшки его пальцев начинали гореть и чесаться от одной только мысли о том, насколько Джеймс хочет врезать по этому худому лицу и пересчитать эти до смешного белые зубы. Не потому что Фрэнки плохой, а потому что Фрэнки – мудак, который втянул его в темную историю. Во всяком случае, Джеймс полагает, что он имеет полное право поправить ему лицо.       А потом он задумался о другом. Задумался о том, что не обязательно ломать большому брату лицо, в то время как можно сломать его изнутри. Сделать то же самое, что сделал сам Фрэнки. Одна сломанная жизнь взамен другой. Равноценный обмен. Почти равноценный. Джеймс собирался отобрать у большого брата чуть меньше, но достаточно для того, чтобы утолить свою ненависть.       Когда Фрэнки спрашивает его: «что случилось Джейми?», Джеймс снисходительно улыбается и одним глотком допивает остатки виски, прислушивается к своим ощущениям и лишь надеется на то, что он достаточно пьян для того, чтобы сделать то, что должен сделать. Когда Фрэнки недовольно поджимает и без того тонкие губы и вопрошающе выгибает густые брови, Джеймс поднимается на ноги, накидывает на плечи тонкую куртку и кивает в сторону выхода. Фрэнки смотрит на него с подозрением, Фрэнки отодвигается в дальний угол сиденья и словно бы пытается спрятаться за пластиковым, никчемным стаканчиком.       Джеймс упирается рукой о стол и вытянувшись размашисто бьет по стакану. Пластиковая тара отлетает в сторону. Капли дешевого пива разлетаются во все стороны, пачкаю Джеймса, пачкают Фрэнки, пачкают сидушку и засаленный стол. Пахнет кисляком и дерьмом. Взгляд у Джеймса, как кажется ему самому, более чем многоговорящий. Он хватает ублюдочного старшего брата за плечо и резко тянет на себя, выдергивает из-за стола и ставит на ноги.       Фрэнки слезливо тянет: «Дже-ейми?» и смотрит на него своими серо-зелеными глазами.       Фрэнки никогда не отличался чуйкой на неприятности, но тут, видимо, все-таки пробрало.       Джеймс улыбается. Мерзко так. Злобно.       Он заламывает ему руку за спину и толкает к выходу, а после почти насильно запихивает в угнанную тачку. Он угнал эту тачку потому, что его большой брат тот еще мудак, а не потому, что ему нечего делать.       Ночной Новый Орлеан может быть по своему прекрасен. Впрочем, далеко ехать им все равно не надо, и поэтому Джеймсу плевать на ебаный Ночной Орлеан и все, что с ним связано.       Когда он вталкивает Фрэнки в узкое пространство ванной комнаты и все с той же спокойной улыбкой бьет ему под коленную чашечку, вынуждая припасть на отбитую ногу, большой брат смотрит на него почти со страхом. Когда он давит ему на плечи и опускает на колени, Фрэнки задыхается от сковавшего его ужаса. Джеймс может биться об заклад, что сейчас ублюдок Фрэнки вспоминает темные вечера в душных казематах колонии. Только сейчас ему еще страшнее, потому что маленький и вроде как добрый малыш Джейми решил опустить его и уничтожить его мир изнутри.       «Кем ты хочешь быть: мамочкой или папочкой?». На губах Джеймса поселилась такая улыбка, какой он не улыбался никогда в жизни. И Фрэнки, законченный ублюдок Фрэнки скулит, как избитая псина и, завалившись на бок, закрывается руками. «Я спросил, кем ты хочешь быть, Фрэнки». Голос Джеймса звенит от обуявшего его раздражения. Он бьет Фрэнки по ребрам. Раз, второй, третий. Тот только хрипит и сплевывает на пол густую, смешанную с кровью из прокушенного языка слюну.       Он смотрит на него. Смотрит на него своими светлыми глазами. Смотрит внимательно и испуганно. Загнанно. Как животное. Без ненависти. Без презрения. С какой-то отвратительной надежной на то, что все это кончится не так, как представил себе Джеймс.       В узком пространстве ванной пахнет кислячным пивом и сивушным виски. Пол в слюне, желчи и крови. Подташнивает. Хочется выблевать кишки, а с ними заодно и ту эфемерную херню, как ее там? Душу, да? Душу.       Джеймс, оттерев лицо тыльной стороной ладони, тихо всхлипывает и отшатывается назад, врезается спиной в дверь и как-то слишком резко садится на пол. Кафель под его задницей холодный до отвращения.       Джеймс почему-то вспоминает свое детство. Вспоминает неблагополучный район. Мать-шлюху. Ебаных нигеров из гетто, которых их мамаша водила домой. Он вспоминает Фрэнки, который каждый раз приходил к нему, обхаживал его, поднимал на ноги и уводил с собой. Он вспоминает, как они ночевали в парке, и как Фрэнки укрыл его своей курткой, чтобы он не простудился, а в итоге этот идиот простудился сам.       Он перебирает свои воспоминания. Он вязнет в них. Он всегда старался забыть об этом. Он всегда твердил только одно: «я начну новую жизнь без этого дерьма из прошлого». Господи, как же он ошибался.       Фрэнки, все еще прикрываясь руками, смотрит на него. Смотрит на то, как он запрокидывает голову назад и бьется затылком о дверь. Раз, два, три, четыре. Проще было бы попросить кого-нибудь взять в руки шотган и спустить триггер. Было бы быстрее. Было бы проще. Фрэнки подползает к нему. Медленно. Со стороны это выглядит смешно. Он похож на глупого, беспородного щенка. Грязного, тощего, жалкого.       Джеймс закрывает глаза и тяжело дышит. Он прячет лицо в ладонях и яростно трет глаза. Под его веками - воспоминания из детства. Злые дети и глупый, слишком доверчивый щенок. Этот щенок, это жалкое существо, он так плаксиво скулил и кричал, дергаясь, суча маленькими лапками и барахтаясь тогда, когда малолетние ублюдки накинули ему на шею удавку и подвесили, а потом ушли, оставив это животное жалобно кричать на всю улицу и медленно умирать.       Он тогда убежал. Маленький и бесхребетный Джейми убежал. Просто он испугался. Просто не нашел в себе сил для этого маленького подвига. Не смог спасти.       А теперь он смотрит на Фрэнки и вспоминает об этом позоре из детства. Он видит во Фрэнки того самого чертового щенка, а в его ебучих черномазых друзьях «злых детей». Злые дети уже затянули петлю на шее маленького животного.       Джеймс отнимает руки от лица и опускает голову, он смотрит на Фрэнки долгим, внимательным взглядом и, переждав, впивается пальцами в его плечи, он тянет его на себя, притягивает ближе и обнимает, упершись переносицей в братское плечо. Дрожащие пальцы Фрэнки зарывается в его неровно остриженные волосы, гладят как-то нервно, но с намеком на попытку успокоить. Джеймс сильнее сжимает пальцы на отворотах его куртки, сильнее вжимается в его плечо и вздрагивает. Тихо, тоскливо воет на одной ноте. Большой брат обнимает его двумя руками, прижимает к себе и медленно раскачивается из стороны в сторону. Молча, без слов.       Он сам ему сказал, еще тогда, в баре. Он сказал: «не называй меня Джейми. Теперь я Джеймс». Большой, взрослый и мать его крутой Джеймс. И теперь ему интересно, раз теперь он такой из себя взрослый – сможет ли он спасти глупого, бестолкового щенка? Сможет ли и успеет ли перерезать удавку на шее доверчивого зверька? И самое главное – не испугается ли?       У Джейми нет ответа.       У Джейми есть только его хуевый мир, большой брат, и ахуительные амбиции.       Хотя на счет амбиций он еще не так уж и уверен.       Зато по поводу брата уверен точно.       Фрэнки уже не дрожит, он все так же раскачивается из стороны в сторону, как какой-нибудь маятник в руках гипнотизера-шарлатана и все ждет, ждет, ждет. Ждет того, пока малыш Джейми успокоится и соберется. Он упирается подбородком в затылок Джеймса и слепо гладит его по голове, рассматривая потрескавшуюся краску, которой выкрашена дверь ванной. И уже тогда, когда чувствует, что младший брат более или менее пришел в себя, он отстраняется и обхватывает его лицо ладонями, он приближается и внимательно, пристально смотрит в его глаза своими. Смотрит так, словно пытается понять, что на самом деле скрыто под черепом младшего.       — Мы все сможем, Джейми…Джеймс. Слышишь? Мы. Сможем. Мы просто сделаем это. Ты и я, все как раньше, — говорит Фрэнки и ободряюще улыбаясь, похлопывает его по щекам. Джеймс ворчит, но не отворачивается, вяло кивает головой, отводит взгляд в сторону и вновь смотрит в лицо Фрэнки.       — Говна ты кусок, а не брат, Фрэнки, понял? Каким был, таким и остался. Мудак, — Джеймс отталкивает его руки и, уцепившись за ручку двери, поднимается на негнущиеся ноги.       — Я всегда буду на твоей стороне, Джеймс. Просто запомни это, — Джеймс слышит улыбку в голосе Фрэнки, слышит и почему-то уже не хочет разбить его скуластую, вытянутую, как у лошади, морду. Вроде бы ничего не произошло, а мир вроде как казался уже и не такой уж и уродливой жопой. Но Джеймс все равно об этом никогда не скажет, лучше потом, когда-нибудь, он все-таки спасет этого бестолкового щенка. Когда-нибудь.