Я буду смотреть!

Тирион впервые увидел себя, когда ему было уже около десяти лет, он не мог назвать точную цифру. Может, он и раньше имел весьма сомнительное удовольствие наслаждаться своей физиономией, но не помнит... а тот случай отпечатался в сознании ярко и четко. Влажный горячий воздух купальни, который, кажется, легким маревом покачивался перед глазами, ржавые потеки на позолоченной металлической ванне — ну конечно, это же отец, у него все должно быть золотым, даже судно, но тогда показная роскошь нравилась Тириону: он считал это признаком величия своего дома — и рябь на воде, вызванную его руками. Ему нравилось бултыхаться в ванне, нравилось, что он мог встать в ней почти в полный рост и походить по дну, представляя себя Утонувшим богом из легенд Пайка. Тогда он тоже бултыхался, расплескивал воду на пол, смеялся звонко и заливисто и фыркал, пытаясь без рук смахнуть с глаз тяжелые мокрые пряди... но потом ноги свело уже тогда привычной судорогой, и мальчишка, уцепившись за бортик, сел неподвижно и вытянул ноги, пытаясь перевести дыхание. Марево продолжало покачиваться и чуть кружиться перед глазами, дышать становилось тяжело, Тирион силой проталкивал в горло горячий, душный воздух. Словно надеясь, что, если он будет сидеть неподвижно, то перестанет быть интересен боли и головокружению, и они отступят, он замер, и вскоре взбаламученная им вода постепенно успокоилась. Лишь изредка по ней пробегали едва ощутимые ласковые волны. Закрыв глаза, Тирион представлял, что купается не в ванне, а в ласковом южном море — и боль в ногах потихоньку отступала все дальше и дальше, от бедер к кончикам пальцев. Придя в себя, мальчик открыл глаза и потянулся за жесткой мочалкой на мокрой деревянной полочке около ванны. А потом натолкнулся взглядом на что-то там, в воде. Сначала Тирион даже не понял, что это. Он наклонился ниже, пытаясь рассмотреть. Клочковатые брови. Огромный непропорциональный лоб, в сравнении с которым остальное лицо казалось мордочкой какого-то сказочного существа. Разномастные глаза — один зеленый, другой черный — сверкающие из-под этого уродливого тяжелого лба: будто ему под кожу зашили огромное яблоко... Это... это он? Он, Тирион Ланнистер, сын самого могущественного человека во всем мире, наследник Утеса Кастерли? Он — непонятное уродливое существо, в котором нет ничего, ничего красивого?.. В комнатах Тириона не было зеркал, так приказал Джейме. Подслушивая его спор с отцом — Джейме, храбрый, умный, добрый Джейме, никогда не боялся с ним спорить — Тирион не задавал себе вопроса «почему». Если так хочет Джейме, значит, это априори правильно. Теперь причина смотрела на него из воды растерянными глазами и тянула ладонь к горлу, потому что там встал огромный ком — словно еще одно жесткое яблоко. — Ааа! — невнятно и горестно вскрикнул Тирион и изо всех сил ударил рукой по воде. И еще, еще, еще! Разрушить, уничтожить это уродливое существо — он не может, не может быть таким, это не он, это кто-то посторонний, чужой, какой-нибудь снарк ради шутки забрался к нему в ванну и теперь разыгрывает! Если как следует расплескать воду, отпугнуть его злыми, больными криками, он уйдет, уйдет... «Это не могу быть я! — раз за разом думал Тирион. — Не могу, не могу, не могу!..» Резко хлопнула дверь. — Господин Ланнистер? — послышался испуганный голос служанки. — Что случилось? Вы кричали. Она не смотрела на него. Комкала юбку в ладонях, вперив взгляд в пол, и не смотрела. Никто на него не смотрел. Никто из слуг. Серсея всегда отводила взгляд, кривя губы — он думал, что она просто несчастная глупая девчонка. Отец надменно приподнимал подбородок. Даже Джейме порой отводил глаза, словно они у него устали, словно он не выдержал. А он не замечал. Глупый мальчишка считал, что за этим ничего-ничегошеньки не стоит. Идиот! Хрипло и тяжело дыша, Тирион перебрался через бортик ванны и встал перед служанкой, голый и мокрый, с тяжелым, горящим взглядом, с болезненными яркими огоньками в темных зрачках. — Посмотри на меня, — требовательно, как отец, бросил он. Служанка лишь ниже опустила голову, и Тирион повысил голос, скрывая за ним подступающие к горлу слезы: — Посмотри! Ну! Она подняла немного дрожащие ресницы — и тогда Тирион увидел. Увидел морщащийся лоб. Кривящиеся губы. Напряженность в каждой мышце ее лица. Увидел, как ее губы чуть-чуть поджимаются, а на переносице появляются маленькие морщинки. Отвращение. Каждая черта ее лица источала его. Тирион до боли в костяшках стиснул кулаки и рвано, тяжело вздохнул. Не плакать, не плакать, Ланнистеры не плачут, он не имеет права плакать, он — сын своего отца, не плакать, не плакать. «Седьмое пекло!» — тогда Тирион еще краснел, даже в уме произнося такие ужасные, грязные слова, которым его научил Джейме и немного — замковая стража. Тут просто влажный воздух. Он оседает на коже, Тирион читал про такое, и поэтому на его щеках — капли. А соленые, потому что... потому что... Тирион глухо всхлипнул и вытер глаза кулаком. Злые, горючие слезы больно обжигали ему щеки и горло, но больше всего — грудь. Там, под ребрами, колотилось сердце, и каждый удар ему давался с болью, словно оно пыталось вырваться из чьих-то уродливых лап, и кровоточило, ранило нежную красную плоть об острые когти. Несколько секунд Тирион стоял, отвернувшись от служанки и уткнувшись носом в сгиб своего локтя. Плечи его — уже сейчас немного непропорциональные, развивающиеся не так, как у других детей, настоящих, красивых — крупно и тяжело вздрагивали. Он плакал так, как не плачут дети: горько и надрывно, зло и отчаянно, и слезы не были облегчением, отнюдь нет: каждая слезинка, каждый всхлип причиняли ему боль, словно жгли раскаленным металлом. Но больше всего обожгло прикосновение пальцев служанки. Тирион отпрянул от нее, испуганный и взбешенный, вскинул глаза — и замер, дрожа от отвращения. Теперь ее лицо не выражало брезгливость, о нет. Теперь к нему примешивалась жалость. Жалость... Мальчика затрясло, но теперь не от слез. Изнутри поднималась волна тяжелого, муторного, неконтролируемого гнева — словно щит для чувства унижения, засевшего глубоко внутри. Он никогда не позволял никому видеть себя плачущим, кроме Джейме. Знал, что остальные — особенно Серсея — засмеют его, или расскажут отцу, какой слюнтяй его сын. А теперь он забыл обо всем и позволил себе разрыдаться у нее на глазах... и она это видела. Она посмела его жалеть! — Уйди! — срывающимся, тонким голосом крикнул Тирион и изо всех сил оттолкнул женщину от себя. — Что ты пялишься на меня?! Уйди! И он сам стремительно вылетел из ванны, все еще голый и мокрый. Босые пятки зашлепали по холодным мраморным плитам, все его тело — уродливое тело! — покрылось мурашками, но Тирион не обращал на это внимания. Он искал Джейме. Не спрашивая слуг, не пытаясь предположить, где он мог бы быть, он искал его так, как зверь ищет добычу. Но добыча сама нашла его. — Эй, братец! — послышался веселый мужской голос. — Куда это ты в таком виде собрался? — теплые руки брата легко подхватили его под мышки и вздернули вверх, несмотря на яростное сопротивление. Джейме смеялся, но, стоило ему столкнуться глазами с братом, как веселье в один миг пропало, и лицо его сделалось обеспокоенным. — Что стряслось, братишка? Тирион яростно схватил его за воротник рубахи. — Почему. Ты. Мне. Не сказал?! — Что я не сказал? — юноша отшатнулся с растерянным видом. — Что происходит, Тирион? — Ты мне не сказал, что я урод! — он пихнул его в грудь обеими руками. В растерянном взгляде мелькнуло понимание, а затем — раскаяние. Джейме нерешительным, мягким движением поставил младшего брата на пол и присел перед ним на колени — снизошедший до него прекрасный золотоволосый бог. — Тирион, я... я не хотел, чтобы ты это видел. — Ты мне лгал, — детская обида в его голосе смешивалась с недетской болью. — Ты врун, Джейме. — Лгал! — юноша тряхнул волосами, и пряди заискрились на солнце, как золотой шелк. — Но что бы тебе дала правда? Каково тебе было бы знать с самого рождения, что ты... — Урод, — это слово звучало почти смешно, Тирион не выговаривал букву «Р», но жесткая интонация убивала смех на корню. — Поэтому все надо мной смеялись, и Серсея вечно кривила губы! — он состроил гримасу, долженствующую изобразить смазливое личико сестры. — Поэтому... — ни единой кровинки не осталось в лице. — Поэтому... отец ненавидит меня... Все складывалось. Все шепотки, все мимолетно увиденные гримасы, холодное и презрительное выражение в глазах отца... Тирион уговаривал себя, что все это лишь кажется ему, это дурацкие видения, ни больше, ни меньше, ведь он его сын, его дитя, такое же, как Джейме и Серсея, а значит, отец должен любить его, просто не может быть иначе! Теперь все, в чем мальчик пытался себя убедить, сыпалось из пальцев, как сухой золотистый песок, и волны уносили его прочь. Тирион пошатнулся так, что Джейме пришлось схватить его за плечо. — Тирион, — зашептал он сбивчиво, — это не так, отец не может тебя ненавидеть, он же... — Молчи! — бледными губами выговорил младший Ланнистер. — Молчи... Его повело. Тирион шагнул вглубь гулкого, мрачного коридора — под изысканными гобеленами скрывался грубый и дикий камень — и зашагал дальше и дальше, согбенная крохотная фигурка с низко опущенной головой и влажно блестящей кожей спины. Джейме хотел было кинуться вперед, вслед за ним, схватить, попытаться объясниться, убедить его, что Тайвин не может ненавидеть его, потому что этого не может быть никогда — но замер, беспомощный перед этим недетским горем. Каким-то краешком сознания, там, где притаилась зудящая жаркая боль, он понимал, что его не по годам умный младший брат прав. Таща в груди тяжелый камень, безжалостно давящий на сердце, Джейме побрел в оружейную: ему хотелось взять меч и изрубить в щепки тренировочное чучело, вымещая бессильную злость на себя, на Тириона, на отца, на весь мир. На следующий день Тирион приказал принести в его покои большое, красивое зеркало в роскошной серебряной раме. Джейме начал его отговаривать, и хотел даже разбить эту чертову стекляшку, но Тирион сказал: — Не надо, братец. Мне нужно привыкать к своей физиономии. И впервые издевательски, горько, насмешливо улыбнулся.