***
Марк зря надеялся, что ему дадут поработать. Он был готов не спать и не есть — только писать. Сделать все, чтобы не подвести Питера и вновь вернуть ему веру в Марка. Однако ничего не выходило. Слова убегали и ловко прятались по углам, утекали сквозь пальцы, как песок, с приводящей в отчаяние легкостью терялись в густой тени кабинета. Марк все глубже погружался в депрессию. Он уже не просто сомневался в своих силах и таланте, он в бессилии кусал локти и глотал антидепрессанты, от которых, впрочем, лучше не становилось. Скорее наоборот. Мысли путались, перемешивались, играли с ним в кошки-мышки. Марк наощупь блуждал в перипетиях собственного сюжета, забывал имена второстепенных персонажей. Казалось, даже герои и те смеются над ним, отказываются подчиняться, зубоскалят. Марк долго гулял по паркам и набережным, пытался затеряться в беспорядочной толкотне спешащих на метро, замирал каменным изваянием на остановках и за бесчисленными столиками крошечных кафе. Ему мешали везде. Или ему так казалось. Он грыз и ломал карандаши, терял ручки. И постоянно зачеркивал только что написанное. Он едва замечал бег дней, не помнил чисел, объявил войну календарю, отказываясь знаться с ним. Да только время про него не забыло. Оно тихо присаживалось рядом с ним на лавки, плелось следом по скверам, наблюдало за тем, как он машинально бросает кусочки булки вечно голодным уткам. Оно безмолвствовало, но не покидало его ни на миг. Звонок Питера застал Марка врасплох. — Привет, старик! — услышал он преувеличенно бодрый голос друга. — Как у тебя дела? Надеюсь, не оторвал? Марк, который в тот момент тупо смотрел в окно, медленно перевел взгляд на настольный календарь. И застыл. Прошло целых две с половиной недели! Почти три! Куда они подевались?! Кто их украл?! — Я работаю, Пит, — с истеричными нотками в голосе тихо прохрипел он. — Я и не сомневаюсь, — тотчас отозвался Питер. — Хочешь, я забегу к тебе в гости? Если сможешь выкроить для меня минутку, конечно. Марк отлично знал, для чего он хочет «заскочить»: проверить, как продвигается работа, разумеется. Это же Питер. Питер, привыкший всегда и во всем держать руку на пульсе. — Прости, но я очень занят, — испуганно запротестовал Марк. — Может, попозже. — Без проблем! — тут же согласился Питер и быстро добавил: — Тогда я заеду в конце следующей недели. Это был не вопрос. Он просто доводил до сведения Марка факт. — Да-да, — проблеял Марк и быстро положил трубку. Откинувшись на спинку стула, Марк запрокинул голову, и бог знает сколько времени наблюдал за изящно скользящими по потолку длинными черными тенями да отблесками фар проносящихся мимо машин. Из прострации его вывело появление в дверном проеме жены. — Работаешь? — спросила она, даже не пытаясь скрыть саркастичные нотки. — А? Да, — кивнул Марк, понимая, насколько в это трудно поверить. Печатная машинка предательски демонстрировала пустой лист. — Хорошая у тебя работа, — хмыкнула жена, — мне бы такую. Надеюсь, ты помнишь, что в конце марта нам нужно внести очередную выплату за дом. Жена всегда воспринимала профессию писателя как что-то несерьезное, почти игривое. И простое. Разговоры о персонажах, которые, как свято верил Марк, живут собственной жизнью, о потерянных словах, о городах и странах, что не найти ни на одной из карт, приводили ее в тихое бешенство. Она не понимала его. Жена выбрасывала исписанные салфетки, комкала и отправляла в мусорку бесконечные обрывки листов — хотя поначалу она собирала эти «сокровища» и аккуратно складировала на письменный стол Марка. Да только со временем этого добра становилось все больше, а мест в доме, которые избежали захламления (как выражалась жена), — все меньше. Марк так долго балансировал на грани своих миров и текущей реальности, что однажды с изумлением, переходящим в тревогу, обнаружил, что сам стал частью того, что выдумал, врос в свою собственную вселенную, постепенно вырывая по корню из действительности реальной. Он улавливал сладкую горечь далеких костров одного ему ведомого Теневого Лога, замирал, услышав тревожный звон колоколов часовни несуществующего Великого Уравнителя. Проснувшись, он кивком приветствовал добродушного здоровяка Ленни, ласкал сочувственным взглядом бедняжку Тилли, оборачивался на улице в поисках маленького и юркого, как угорь, проныры — Томми. Поначалу Марк врал, что обознался или задумался, или что просто отвечает на свои собственные мысли. Со временем друзья привыкли и, снисходительно улыбаясь, кивали — мол, все нормально, твори, а вот жена пошла по обратному пути — пути отрицания и раздражения. И как она еще не подала на развод — это оставалось для Марка загадкой, которую он, впрочем, старательно игнорировал. Единственное, кого Марк так никогда и не смог обаять, было время. Он презирал календари, в его кабинете невозможно отыскать часы. Жена это тоже не одобряла. Она постоянно напоминала ему о датах, часах и минутах. И иногда Марк ловил себя на крамольной и стыдной мысли, что ненавидит ее. В тот день она снова заглядывала к нему в кабинет непростительно часто, а у Марка не находилось наглости ее выпроводить. Поэтому он наскоро сгреб свои наработки и отправился гулять. Вообще-то он просто искал то волшебное место, где никто бы не обратился к нему с вопросом, где никто не увидел бы его отсутствующего или мечтательного взгляда, обращенного в никуда. Таких мест попросту не существовало! Его либо спрашивали, в порядке ли он, либо к нему подсаживался очередной словоохотливый скучающий пенсионер и своими ненужными сентенциями принимался буквально силой выдирать Марка в ненавистное «здесь и сейчас».***
Зима хоть и близилась к завершению — февраль боролся за каждый день, что считал по праву принадлежащим себе, — но погода отнюдь не располагала к долгому пребыванию на воздухе. То и дело запахивая пальто, Марк растерянно брел по парковой гравиевой дорожке. Мелкие камушки отскакивали от носков его ботинок и разлетались в разные стороны, как брызги. Марк наклонился поднять один из них — тот, что привлек его внимание необычностью формы и прозрачными волнами-разводами на поверхности, — и тут же вообразил молнию, ударившую в насыпь камней, молнию, вплавившую крупинки песка меж двух галек. Живая и яркая фантазия Марка тут же нарисовала ему грозовую ночь, проливной дождь и одинокую могилку-курган, покинутую и преданную забвению сразу же после создания. То был не сюжет. Конечно, нет. Но этот живой рисунок вполне тянул на зарисовку к началу главы. Да и вставал в повествование, как влитой. Внезапно в колени Марка ткнулось что-то холодное, однако испуг предвосхитил окрик: «Фрэнки, назад!» Марк невольно вздрогнул, картина в его главе мгновенно потухла, а шум дождя сожрал звук приближающихся шагов. — Простите его, он просто не в меру любопытен и невоспитан, — услышал Марк слова, пинком вышвырнувшие из головы уже наклевывающийся текст. — Ничего-ничего. — Он улыбнулся растерянно и виновато одновременно, будто это он налетел на пса, а не наоборот. Белоснежный лабрадор приветливо вилял хвостом. — С вами все в порядке? — последовал ожидаемый и уже успевший набить оскомину вопрос, который Марк слышал бесчисленное количество раз. — Да-да, все хорошо. Я просто задумался, — привычно начал оправдываться он, ощутив удушливый приступ отчаяния. — О, со мной это часто бывает! Марк наконец поднял взгляд на очередного нарушителя своего покоя. Вернее, нарушительницу. — Я ужасная мечтательница, — смеясь, призналась девушка и тут же добавила: — Знаете, сколько раз я чуть не врезалась в прохожих, а иногда и в деревья. Возможно, в другой день Марк бы поддержал разговор, но сегодня он чувствовал себя таким измученным, отчаявшимся и больным, что просто пробормотал какие-то ненужные слова извинения и торопливо зашагал прочь. «Та милая девушка, верно, сочла меня невозможным грубияном», — затравленно подумал он, наклоняясь, чтобы оторвать прилипший к подошве лист бумаги. Марк уже было собрался скомкать его и отправить в ближайшую урну, когда взгляд зацепился за слова «уединенное», «сдается», «любой срок». Оглянувшись, нет ли кого поблизости, он спешно расправил лист и вчитался в нехитрый текст объявления: «Сдается маяк. Уединенное живописное место. Цена договорная. Срок: любой. Романтичный вид на океан». Судя по коду, телефон не городской и даже не местный, но Марку было плевать на будущий счет. Дрожащими от волнения пальцами он набрал заветный номер и стал с тревогой ожидать ответа. Ответят ли вообще? Вдруг это шутка? Он никогда не слышал, чтобы маяки сдавались как, к примеру, загородный коттедж. Когда гудки уже начали сливаться с биением его сердца в один сплошной гул, в трубке что-то заклокотало, защелкало, появились и исчезли помехи (какие обычно бывают, когда рядом с работающим радио включаешь какой-нибудь бытовой прибор) и на другом конце Марк наконец услышал сиплый прокуренный голос: — Алле! Говорите! ... у аппарата! Да говорите же, взбодри вас скаты! Марк встрепенулся и, даже не пытаясь унять дрожь в голосе, закричал в трубку: — Здравствуйте! Мистер... простите, не расслышал вашего имени. — …ор, — отозвались на том конце. — Добрый день, — повторил Марк, чувствуя себя глупей некуда. Он снова не расслышал имени собеседника. — Здоровались уже, — сварливо отозвалась трубка. — Да. Правильно, — смутившись, подтвердил Марк. — Я звоню по объявлению. — ЧЕГО?! Громче говори! — заорали на другом конце провода, да так громко, что Марк чуть не выронил телефон из рук. — Я прочитал ваше объявление! О сдаче маяка! — ЧЕГО?! Ангина у тебя, что ли? — загрохотало в трубке. — Почему? — удивился Марк. — Так ведь тихо шепчешь! Голос, что ли, продал морскому дьяволу? — хрипло захохотал будущий арендодатель. — Сдаете маяк? — наконец закричал Марк в полный голос. — А-а-а, клиент, — удовлетворенно заключили на том конце линии. — Сдаю, чего не сдать. — Я хочу его снять! — как можно четче и громче закричал Марк. — Да не ори так, — обиделась трубка. — Не глухой я! Знаешь, что... приезжай, договоримся на месте. — Диктуйте адрес, — устало согласился Марк. — Я приеду завтра. — Жду с нетерпением, — недовольно заявил голос и… отсоединился.***
Марку повезло: когда он вернулся, жены дома не оказалось. Всю дорогу назад он терзался сомнениями, сказать или нет Бетт о своих спонтанных «каникулах» на маяке, или просто оставить записку и тем самым избежать упреков, которые она обязательно бы высыпала ему на голову. В конце концов Марк малодушно остановился на первом варианте. Марк наскоро собрал рюкзак со всем необходимым. Перво-наперво он аккуратно сложил в папку все свои наработки, черновики, хорошую стопку чистой бумаги, ручки и карандаши, закинул консервы, что нашел в кухонном чулане: крекеры, чай и полуфабрикаты; оделся так, будто собирается в полярную экспедицию, и, оставив на своем столе короткую записку, вызвал такси.***
Найти место, которое ему указал мистер-нерасслышанное-имя, оказалось сложней, чем он предполагал. Маленькая рыбацкая деревушка отыскалась в самой северной точке страны. Марку страшно и невозможно повезло: таксист оказался дотошным и очень общительным, он несколько раз беспардонно стучался в дома, что попадались им на пути, заходил в придорожные бары, с пользой перекидывался словами на заправках — верно, ожидал щедрых чаевых. И благодарный Марк его не разочаровал. Дом мифического арендодателя оказался не хижиной на отшибе, но довольно добротной постройкой из хорошо обтесанного камня. Такой и с полсотни лет простоит. Мистер, как оказалось, Гилмор (Марк еще пошутил про себя, заменив первую букву его фамилии на "К") встретил его со смесью притворного любопытства, недоверия и, как показалось Марку, облегчения. Писатель беспрекословно отдал ему плату за две недели вперед и даже согласился с тем, что если надумает съехать раньше, сдачу он не получит. Хоть сумма и была отнюдь не смехотворной, Марк поспешно согласился с таким условием. Уединение — вот чего он искал и чего жаждал больше всего на свете. К чести мистера Гилмора нужно отметить, что он всучил Марку старенькую, обмотанную синей изолентой рацию. — Единственная связь тут, — прокомментировал он свою заботливость. — Только чур не пользоваться ради спичек, — быстро прибавил он, сплевывая в траву черную слюну. — Что, простите? — переспросил озадаченный Марк. — Говорю, не для пустяков прибор. Связь только по необходимости. Ты не смотри, что она такая, — он кивнул на изоленту, — работает как моя бабка. Марк с недоверием взглянул на… рыбака? моряка? кем же он был?.. Навскидку тому можно было дать от пятидесяти до семидесяти. Суровые северные ветра оставили на лице мистера Гилмора бесчисленное количество глубоких морщин, водянистые голубые глаза смотрели пытливо, но вместе с тем равнодушно. Хотя по его лицу, наполовину скрытому неопрятной бородой, мало что читалось. — Выходи тока в хорошую погоду, не то снесет прямиком в океян, — продолжил он свой инструктаж уже по дороге к маяку. — Внутри есть печка, дров я принесу. Лежанка тоже имеется, как же без лежанки. Ты не подумай, там чисто, ни клопов, ни другой заразы. — А маяк? — Марк наконец решился задать наиболее интересующий его вопрос. — Мне его зажигать? Как это сделать? — Эй-эй-эй, парень, ты погодь! — в голос захохотал моряк. — Нерабочий он. Если б всякий мог управляться с маяком, тут да-а-авно уже было бы целое кладбище кораблей. Да и легенда… — Какая легенда? — тут же встрепенулся Марк. — Есть одна, — нехотя прокряхтел старик. — Тьфу! Чушь облезлой каракатицы! Мой отец сказывал, а ему — его… ну, в общем, иногда маяк горит. Сам по себе. Нет там лампы. — А как же свет горит? — Марк аж губу закусил от досады. Действительно, чушь. «Свидетель», верно, хватил лишнего, вот ему и примерещилось. — Ну! Так никто не знает, как. Да только говаривают, что коли маяк зажегся — значит, кому-то предстоит помереть. Вот как вот. — Мистер Гилмор бросил взгляд на Марка и, удовлетворившись его обескураженным видом, зашагал чуть быстрее, вырвавшись на несколько шагов вперед. Марк смиренно вздохнул. О глупой и неинтересной «легенде» он тотчас забыл. Но то, что маяк нельзя зажечь, его немного расстроило. А как было бы интересно! Меж тем узкая каменная дорожка вывела их прямиком к месту назначения. Марк на ходу обернулся — маяк находился на своего рода скалистом полуострове. Дорога в деревню одна, и он не хотел бы идти по ней в шторм: если волна накатит с правой стороны и каким-то чудом не смоет его в океан, то это с радостью сделает ее сестра с левой, подкравшись слева. Но вид! До чего шикарный вид! Сам маяк сразил Марка своим суровым и аскетичным великолепием. От его простой и естественной, не кичливой красоты захватывало дух! Он походил на великана, злой волей колдуньи застывшего по стойке смирно. Маленький одноэтажный домик с плоской черепичной крышей — скорей пристройка, нежели дом — вплотную примыкал к маячной башне. — Вот ключ, дрова я принесу. — С этими словами мистер Гилмор развернулся и, не дожидаясь ответа, отправился восвояси. Внутри все оказалось так же просто и минималистично, как и предполагал Марк. Стол, одноместная кровать, печка в углу, пара деревянных ящиков, выполнявших функцию тумбочек, почему-то три стула и несколько вбитых в стену гвоздей — вешалка. Бросив рюкзак прямо на пол, Марк направился к двери, ведущей непосредственно в маячную башню. Первое, что ощутил Марк, — это холод. Хоть каменные стены и были почти метровой толщины, но цементный пол и отсутствие какого бы то ни было источника тепла сделали свое дело: Марк озяб уже через пять минут нахождения там. — Довольно чисто, — пробормотал он про себя, — никакого сантиметрового слоя пыли или мусора, даже ящиков с пустыми бутылками нет. Увиденное Марку понравилось. Это означало, что мистер Гилмор хоть как-то приготовился к его приезду. По крайней мере, так решил Марк. Старик, кстати говоря, не заставил себя ждать. Он явился уже через час и принес дрова, как и обещал. — Спасибо, что прибрались тут, — бодро поблагодарил его Марк, кивая в сторону башни. — А как же. Не свиньи, — холодно прокаркал тот. — Да и неуважение это к... — Мистер Гилмор бросил быстрый взгляд на дверь в маяк и подмигнул. — Да, конечно, — поспешно закивал пристыженный Марк. — Просто я... — Счастливо оставаться, — на ходу бросил моряк и ретировался, не забыв хлопнуть дверью. «Наверное, все же обиделся», — подумал Марк, досадуя на свою неделикатность.***
Место оказалось идеальным для работы. Мистер Гилмор Марка не тревожил — наведался всего один раз: принес еще дров и две канистры воды. Телефон разрядился в первую же ночь, а зарядку Марк благополучно забыл дома. Выходил он мало и редко: продирающий до костей ветер не располагал к долгим прогулкам. Зато внутри он чувствовал себя уютно и спокойно. Никто не заходил (как бы невзначай), не отрывал, не заставлял в смущении отводить взгляд. Марк слегка отредактировал сюжет, повернул мистическую линию несколько в другую сторону — наверное, так ее станет проще понять; уступил своему герою, отчаянно не желавшему становиться законченным мерзавцем, дорисовал целый город, втиснув его в маленький подрассказ, который плавно втекал в основное повествование. И слова... у него было все время мира (красивая иллюзия, с которой Марк упорно не желал расставаться), чтобы найти именно те, что нужно, и никакие другие. Маяк словно бы воодушевлял его, даря все новые приступы вдохновения. У него оставалось чуть меньше недели, когда явился мистер Гилмор собственной персоной и с порога хмуро заявил: — Близится шторм. Так что ты эта... или съезжай, или забудь о прогулках. Тут будет неспокойно. — Но маяк же выстоит? — спросил Марк, с трудом оторвавшись от работы. — А куды он денется?! — фыркнул мистер Гилмор, иронично изогнув бровь. — Скока штормов он видел, тебе и не снилось. — Тогда все в порядке, я остаюсь. — Марк выдохнул с облегчением. — Ну, смотри. Да холод будет страшный — шторма тут, они такие. Адский холод, печка-то махонькая. — Я взял с собой теплую одежду. И одеяло есть, — возразил Марк твердо, давая понять, что разговор окончен. — Да и леген … — начал было старик, но сам себя перебил на полуслове. — Ладно, авось перекантуешься. Ну, смотри сам. Несговорчивый какой. — Да и срок аренды еще не закончился, — позволил себе напомнить Марк, пропустив мимо ушей бормотание мистера Гилмора про какую-то легенду. — Я ему говорю — шторм, а он мне — деньги! Шторму плевать на твои деньги! Ладно, бывай, — махнул рукой неласковый арендодатель и снова ретировался быстрее, чем Марк успел открыть рот. Что-то в голосе мистера Гилмора заставило Марка встревожиться. Возможно, в другой день он бы прислушался к этим словам, обратил бы больше внимания и на интонацию, и на косой взгляд из-под кустистых бровей. Но Марк дрейфовал в совершенно другом измерении. Он полностью погрузился в свой мир, и ни один мистер Гилмор не смог бы найти подходящих слов, чтобы выпроводить Марка именно сейчас, когда у него осталась самая важная и наиболее волнительная часть работы — финал.***
Шторм начался следующим вечером. Первыми его предвестниками стали белые «барашки» на волнах. Температура резко упала. Стоило Марку выйти за дверь, как снежинки, превращенные ветром в острые жалящие иглы, тут же принимались впиваться в открытые участки тела. Дорога, ведущая от маяка в деревушку, оледенела так, что идти по ней не представлялось возможным. Марк, зябко кутаясь в жидкую куртку, совершенно не предназначенную для подобных условий, поспешно отступил внутрь. Дверь хоть и казалась надежной, однако Марк все же подпер ее одним их деревянных ящиков — довольно слабая защита, но хоть что-то. Внутри Марка с каждой минутой зрела и набирала силу тревога. Она пока еще не трансформировалась в страх, но заставляла Марка подбрасывать побольше дров в печку всякий раз, как ветер принимался колотить в стены, а также даже несколько раз подняться на маячную башню, по пути осматривая окна и проверяя засовы. Сверху открывался просто фантастический вид на бушующие волны. Они крушили прибрежный лед, уже успевший немного подтаять, с впечатляющей легкостью. Волны заливали скалы, закручивались в воронки у их подножия, отступали, но лишь затем, чтобы нанести все новые удары. Никогда еще Марк не видел столько снега. К тому же шквалистый ветер, что принес его с севера, подчинил снегопад своей воле. Хлопья смешивались с океанскими брызгами и, тотчас застывая в ледяном воздухе, прорезывали его как кинжалы. С гулко бьющимся сердцем Марк спустился вниз и, вытерев о штаны взмокшие ладони, сел за работу. Писательство всегда было его единственным лекарством против реальности. Особенно такой, которая пугала столь сильно, что приступы подкатывающей к горлу паники и тошноты заставляли сердце испуганно замирать в груди. И он принялся писать. Набравший максимально возможные обороты ветер бился сразу во все стекла, заглядывал в окна мириадами расколотых льдинок. Ветер вспарывал укрывшую мир темноту пронзительными, душераздирающими воплями на неведомом языке. Марк слышал, как дышит океан — надсадно и тяжело. А потом все ушло — и стоны океана, в завывания ветра. В голове у Марка звучали лишь голоса его героев. А кончики пальцев покалывало от восторга. Время перестало существовать. Страх и волнение отступили на второй план. Ему жизненно необходимо закончить. Он должен. Во что бы то ни стало. Ему нужно хотя бы попробовать обелить себя — нет, не перед Питером или женой! — перед его Тилли, Томми, Герхардом! Только они по-настоящему имели значение. Он так устал от их взглядов, полных тихих невысказанных упреков в его адрес. Устал чувствовать себя виноватым. Меж тем шторм сотрясал мир все сильнее. Волны теперь заливали подножие маяка так рьяно, что очень скоро те покрылись толстой ледяной коркой. Ветер остервенело ударял в дверь вновь и вновь. Жалобно скрипели-стонали доски. Озябший от долгого сидения Марк, встал размяться. Температура в домике заметно снизилась, и это при том, что печку-то он не гасил ни днем, ни ночью. Что же тогда творилось снаружи? Любопытство пересилило, и Марк правился к выходу. Но подойдя ближе к двери, он с ужасом заметил под ней наледь. В щели намертво вмерзла вода. И только теперь он осознал весь ужас своего положения: выхода нет. И рация сейчас ему не поможет. Ни одно живое существо не выйдет наружу в такой страшный шторм. Ни при каких обстоятельствах. Положение усугублялось еще и тем, что Марк оказался совершенно не приспособлен к жизни, отличной от той, что вел, находясь в комфортном доме. Иными словами, он растранжирил львиную часть дров, которые ему принес мистер Гилмор, и теперь судорожно соображал, как согреться. Марк никогда не задумывался (повода не было) о том, какое лицо страха. Сейчас же оно предстало пред его мысленным взором во всей своей унижающей отвратительности. Страх криво ухмылялся, демонстрируя Марку самый настоящий звериный оскал. Дверь скована толстым слоем наледи, ни зайти, ни выйти. Марк метался по каморке, как угодивший в капкан пес, — скуля и задыхаясь. Внутри все гудело от напряжения, словно дрожали высоковольтные провода. Внезапно он услышал какой-то звук. Тот доносился из-за приоткрытой двери в маячную башню. Как в замедленной съемке Марк повернул голову по направлению к источнику шума и прислушался — может, показалось?.. Нет. Когда же к нему пришло осознание того, что это был за звук, из горла стал рваться наружу почти неконтролируемый крик. Марк пытался подавить его, зажав рот рукой. Шаги. Кто-то медленно спускался по винтовой лестнице. Боковым зрением Марк видел, как приоткрывается дверь, ведущая в маяк. Ему невыносимо хотелось сорваться с места, подлететь к ней, захлопнуть и закрыть на засов. Только вот тело отказалось повиноваться, предав Марка в тот самый момент, когда не имело на это права. Дрожа всем телом, Марк ниже склонился над исписанными листами. А дверь тем временем отворилась полностью. На пороге застыл силуэт, наполовину скрытый тенью. Марк более не мог игнорировать этот факт. Тилли стояла в проеме, прижимая к груди правую руку. Босая, с неубранными волосами, в разорванном платье. В ее взгляде плескалась гнетущая безысходность. — Помнишь, ты спросил: что бы ты предпочла, Матильда, вечно полыхать или позволить душе покоиться во льдах? — Это не я спросил, — прохрипел Марк и не узнал собственного голоса. — Ты. — Губы Матильды... Тилли дрогнули в слабой безрадостной улыбке. — Когда душа горит, чувствуешь себя живым. Но это так больно. Поэтому я выбираю второе. Душа тоже устает. Онемевшими от холода пальцами Марк сжал карандаш. Карандаш хрустнул. — Отпусти меня. Ты сделал все, что мог. Марк отвернулся, поспешно смаргивая непрошенные слезы, а когда снова обратил свой взгляд на Тилли, то увидел стоящего за ее спиной Герхарда. Марк вздрогнул, как от удара. Темные отросшие волосы падали тому на глаза, а может, он просто не хотел встречаться с Марком взглядом. Он бережно опустил ладони на плечи Матильды, мягко потянул ее назад, увлекая во тьму. Марк, не в силах ни пошевелиться, ни даже вздохнуть, слепо глядел в сторону пустого дверного проема. Однако судьба приготовила для него еще один — последний — удар. Звон разбитого стекла сложно принять за что-то еще. Марк, словно очнувшись от забытья, сорвался с места и со всех ног кинулся вверх по винтовой лестнице. Ошибиться невозможно. Шторм разбил одно из окон. В доказательство этого на полу сиротливо лежали осколки стекла, смешанные со льдом. В их мелком крошеве тоже бушевал шторм. Ветер, наконец пробивший себе путь внутрь, тотчас бросился лизать восково-бледное лицо Марка. Выглянув в окно, Марк твердо посмотрел в лицо шторму, как смотрят в глаза долгожданному палачу-избавителю, и начал неспешно спускаться вниз. Он знал, мужество рано или поздно покинет его, заставив яростно молить о помощи, которая в любом случае придет слишком поздно. Поэтому он принял единственно верное для себя решение — писать. Писать без остановки, писать как сумасшедший. Только это сможет спасти его душу. Воздух почти превратился в лед. Дыхание просачивалось наружу через нос и, паром замерев на несколько секунд в воздухе у самого лица Марка, будто по мановению волшебной палочки раскалывалось на миллион застывших бисеринок, которые легко ложились у его ног. Ледяной палач уже стоял по правую руку от Марка. Но терпеливо ждал. Ведь в его распоряжении имелось все время мира. Поставив точку, Марк отложил карандаш и, откинувшись на спинку стула, тихонько прошептал: — Спасибо. В следующий миг на самом верху маячной башни вспыхнул свет.