***
Тысячи голосов хотели поведать ей о вечности, и среди них не было ни одного знакомого. Она боялась им доверять, боялась потерять контроль и попасть под их власть, и потому решила не подпускать к себе вовсе. Это чувство было похоже на отчаяние запершихся в хижине, терзаемых непрерывным ливнем и беспощадными ураганами. Голоса — чужие, мертвые, давно забытые, они вновь и вновь касались ее души, желая воплотиться. Солас умел осаждать их. Он всегда давал советы, и они ненадолго затихали, усмирялись и давали подумать. Теперь же ничто не помогало. Соласа не было рядом. Самым страшным казалось забыть его голос. Когда Каллен прервал доклад, в ставке командования повисла напряженная тишина. Отведя глаза, инквизитор шептала, словно в бреду: «Ar lasa mala revas. Ar lasa mala revas». Это запомнилось ярче всего. Он сказал так перед тем, как уйти. Каждый раз, произнося это, в сердце впивались ржавые иглы, но еще больнее было от осознания — она едва помнила звучание его голоса. Жозефина кивнула и плавно указала кончиком пера на выход. Не нарушая тишины, советники оставили Инквизитора в потемневшем зале, пока она продолжала шептать, не обращая внимания ни на что. «Ar lasa mala revas. Ar lasa mala revas». Она не хотела такой свободы. В ее комнате ничто не напоминало о прошлом, даже витражи с зелеными побегами заменили на пестрое орлейское стекло. ОНИ сделали это специально. Это был сговор, чтобы заставить ее быстрее забыть — о ее клане, о ее народе, о Соласе. Лавеллан испытывала жгучую ненависть. ИМ не понять. ОНИ никогда не поймут. Клан давно померк в ее памяти, а ее народ никогда отныне не примет ее, как равную. Отражения напоминали Лавеллан об этом — в зеркалах, на поверхности воды, даже в отполированных ручках дверей. Валласлин больше не скрывал ее лба, и у нее ушло много времени, чтобы снова узнавать себя. У Соласа тоже не было отметок. И это было единственным, что Лавеллан еще могла вспомнить о нем. Всего лишь пустое лицо. Забыть его было равноценно смерти. Инквизитор вскинула руки и с истошным воплем опустила их вниз. Сиреневый взрыв озарил покои и порушил мебель, разметал книги; стекло разом вылетело из окон и разметалось в потоках ледяного вихря. Лавеллан желала уничтожить ненавистную комнату в прах, стереть ее с лица земли, но сил ее едва ли хватало на то, чтобы устоять на ногах. Эльфийка упала на колени, прямо в острые осколки. Из многочисленных порезов на руках, груди и лице начинали течь тонкие струйки крови. «Ar lasa mala revas, — повторяла она, как молитву. — Mala revas. Mala revas». Свобода — единственное, что он ей оставил.Часть 1
31 января 2015 г. в 23:02
Время милосердно и снисходительно.
Время лечит любые раны.
Время бессердечно.
Память о Соласе покидала Лавеллан. Сначала пропали его черты, даже самые мелкие морщинки, за ними — тепло рук и неторопливые шаги. Уверенные, четкие движения, гордая осанка — все это постепенно исчезало из воспоминаний, пропадало в пустоте, оставляя от себя лишь тени. Туманный лик, сотканный из мудрости, света и печали. Лавеллан уже не была уверена, помнила она это или додумала самостоятельно.
Он распадался медленно, непреодолимо, словно песок, утекающий сквозь пальцы, как бы она ни старалась удержать мысли о нем.
Лавеллан больше не могла вспомнить его лица.
— Пусто.
Коул сам не верил тому, что сказал. Он потряс головой и приблизился к Лавеллан, полагая, что так увидит лучше.
— Гул и шепот. Мертвое эхо поднебесных замков. Окружили, тянутся, но ты не слушаешь. Ты...
Руки Лавеллан дрожали, как и ее голос.
— Коул, ты что, и вправду не помнишь?
Дух сосредоточился еще усерднее, изо всех сил пытаясь понять, но как бы он ни силился, у него не выходило.
— Пусто. Ты пустая. Полая внутри.
Ужас объял Лавеллан. Она похолодела.
— Я хочу помочь, — заверил Коул, едва ли не рыдая. — Только не знаю, как. Скажи, что сделать? Если бы я видел, хоть что-нибудь...
— Не нужно. Не пробуй больше.
Эльфийка отвернулась и пошла прочь, вновь оставив юношу в одиночестве. После ее визита Коул не чувствовал обычной радости; только тяжесть и скорбь.
— Пусто, — повторил он в никуда. — Пусто.