do i wanna know?

So have you got the guts?

Серана знает, что перед ней животное, едва видит её – и это у Довакина, конечно, слюна изо рта не капает, да шерсть на лице не растёт, – пока что, во всяком случае. Серана думает, что, может быть, чувствует запах мокрой псины, или характерное дыхание, или едва заметный запах разложения и железа, характерный для существ, поедающих сырое мясо; но, на самом деле, всё это приходит много позже, после нескольких месяцев согревания у одного костра, езды на одной лошади и, изредка, ночей, проведённых в одной кровати. В тот же момент, когда Довакин освобождает её из саркофага, она слишком дезориентирована, чтобы заметить все эти мелочи – и всё же при одном взгляде на эту улыбку и эту расслабленную позу Серана безошибочно понимает, кто подаёт ей руку. Она просит называть её Ди, потому что Довакин; говорит, имя ничего не значит; имя осталось за границей. Серана не спорит; Серане солнце выжигает мозг даже через капюшон, и ей пока что решительно наплевать на новую спутницу, пусть она хоть лично превращается в дракона на заре. Ей просто хочется укрыться в какой-нибудь пещере, в темноте и прохладе, расстелить шкуру и проспать до тех пор, пока её силы не восстановятся хотя бы до половины былого объёма, – но Ди тоже на свою новую спутницу совершенно плевать, и это едва ли временное явление; и они идут дальше. Она не показывает свою полную форму до тех пор, пока они не нарываются на кучку некромантов в очередных катакомбах в лесу; даже Серана, радовавшаяся, что они, наконец-то, ушли с солнца, ближе к главному залу вынуждена признать, что без подготовки шагать навстречу вот этому вот не было хорошей идеей – огненный шар пролетает в сантиметрах от её головы, опаляя капюшон, и она только благодарит какого-то бога – она не помнит, какого нужно – за то, что не успела его с себя стянуть; когда она высасывает из тёмного эльфа жизнь, её подташнивает с непривычки, но она не может остановиться. Ди же в открытой драке ведёт себя примерно так, как Серана себе и представляла – бежит на врагов, расталкивая их плечами, а потом, в самой гуще, начинает рубить направо и налево, не особо заботясь, достают ли удары хоть что-то; рано или поздно, видимо считает она, кто-нибудь умрёт; с этим Серана поспорить не может. Ещё она согласна с Ди в том, что лук намного благороднее и деликатнее; где-то в глубине души она уже начинает признаваться себе насколько сильно ей нравится смотреть на Ди, сидя в кустах и выслеживая очередного оленя – и как она поджимает губы, и как в глазах не остаётся ничего кроме чистейшей концентрации, и как она коротко смеётся, когда стреляет по далёкой цели, направляя стрелу чуть выше, и она попадает именно туда, куда Ди планировала – в голову или шею; Ди очень не любит портить свои шкуры. Но сейчас, в узких коридорах, с низкими потолками, Серана понимает, Ди своего преимущества лишена – теперь только тяжёлый двуручный меч, который Серана почти никогда не видит без ножен, кураж и полное отсутствие представления о том, что вообще нужно делать; поэтому она высасывает жизнь из редгарда в мантии и думает, как лучше прийти на помощь. Примерно в этот самый момент – у Сераны разве что не оргазм после такого длинного воздержания, редгард уже вот-вот упадёт на землю, Ди в очередной раз замахивается с усталым рыком – у кого-то из уважаемых некромантов из-под мантии показывается кинжал, который очень быстро оказывается у Ди под поднятой рукой, и потом – в подмышечной впадине, где, как Серана знает не понаслышке, прикрытая только кожей да клетчаткой, пульсирует нежная, сочная подмышечная артерия; и Ди, как Серана видит уже своими глазами, тут же начинает истекать из неё кровью. Ей почему-то не приходит в голову в этот момент, что перед ней оборотень – может быть, дело в головокружении, которое чуть не сбивает её с ног, когда она высасывает из редагарда последнее, что в нём было, – ей определённо не стоит потреблять их в таких количествах; или, может быть, дело в этом проклятом коротком «да» и смешке, когда в полусотне метров впереди замертво падает лось, – но всё, что осознаёт Серана, это звон падающего на землю меча, стон боли и кровь – кровь – кровь – хлещущая из свежей дырки в кожаной охотничьей куртке, пропитывающая её вниз, до штанов – и потом штаны с этой дурацкой эмблемой, которую Ди не хочет объяснять и только улыбается – и собирающаяся бордовой лужицей у вот только что коснувшегося пыльного пола колена. С Ди сбивают этот её любимый смешной бесполезный шлем с рогами – или, может, она сама его сбивает, – и Серана видит, как её лицо бледнеет, и под глазами появляется всё больше тени; а самими глазами она почему-то уставилась прямо на неё, на Серану, точно между двух нападающих мужиков в рясах и шлёпанцах; и Серане почему-то страшно. Вокруг опять оседают снопы искр, и кто-то ставит магический щит, кто–то матерится на него за загороженный обзор, – хотя в любом случае поздно, потому что следом кто–то нечеловечески орёт, и Серана явственно слышит хруст, напоминающий ей о том, как Ди любит разгрызать куриные кости и высасывать из них содержимое, когда ей удаётся урвать пару ножек в таверне или пару несушек на случайной ферме; она даже узнаёт этот лёгкий присвист – это, как она объясняла, от того, что прикус неправильный немного; маме с папой в своё время плевать было, что их дочка грызёт посуду. Серана решает, что сейчас самое время защитить тыл. Ди не превращается обратно сразу, – Серана подозревает, что она просто не может; что длительность обращения не зависит от неё (и что её это очень раздражает); поэтому Ди решает потрапезничать. Серана неосознанно как-то, видимо, решает ей не мешать и проходится ещё разок по коридорам – тут грибочек сорвать, тут золото сгрести, тут лосося жаренного кто–то оставил, – хотя, если бы кто-нибудь поинтересовался мнением Сераны, она бы сказала, что все эти специи, как и сама рыба из реки, слишком сильно воняют. Когда она возвращается в зал, то, что несколько минут назад было с переменным успехом людьми, вполне напоминает кровавый фонтан в Волкихаре – только струя вверх не бьёт; просто лужа крови, огороженная ошмётками тел тут и там, с плавающими кое–где конечностями и кусками одежды; Серана замечает где-то там сияние того самого кинжала (зачарованный, на высасывание энергии), но решает, что Ди сама заберёт его, если захочет; Ди любит свои трофеи. Сама она пока что стоит к своей мясной тарелке спиной, уставилась куда-то в стену – Серана осматривает её с неловкостью, потому что всегда неловко смотреть человеку в душу. У Ди в таком виде очень красивые ноги, как минимум – под шерстью, слипшейся от крови и местами вырванной, она ясно видит напряжённые мышцы, и если бы она была каннибалом (или собакоедом?), а не вампиром, один вид этих крепких икр пробудил бы в ней голод; хотя, ладно, она слишком стара, чтобы врать себе – такая же крепкая мускулистая задница, и чуть выше талия над ней, и потом спина, где мышцы ещё и двигаются под кожей в такт дыханию – и ещё эти гипертрофированные трицепсы на длинных лапах – в любом случае вызывают в ней голод; просто какой-то другой; и Ди это чувствует. Поворачивается – медленно, церемонно – Серана знает, как сильно Ди любит красоваться – с этой своей вечной улыбкой и холодным внимательным взглядом – окровавленные клыки обнажены, с подбородка свисает мясо, голубые глаза очень чётко видны в чёрной шерсти – помахивая хвостом – Серана не уверена, что это конкретное помахивание значит – и разводит лапы в стороны – как бы, вот, смотри; как бы, я знаю, что ты этого хочешь; как бы, даже не пытайся этого отрицать, – и Серана сглатывает, глядя на чёрную гладкую кожу на груди, и на рельефные косые мышцы; и это, кажется, совершенно излишнее подтверждение очевидного. Ей, если честно, немного не по себе думать о том, что последует дальше, но Ди только легонько рычит, будто бы предыдущего момента не было, и многозначительно указывает когтем на свою разорванную куртку, подолом утопающую в чьих-то потрохах, и принимается доедать то, что осталось, пока Серана идёт к лошади готовить новый комплект брони. На обнажённой Ди, выходящей как ни в чём не бывало из дверей минут десять спустя, конечно, ни царапины и ни капли своей крови, и Серане кажется, что толстый её слой, сейчас высыхающей на ветру, она бы с радостью носила вместо одежды. Укушенный парень встречается им когда–то вскоре; они бродят по степи вокруг Вайтрана, выискивая нужную пещеру, в которой ещё какой-то местный житель потерял ещё какую-то кожаную шапку – Серану иногда искренне изумляет, что все эти люди вообще дожили до нынешнего момента, учитывая, как легко их всех ограбить или как легко они сами теряют своё имущество; Ди же просто улыбается, как обычно, и горячо жмёт руку в ответ на очередную просьбу, и они возвращаются под палящее солнце – даром что организм Сераны постепенно адаптируется не только к звериным порциям еды, которыми её обеспечивает пока что это путешествие, но и к навязчивому ультрафиолету. Они как раз проходят мимо какого-то алтаря (Серана до сих пор не может выучить все восемь имён и помнит только Талоса, потому что за поклонение ему кроваво наказывают, – по крайней мере, так она говорит Ди), когда мальчишка выбегает из-за холма – он, кажется, бретон, судя по оттенку кожи, и на нём та же кожаная охотничья куртка, какая была на Ди с момента их встречи и до недавних событий; теперь она таскает стальную броню и периодически хнычет, что ей что-нибудь натёрло, – хотя, Серане кажется, что намного серьёзнее её беспокоит тот факт, что бряцание доспехов, даже таких простых, слишком легко услышать. Когда мальчик – хотя, на самом деле, ему скорее под тридцать, но выглядит он чересчур моложаво и смешно в своём шлеме – добегает до них, Серана – она почти уверена – думает именно об этом, о броне; и о том, насколько налажено конвейерное производство курток в Скайриме, – поэтому его жалобы на то, что его тяпнул вампир она слышит только вполуха; тем более, солнце опять припекает. Он просит дать ему исцеляющее зелье, если есть – и тут Серана делает мысленную пометку обсудить потом с Ди, как они смогли-таки найти средство от вампиризма, потому что в её время такого не было, – и Ди с извиняющейся улыбкой говорит ему, что у них самих его нет. Он бубнит что-то про жреца и уходит, как раз когда Серана заканчивает поправлять капюшон и с наигранной ленцой поворачивается к Ди, чтобы пошутить про «заживает как на собаке», – и Ди улыбается ей вежливо, почти нежно, натягивая тетиву и отпуская стрелу легчайшим движением руки. Стрела входит мальчику под черепом и выходит из шеи, слегка пробив подбородок – Серана может рассмотреть это очень чётко, когда Ди подходит поближе и крутит его голову из стороны в сторону, мыча себе под нос, любуясь своей работой; только ей, почему-то, хочется отвернуться, особенно когда мальчик впивается в неё испуганным взглядом и бурлит что-то, и струи крови из шеи хлещут ещё сильнее; Ди дожидается, пока он затихнет, прежде чем стянуть с него куртку, и потом говорит Серане, тихо и грустно – чёрт, на ворот немного попало. Хозяин кожаной шапки потом будет очень рад получить свою прелесть назад и отблагодарит их очень щедро, а Ди так и вовсе назовёт героиней и даже выкажет заботу по поводу ещё влажного пятна крови на воротнике, вроде – ох, через что же вам пришлось пройти; и Ди только улыбнётся ему по-своему, положит руку на плечо и скажет что-то типа «ничего, отец». Он назовёт её героем – настоящим, какого заслуживает Скайрим; которому не плевать на людей, заслуживающим славы, – а Серана в первый раз подумает спросить её о её настоящем имени; да брось, имя на поле боя ничего не значит; зови меня Ди, – потому что Довакин или Драконорожденная – это слишком длинно и всё-таки как-то безлико; «Ди» – в самый раз. И потом, когда они уже будут сидеть в «Гарцующей Кобыле» – потому что дома Лидия, а Лидия Ди не нравится – она, может быть, перегнётся через кружку мёда, так близко к Серане, что она впервые почувствует запах тухлого мяса – скорее возбуждающий, нежели отвратительный – и скажет своим глубоким, хриплым голосом, с пришепётыванием из–за неправильного прикуса, за которым не следили родители – если они вообще когда-то существовали – если вообще что–то из того, что она рассказывает, когда-то происходило – что на каком-то мёртвом языке драконоубийца вообще звучит как «драгон килла», и Ди кажется очень крутым получающееся из первых букв ДиКей; только вот, скажет она, что-то от этого как-то слишком несёт гнильцой.