Двое

Я снова стою на пороге его дома. Как позавчера, как месяц и два назад. Сегодня явился раньше, чем нужно, и мне наверняка за это влетит. Я представляю, как Марко лениво плетется к входной двери, перебирая в голове варианты, кого же ему нужно хорошенько обматерить. Мат и вправду слышится. Кажется, я учил это выражение на прошлой неделе. Три, два, один... – Здравствуй. На нём фартук, руки испачканы в чем-то съестном, а ещё он смотрит на часы и неподдельно удивляется моему приходу. А потом на его лице появляется улыбка, и я могу спокойно выдохнуть. Он рад такому раннему визиту. У нас будет больше времени. С кухни тянет чем-то горелым. Ясно-понятно всё с тобой, горе-повар. – Ну и что это должно было быть? Что бы это ни было, блюдо явно не удалось. В кулинарии Марко не так хорош, как на футбольном поле. – У этой пасты было какое-то заумное название, я не запомнил. Пока я мудрил с соусом, она разварилась и теперь больше напоминает кашу. Пытался разобраться, а тут и... В общем, и соус сгорел. – Ничего, с голоду не умрем. Тащи свой рецепт сюда. Подозрительно, конечно, что Джессика так легко отпустила меня к нему на ночь перед выездом. – Я даже ей не врал. А она согласилась, не раздумывая, – бросаю я, попутно пытаясь сделать из «шедевра» Марко что-то съедобное. – Ты что, мы же обычные друзья, - в интонации сквозит притворство, Ройс улыбается, – Какие могут быть сомнения в твоей ориентации, ты ей двоих детей сделал, ты девяносто процентов времени с ней проводишь. Я не сдерживаю смеха. Остальные десять — с ним. И я готов об заклад биться, он думает, что эти десять процентов я ценю гораздо больше, по нему видно. А впрочем, он правильно думает. – Ты правда хочешь посмотреть матч? – Да, не вижу причин этого не делать. – А как же... – Прошло полгода. Больше даже. Ты думаешь, я буду заходиться в истерике и рыдать, увидев его по телевизору? Очень смешно. – Я просто беспокоюсь за тебя. – Беспокоишься, значит, – произносит Марко через какое-то время. И что с того? За излишнее внимание Кампля беспокоюсь. За его застарелые чувства к Роберту беспокоюсь. Иногда даже без причины беспокоюсь, но с собой ничего не могу поделать. Порой мне кажется, что я не могу до конца поверить в то, что он у меня есть. После ужина мы вдвоем ютимся под одним клетчатым пледом, наблюдая за тем, что происходит на экране. Надменный фаворит с юга пытается что-то сотворить, но волки стоят насмерть. Вспоминается наш с ними матч в первом круге, было тяжело и трудно, и баварцам сейчас ой как непросто. – Раньше Роберт испытывал ко мне жалость, настала моя очередь. – Эм, что? – Я сказал это вслух? – Вообще, да. Марко молчит, а потом спустя некоторое время начинает размышлять вслух: – Видно, что он похудел, что-то изменилось во взгляде, он просто-напросто потух. Раньше он всегда вызывал у меня неприкрытое восхищение, был ли он пьяным или трезвым, выспавшимся или сонным. Даже когда он поступал со мной, как скотина, я желал преклоняться перед ним. А теперь мы меняемся ролями. Марко часто рассуждает о прошлом, и я каждый раз оказываюсь не в силах эти рассуждения заглушить. – Неужто Бавария с людьми такое делает? Вроде бы нет, я недавно звонил Марио. С ним всё хорошо, лучше чем у всех. Значит, Анна. Пусть размышляет. В каком-то смысле, это идет ему на пользу. Я уже к этому привык. А у Левандовски действительно все валится из рук. Я не знаю, как подавить в себе злорадство, оно поглощает меня. Нашёл место и время. Мы на семнадцатом месте, а я смеюсь над тем, как у форварда команды-лидера, того, с кем меня чаще всех сравнивают, ничего не получается. С пятнадцатью очками против сорока пяти. С тремя голами против семи. Я и заметить не успеваю, как Марко засыпает, положив голову на моё плечо. Здорово вымотался на тренировке, а потом ещё и на кухне неудачно поколдовал. До конца матча ещё минут двадцать, но его вырубает. Спящий Марко - это самое чудесное зрелище во всей вселенной. После спящей Микелы, конечно. Я и шелохнуться не могу, разбужу же. Он жмется ко мне неосознанно, бормоча что-то невнятное. Наверное, я никогда до конца не осознаю той причины, по которой каждый день веду себя, как влюблённый идиот, и прихожу сюда так часто. Вот она, причина, сопит и руки распускает. А ещё, как обычно, от холода дрожит, мерзлявый. Ничего, со мной не замерзнешь. Марко поворачивается ко мне и протягивает голосом моё имя. Моё. И становится так спокойно-спокойно на душе. На экране мелькает упустивший очередной момент польский форвард. Слышишь, Левандовски, я его отвоевал. Нас только двое. А закрыть глаза и предаться сновидениям сейчас — преступление. Большее, чем то, что я совершаю каждый день, когда говорю Ройсу «Я люблю тебя» каждый день, нарушая клятву верности. Солнечным майским днём я произнес её в церкви, будучи свято уверенным в том, что никогда не изменю жене. А уже в начале августа впервые сделал это. Мысленно. А потом и физически. И если бы не было хоть каплю стыдно за это — не лежал бы я здесь. Завтра будет тяжёлый день. *** С Байером мы играем вничью. Мы всей командой идем благодарить болельщиков, и по пути я приобнимаю Марко. Он расстроен из-за результата и пытается высказать мне всё свое недовольство, но я добавляю к его тираде: "Не пропустили, и то хорошо". Хочется не отпускать его, но я вовремя прихожу в себя. Не время и не место. И если раньше хотелось радоваться и грустить напоказ, сейчас главное — сохранять тайну. Она по своей сути греет нам обоим душу. Я принимаю его условия игры. Нас только двое. Никто не вмешается извне, никто нас друг от друга не оторвёт. Поцелуи надо приберечь для укромных мест, пустых раздевалок, к примеру. Нулевая ничья с тяжёлым соперником – однозначно прогресс. Дальше только лучше. Нет права на ошибку. Последний день января. Бавария отказалась от его трансфера. Марко не ошибся и назвал меня правильным именем. Всё действительно начинает налаживаться.