Его глаза

— А что это за звуки, вот там? — спросила Алиса, кивнув на весьма укромные заросли какой-то симпатичной растительности на краю сада. — А это чудеса, — равнодушно пояснил Чеширский Кот. — И… И что же они там делают? — поинтересовалась девочка, неминуемо краснея. — Как и положено, — Кот зевнул. — Случаются… «Алиса в Стране Чудес» Л. Кэрролл.

      Эмма была лишена всего.       Эту простую истину она познала именно в тот день, когда должны были состояться похороны ее жениха.       Генри Джекилл сошел с ума. Джон Аттерсон, очевидно, тоже: вечером, почти сразу после скандального происшествия, его нашли застрелившимся в собственном особняке. Эмма Кэрью оставалась в ясном сознании.       В первые дни она лишь чувствовала сосущую и тянущую боль, боль, которую было ничем не заглушить. Это было поначалу. Не было ненависти. Отчаяния.       Отец был ласков, и, очевидно, более всего боялся, что ее сознание помутнеет. Нет, этого не было. Эмма Кэрью по-прежнему была прекрасным цветком. Увы, он увял... но красота его была невероятна!       Все навалилось лишь после похорон.       Газеты пестрили информацией о докторе Генри Джекилле. Говорили, что это он был тем ужасом, тем монстром, что поджидал в темноте и уничтожал жертв одну за другой.       Эмма кусала губы и выбрасывала газеты в мусор.       Будь ее воля, она вышла бы на Трафальгарскую площадь, вскинула бы руки и обвинила бы всех, кто очерняет Генри. Ее Генри. Ее милого Генри.       Порой Эмма думала о том, кто все-таки убил его. Почему ее жених вдруг замкнулся в себе? Почему он отдал такой приказ? И почему Джон – верный и понятный Джон! – так поступил?       У нее не было объяснения.       Она понимала, что теперь отец выберет жениха ей сам. Она выйдет замуж. Это не обсуждается.       Но она знала, что не сможет полюбить. Сердце ее уходило туда, во тьму и в неизвестность, туда, к Генри...       В тот день, когда пришел Саймон Страйд, она просто хотела вытолкать его из дома. Но Эмма мило улыбалась, была вежлива и ласкова... Девушка вспоминала слова Генри. Он много раз говорил про то, что все люди носят маски, что у каждого человека есть фасад и что люди не могут знать, что на душе у других.       Эмма понимала, что выстраивать фасад прежней себя – бесполезное занятие, но так было нужно.       Нельзя было причинить отцу боль.       Она очень плохо помнила, как Саймон встал на одно колено. Как он произнес признания в любви, которые не трогали ее сердце.       Она ответила то, что ответила бы «хорошая» Эмма.       – Да, Саймон. Я выйду за тебя.       И никто не знал, что она поднялась к себе и разрыдалась.       А ночью... ночью она увидела его.       Это был Генри.       Эмма села, глядя ему в глаза. Все те же прекрасные карие глаза, но глядящие не утомленно и не с искрой безумия, а живо и с надеждой. Сколько раз он так смотрел на нее... Сколько дней она проводила, глядя в эти глаза...       Сколько раз в них она видела любовь.       И сколько раз – сжигающее безумие.       Генри смотрел на нее, не отрываясь и не отводя взгляда.       – Генри, – тихо произнесла она, стараясь говорить как можно тише: за окнами уже поднялась луна, и в доме не слышалось ни единого звука. – Это и вправду ты?       Он улыбнулся: мечтательно и немного застенчиво.       – Эмма... – тихо отозвался он, и девушка узнала этот страх в его голосе. Эмма смотрела на Генри, и ей казалось, что такого просто не может быть.       – Я знаю, ты приняла предложение Саймона.       – Ты злишься? Генри, если ты теперь со мной, то я готова... – она сжала руки в кулачки и решительно взглянула на мужчину. Он опустился рядом на кровать, и девушка тут же положила ему голову на плечо. Генри немного рассеянно погладил ее по волосам: нежно, заботливо, так искренне...       – Нет, Эмма. Я лишь хотел, – он глубоко вздохнул. – Хотел, чтобы ты прочла мой дневник. Не сейчас. Потом. Ты все поймешь. Ты ведь умная, Эмма...       – Генри, неужели ты меня оставишь? Опять?       Эмма смотрела на него с отчаянием, которое было более не унять.       – Прости меня. Я хочу, чтобы ты отпустила меня. Дала мне право жить. Ты имеешь на это все права. Ты юна, ты прекрасна... так почему не живешь?! Не верю я, что ты... ты можешь быть так жестока! Ты обязана жить. Выйди замуж. Будь счастливой. Забудь меня, как страшный сон.       – Нет, Генри! Я не хочу забывать. Пусть это лишь сон, но он самый прекрасный сон на свете... Это мое маленькое чудо. Чудо, которое даришь мне лишь ты.       Он поцеловал ее, и в этом поцелуе было все. Нежность. Тоска. Боль. И любовь. Любовь, очищающая ее сердце. Он никогда не был готов отказаться от нее, Эммы. Но Генри всегда хотел защищать. Он не желал быть монстром.       – Отпусти меня. Молю...       И тогда Эмма произнесла самые сложные слова в своей жизни.       – Отпускаю...       Она проснулась одна. Конечно, все это было лишь сном, но этот сон предал ей сил бороться. Та Эмма, что в слезах ушла к себе, не была похожа на ту прелестную красавицу, что утром спустилась к отцу.       Свадьба прошла без казусов. Эмма была относительно счастлива. По крайней мере, она обещала Генри жить, а обещания она умела прекрасно хранить.       И найденный дневник не мог ничего изменить.       Эмма просидела над ним весь вечер.       А ночью она увидела не Генри, не мужа, но человека в разорванной одежде, неистово бившегося и кричавшего что-то. Он обернулся к ней, и Эмма с ужасом узнала это лицо.       – Я живой! Я Эдвард Хайд! – прорычало существо, глядя прямо на Эмму, и медленно двинулось в ее сторону.       Жуткое существо с прекрасными глазами ее милого Генри.       Эмма едва успела закричать, когда нож коснулся ее горла.