Crazy in love

      «Почему жизнь так несправедлива?» - медленно шевелилась пьяная мысль в не менее пьяной голове Роджера Уотерса. По правде говоря, она подавала признаки жизни (единственная среди своих почивавших собратьев) уже пару часов и, надо сказать, была вполне обоснованна. Ричард и Дэвид сразу после концерта отправились в бар определенной направленности, даже думать не хотелось – зачем, и, казалось бы, вот она! – возможность побыть с Сидом и наконец-таки поговорить с ним, так нет же, он пропал. Исчез. Роджер обошел все предоставленные им помещения: личные комнаты, уборные, даже что-то типа кладовки в самом извращенном значении этого слова, но этого засранца нигде не было. Сидящий на выходе охранник сказал, что никого, похожего на Сида, покидавшим гостиницу не видел. Вообще, последнее время Барретт и так ходил, как пыльным мешком ударенный, и легкое беспокойство то и дело стучалось в закрытые двери пьяного мозга с настойчивостью бьющейся в окно мухи, и игнорировать его было нелегко. Но, как говорится в древней как мир пословице, алкоголь не помогает избавиться от беспокойства, но помогает забыть его причину (конечно, пословица гласит не это, но мы говорим о ПЬЯНОМ восприятии действительности). Роджер сидел на балконе, прилегавшем к его комнате, в окружении двух пустых бутылок, одной полной наполовину и нескольких окурков и занимался тем, что жалел себя. Ему казалось, что все окружающие его люди счастливы, и только ему не досталось ни одного малюсенького кусочка этого всеобщего счастья. А все любовь. Чертова тайная, неправильная, порочная, или как там ее еще называют в дамских романчиках, любовь. Любовь, заставляющая вместо пышногрудых красавиц заказывать худеньких, смазливых, черноволосых мальчиков и иногда по ночам шептать чужое короткое имя в подушку, отдаваясь на волю больной, явно больной, фантазии. И вот, когда он был уже готов плюнуть на все: и свою гордость, и человеческую мораль, Сид пропал. Эта сука жизнь даже не дала Роджеру возможности быть отвергнутым и осмеянным, что по определению лучше неизвестности, в которой он находился. Или же она, жизнь, знала его лучше, чем можно было представить, и решила попортить ему бытие всерьез.       Как и предполагалось, алкоголь вымыл все конкретные сожаления из головы, оставив лишь тонкий налет разочарования, ни в коем случае не конкретного, но всепоглощающего. Неожиданно захотелось поиграть. Просто побренчать на гитаре, ни о чем не думая. Роджер частенько раньше так делал, когда у него было больше свободного времени. Наполовину ползком, наполовину на карачках Роджер добрался о комнаты, оглядел царивший там бардак и, не найдя среди миллиона ненужных вещей чехла с гитарой, вспомнил, что забыл ее в зале. Бутылка, та, которая была наполовину полна в момент начала повествования, была со злости пущена в стену, и разлетелась на множество мелких зеленых осколков, а на обоях начало расползаться темное пятно. Неожиданно злость придала сил, и, захватив с собой еще одну бутылку, мужчина, пошатываясь, но довольно уверенно направился в сторону зала. К тому моменту, как он до него добрался, Роджер два раза столкнулся со стеной, а на пороге врезался в косяк. На щелчок включателя лампа не заработала, за что получила поток немного невнятного мата в свою сторону, который, как ни странно, проигнорировала. Закончив высказывать свету, а также здесь работающим людям и их родственникам в третьем поколении, что он о них думает, Уотерс решил, что ему вполне хватит того света, который дает открытая дверь. Странным то, что дверь, которую он сам запер после ухода оттуда группы, открыта, ему не показалось. Роджер стал на ощупь пробираться к углу, где, он был почти уверен, осталась его гитара. Неожиданно где-то сбоку, справа, раздался шорох. Роджер вздрогнул и становился. Крысы? Возможно. Глаза, начавшие привыкать к полумраку помещения, видели лишь очертания валявшихся на полу вещей. Шорох повторился, и мужчина заметил какое-то движение. Конечно крысы, решил он, кто же еще, но алкоголь начал потихоньку выветриваться, освобождая место напряжению и очень нехорошему предчувствию. Признаваться даже самому себе, что испугался, он не хотел. Желая удостовериться, что шум вызван ничем иным, а именно маленькими зверьками, Роджер, стараясь издавать как можно меньше звуков, направился к его источнику. Он подошел почти вплотную, когда шорох раздался вновь. На этот раз он разглядел, что его вызывает, и увиденное им не было утешительным. Кто-то, явно человек, полусидел-полулежал, скрючившись на полу и слабо подергиваясь. В этот самый момент Роджер не то что бы испугался, это утверждение было бы не совсем точно по отношению к тому, что он испытал, а скорее окончательно протрезвел. Разум, подстегиваемый ожившими рефлексами, метался между желанием сбежать из этого места и забыть происходящее как страшный сон и неким долгом, требующим выяснить, что происходит с лежащим на полу человеком. За несколько мгновений Роджер нашел компромисс. Он уже было замахнулся бутылкой, которую все еще держал в руке, намереваясь вырубить этого человека, а потом уже выяснить, что с ним происходит, как тот повернул голову так, что свет из открытой двери попал на него. Роджер выронил бутылку. Не узнать этот профиль было невозможно. Сид? Это, черт возьми, Сид?! Облегчение нахлынуло слабостью, и он почти рухнул на колени рядом с Барреттом и нервно хохотнул. - Эй, что с тобой? Я уж было… - смех быстро оборвался. Сид перевел на него взгляд медленно, и как будто удивленно, и Роджер отшатнулся. Он никогда в жизни не видел такого взгляда. Наверно, так смотрит Безумие. У Сида были почти черные глаза от неестественно расширившихся зрачков, и смотрел он как будто сквозь него, обжигающим взглядом, в котором не читалось ни одной мысли. Только что-то темное, отталкивающие и при этом не дающее оторвать взгляда. Вот тогда Роджер испугался. Он не успел прийти в себя и хоть что-то предпринять - Сид среагировал быстрее. Роджер отстранено заметил движение, и вот они уже катятся по полу, и он пытается отцепить от себя Сида, вцепившегося мертвой хваткой в его рубашку. Уотерс издал странный звук, который легче всего можно было идентифицировать как кряканье, и еще раз рванул от себя парня, но тот держался крепко, руками и ногами, и был очень, пугающе горячим. Роджеру показалось, еще чуть-чуть, и он мог бы обжечься. Вдруг хватка Сида ослабла, но он вновь не успел воспользоваться предоставленной свободой: парень вывернулся и поцеловал его. От неожиданности Роджер замер, и горячие губы и язык творили что-то неимоверное, а лихорадочные глаза напротив пытливо всматривались в его собственные. Сердце ускорилась еще сильнее, хотя он сомневался, что это возможно. Но все закончилось, как наваждение, так же быстро как началось. Сид безвольно обмяк в руках, его глаза закатились, и Роджер осознал себя посередине темного зала с бесчувственным телом на руках. Как только он смог привести в порядок сбившееся дыхание и скачущие мысли, Роджер понял две вещи: первое, и хоть вся ситуация кричала о невменяемости Сида, валявшийся невдалеке шприц говорил о произошедшем лучше любых других наблюдений, и второе, ничего нельзя афишировать. Узнай хоть кто-нибудь хоть о чем-нибудь, и все их поездки и концерты накроются. Надо позаботиться и Барретте, пока тот не придет в себя или хотя бы в более или менее адекватное состояние. Придя к такому выводу, Роджер встал, поднял на руки Сида, отвлеченно заметив, насколько тот легкий и горячий, и пошел к себе. В комнате он сгрузил безвольное тело на кровать и остановился в нерешительности: что нужно делать с перебравшими наркоманами, он не знал. Оставалось сбросить явно зашкаливающую температуру, чем он и занялся, раздев парня и обтерев его холодным мокрым полотенцем, которое он нашел в прилегавшей к комнате ванной. Что интересно, заботясь о Сиде, даже видя его почти полностью обнаженным, Роджер не думал о своих чувствах к нему. Пользоваться чужой слабостью и невменяемым состоянием казалось настолько бесчестным, что даже не рассматривалось как вариант. К тому же, сил не оставалось даже на то, чтобы негодовать на поведение Сида, на то, что он принял не пойми что и даже не подумал о последствиях, что уж тут говорить о покушениях на чужую гордость и достоинство. Почему-то было спокойно, насколько вообще может быть спокойно, когда у тебя на руках человек без сознания, и ощущение нужности, пусть даже не в том смысле в котором хотелось бы, согревало изнутри. Сомнения и отчаяние отступало, впереди замерцала не то чтобы надежда, а множество вариантов развития событий, в которых все оказывалось не так уж и безнадежно. Постепенно наваливалась усталость от насыщенного событиями дня и пережитого стресса. Сид лежал неподвижно, а его лицо казалось умиротворенным, и Роджер, еще раз потрогав его лоб, пришел к выводу, что температура спала. Теперь от него ничего не зависило, оставалось уповать лишь на Бога и на Случай. Он аккуратно прилег на край кровати рядом с Сидом, чтобы касаться его бока. Глаза начинали слипаться, а мерное дыхание рядом умиротворяло. Какое-то время Роджер боролся со сном, но в итоге сдался, надеясь, что если что случится, он проснется, сон у него всегда был чутким, и закрыл глаза.       Он не мог чувствовать, как спустя несколько минут он по-хозяйски закинул руку поперек чужой груди, притягивая Сида ближе, под бок, а тот сам прижимается плотнее и улыбается сквозь сон.