thawing

В этой вечности хрупкой В этой мгле ледяной Не заметил, как стал тебе братом Ты мне стала родною сестрой... Капли дождя за стеклом выбивают свою, особую, мелодию. За прошедшую неделю он выучил её наизусть. Это легко, когда ритмы природы совпадают с ритмами твоего сердца. Надо же, оно у него, оказывается, есть. Такое чёрное, из холодного куска обсидиана вырезанное... Повертев в руке тонкую перьевую ручку, юноша сел за стол, черкнул на белоснежном листе несколько строк. А вы всё так же верите в те сказки о бессердечных чудищах в обличье человека? Она — нет. И взгляд на листок, который примостился рядом — её почерк и фраза, её губами произнесённая, на бумаге запечатлевшаяся: «Нужно только дождаться весны, Гарри. И тогда мы оттаем. Все мы...» Странная фраза, сказанная вьюжным февральским вечером. Странная девушка, со взглядом дикой кошки, всегда настороженная, но всё равно навещающая его. Поддержка долгим молчанием и взглядами, через стекло, чтобы пресечь опасность, свести к минимуму. Как будто тонкая перегородка сможет удержать монстра, который стал теперь частью его. Худшей, а может лучшей — это как посмотреть. Гарольд Озборн никогда не был «светлым мальчиком», и влияние Зелёного Гоблина тут совершенно ни при чём. Такие как он не оттаивают, это стоит взять на заметку, ради собственной безопасности. Но Фелиция знала, об этом и даже о большем — он видел это в её взгляде, светом разума привлекающим. Всё верно, Норман никогда не стал бы вверять секреты «OsCorp», никогда не приблизил бы к себе глупую пустую куклу. С его способностью «чувствовать людей» нельзя было спорить. Без этой способности, Норман Озборн едва ли сумел создать и поддерживать такую Империю. И Гарри, отчасти, перенял этот дар. Частичка наследства нематериального. Впрочем, давшего сбой однажды с лучшим другом. С Питером Паркером. Когда ты доверяешь кому-то как самому себе, когда подпускаешь близко, не ожидая ничего дурного, втройне больнее получать удар в спину. Или же в сердце, которого, по предубеждению большинства, не существует вовсе. И ты разбит. И монстр берёт верх, пользуется этой слабостью. Но лучше не вспоминать, чтобы не расколошматить эту бестолковую перегородку. Чтобы не спугнуть эту загадочную девушку со взглядом дикой кошки. Чтобы не оставаться один на один со своим личным монстром и безумием. Она понимает, она изучает, она подходит ближе, когда наконец убирается это хлипкое препятствие — ведь его «отпускает иногда». Он становится безопасным... почти. «Лечение благотворно влияет на пациента. Можно ослабить контроль...». Они и впрямь настолько недалёкие, что верят этому «прогрессу»? Ему же лучше, ведь теперь можно общаться без препятствий. Вернее, по большей части беспрепятственно молчать. Да, это были странные отношения. И, поначалу, Гарри не мог дать им точного определения. В этом было... спокойствие. В присутствии девушки, столь похожей на кошку. В том, как она неслышно заходила в палату. В том, как едва ощутимо, походя, касалась кончиками пальцев его плеча. В том, как опускалась на жесткую кушетку — единственный, помимо большого зеркала, предмет интерьера. Он останавливался у окна, заложив руки за спину, и какое-то время наблюдал за медленно падающим снегом. Приближались аномальные холода. Его поздравления — природа тоже сходила с ума. И создавалось ощущение, что он в палате один, настолько незаметно было её присутствие, но лишь до тех пор, пока взгляд не наталкивался на зеркальную поверхность. Отражение. Её. Неподвижная, с прямой спиной, так похожая на куклу из той сказки о «Трёх Толстяках». Главный герой — богатый избалованный мальчик, которому, казалось, нечего больше желать... да вот только по факту он был глубоко несчастным. И Судьба дала ему шанс... иногда куклы оказываются вовсе не куклами. А у его гостьи очень необычный, пронзающий, взгляд. И кажется, что она его видит, она его знает, хотя они до этого момента общались не так уж и долго. В той, другой, жизни. До монстра. Лишь только кажется? И что-то знакомое, близкое, видится в этом взгляде. В его притягательности. В том, как он колет. От её взгляда, если захочет того, оппонента может прошить электротоком. Да, ему определённо знакомо это выражение глаз — у самого такое же бывает. Он обладает этим даром — зачаровывать. Быть может, ему отчасти помогает монстр, делится своими «фокусами» с носителем? А может быть и нет. В ней что-то есть, несмотря на внешнюю скованность и неприметность. Что-то знакомое ему. Что-то, как ни странно, знакомое Гоблину. Быть может поэтому монстр не разбивал ту перегородку? Может, поэтому, отпустил её тогда? Советовал бежать. И не оглядываться. Не тронул даже в момент обострения, потому что прочувствовал что-то близкое? Монстры не умеют чувствовать. У них атрофирована эта способность. Отвернувшись от пейзажа за окном, он неспешно подошел к ней. Не шелохнулась. Не вздрогнула. Теперь он заметил, что взгляд её также направлен на разыгравшийся за окном снегопад. — Эй? — тихо позвал он, — почему ты пришла? Наконец-то он задал этот вопрос. Перегородка была звуконепроницаемой и не позволяла такой роскоши. Теперь её не стало. Как не стало и наручников или ещё какой-то предосторожности на руках потенциально опасного монстра. Она подняла на него этот свой взгляд: — Холодно здесь. Принесла тебе плед. Ровные интонации. И как будто сам собой разумеющийся ответ. Он смотрит на вязаный серый плед, аккуратно свёрнутый и примостившийся у изголовья кушетки. Плед? Нет, она это серьёзно? Скорее плед был нужен ему на той холодной земле, когда очнулся после устроенного Гоблином кошмара. Он тогда почти не контролировал себя... хотя кое-что от Гарри Озборна в нём всё же было. Ярость на Паркера. Хотя «ярость» — это ещё мягкое определение. Тогда ему никто не предложил пледа, хотя Гарри колотило изнутри, а попросту заковали в наручники и привезли сюда. По заслугам. Он же убийца. Безжалостный и беспощадный психопат. — Мило. А тебе не страшно? — укрывать пледом монстра... Она качает головой и смотрит так... Зря он задал этот вопрос. Дурацкий вопрос, можно было обойтись и без него. Но он проверял её реакцию. С недавних пор стал параноиком, вот и проверял всех подряд. — Хорошо, — произносит на выдохе, опускается на кушетку рядом с ней. В зеркале отражаются их одинаковые позы. — Здесь часто гуляют сквозняки. В этих стенах застыла обречённость, но пока рядом с ним есть кто-то, она отодвигается на вторые планы. Её как будто нет совсем. Их время истекает слишком быстро — на первых порах он ещё нестабилен. Рискованно оставлять с ним наедине посетителей. Ну конечно, кто бы сомневался. Звук удаляющихся шагов, захлопнувшаяся за ней дверь и внезапно усилившиеся сквозняки. Они прошивают насквозь. Нестабилен? Он всегда нестабилен теперь, только вот это не помешает заручиться её поддержкой. Непонятная улыбка появляется на лице Гарри Озборна, когда закутывается в тёплый плед. Действительно, становится намного удобнее. И становится легче размышлять о том, что он намеревается делать дальше. Как собирается менять всё вокруг. Заручаться поддержкой... злодеев? Непонятых? Отверженных обществом? Этот город никогда не станет таким, как прежде. Хо-ро-шо. Гарри Озборн никогда не был героем. ... А она всё так же приходила, оправдывая его доверие. Гарри ждал. Привычных действий. Жестов. И затяжного молчания. Ещё Фелиция часто закутывалась в плед, сама того не осознавая, повторяла его движения. Резкие, февральские, холода. Разве может обычный плед спасти от них?.. Как ни странно, подаренный ею — был способен на это. Теперь она могла запросто прилечь на его кушетку. Порой, прикрыв глаза, спросить о чём-то неожиданном. Иногда казалось, что Харди вполне может задремать под аккомпанемент его негромких ответов. Если бы не ограниченное время для посещения, то... так бы оно и было. Забавно и мило, если вычеркнуть тот факт что он — заключенный. Что он нестабилен по-прежнему и есть темы, которые не следует затрагивать. Это чревато. Но она с недавних пор прочно вошла в его жизнь. В ближний круг. Стала... почти сестрой? Нет, у него уже был «почти брат» и всё закончилось слишком трагично. Он не хотел повторения ошибки. Хотя, если разобраться, «братские» отношения очень отличаются от «братско-сестринских», таких как у них. Неужели он ещё способен на подобные чувства? И это накладывает определённые барьеры на монстра. Ей не нужно его опасаться... почти. Но какое же хрупкое это «почти»! Зачем, с какой целью, она завела разговор о нём? К чему этот прямой взгляд и режущие фразы? — Скажи, больно терять лучшего друга? Несносно, должно быть, переживать трансформацию чувств из «безграничной детской дружбы», в то, что стало, с чёрным оттенком? Нет, она же не может делать это нарочно? Или правы слухи — черные кошки способны вывести из себя кого угодно. В состоянии свести с ума. Недаром они, в большинстве своём, являются верными спутницами ведьм и колдунов... — Замолчи, Фелиция! — откуда этот срыв, этот резкий тон, эта прочная хватка на её шее? — Паркер — враг. И он ещё получит своё. Все получат... Столько яда в голосе. Столько тьмы во взгляде. Столько... Кто-нибудь, вколите ему обезболивающее! Она шепчет: — Тот, кто безразличен, не может вызывать такой... — его хватка ослабевает, взгляд говорит яснее любых слов. Да. Она права. Во всём. — Прости. Всего одно слово из её уст. Объятия кого-то, ставшего родным. Почему у него никогда не было сестры? Ещё одна несправедливость. Да-да, она закроет эту тему. Она больше не будет, вот так, резко. Она понимает насколько ему тяжело. А Гарри Озборн никогда не был «светлым мальчиком», способным вот так быстро «забыть и простить», а потому каждый всё равно получит своё. И он сам — тоже. За всё, что сделал...и ещё сделает. — Ты как, в порядке? — Гарри отстраняется и смотрит на её шею — после его хватки там стремительно образовывается синяк. — Это всё холода. — Задорная полуулыбка. Будто и не было недавнего конфликта. — Нужно только дождаться весны, Гарри. И тогда мы оттаем. Все мы... Странная она всё-таки — знает, что такие, как он, не оттаивают, но все же произносит эту фразу. Застёгивает кофту «под горло», чтобы не было видно синяка. Ни к чему лишнее внимание. Расспросы. Слухи о том, что у него обострилась агрессия. Нужно лишь дождаться весны, и тогда всё повернётся к лучшему... ... Сказки о бессердечных чудищах в обличье человека становятся реальностью. Он — яркое тому подтверждение. И с приходом весны ничего не меняется. Ну, почти ничего. Мягкий солнечный свет заливает письменный стол, отражается искрами от светлых волос юноши, который склонился над письмом. В этой палате «люксовые» условия. Роскошные. Здесь нет сквозняков. Здесь всё нашептывает о «привилегированном положении». Спасибо Фирсу, услужил. Строчки плавно ложатся на новый лист бумаги. Помогает. Отвлекает. Ещё немного и он покинет эти стены. Не оттаявшим, но всё же другим. Теперь у него есть кто-то близкий. Теперь у него есть сестра. Их диалоги, их затяжное молчание, вязаный плед, который по-прежнему нужен ему, несмотря на то, что в этой комнате — жарко... всё это вместе (и по отдельности), перевернуло в нём что-то. И пусть не растопило, но заронило необычное зерно, которое быть может прорастёт весной и сможет... Он слишком сильно давит на ручку, так что та ломается пополам. Кляксы на белоснежной бумаге. Части слов не разобрать. Она оценит. И поймёт по обрывкам. Именно на этом моменте в помещение заходит Гюстав Фирс. Человек из Тени. Сообщник. Один из тех, кто поможет Гарри. Поможет Гоблину. Им обоим. Гюстава Фирса не обманывает идиллическая картина «светлого юноши старательно пишущего послание...». Неважно это. Он знает, кто скрывается за ним. Он видит это в поднятом на него светлом взгляде. Властном взгляде. — Мистер Озборн, у нас всё готово. Гарри откладывает испорченное письмо в сторону и довольно ухмыляется. Хорошо. Осталось лишь выйти отсюда и приступим... В этой вечности хрупкой В этой мгле ледяной Слишком стылою выдалась наша весна И оттаять в ней трудно, укротить свой порок... Только знаю, что ты не оставишь меня. Наши нити прочны, А сердца бьются в такт Навседа ты сестра мне, а я тебе — брат...