Turn Вack Time

If I had just one more day I would tell you how much that I've missed you Since you've been away. It's so out of line To try and turn back time [Если бы у меня был еще один день Я бы сказал, как мне тебя не хватает С тех пор, как тебя не стало. Это так непривычно Пытаться и возвращать время вспять] (с) Christina Aguilera - "Hurt"

Тот период в своей жизни Мариан Кросс ненавидел больше всего. Его, строптивого, абсолютно прямого, бескомпромиссного, живущего одним лишь юношеским максимализмом и искренне полагающего, что мир обязан подчиниться ему, Чёрный Орден пытался согнуть в коленопреклонении перед своим величием. Лувилье, слащаво улыбающийся, крививший в змеиной ухмылке губы, осторожно прощупывал уязвимость, Кросса, его гордость и слабости. Мариан не поддавался, презрительно скалил зубы, демонстративно рвал приказы. И всё чередовалось, повторялось по замкнутому кругу, пока однажды Клауд, которую Мариан мимолётно знал по документам, после очередного допроса не остановила его за плечо. Они отошли за угол, к колоннам, минуя отряды Воронов, выстроившихся цепочкой. – И чего ты добиваешься, Кросс? – устало вздохнула Клауд, пока Мариан, чертыхаясь, охлопывал карманы военного кителя в поисках сигарет. – Я не хочу здесь находиться, – отрезал он, поморщился, опираясь плечом о стену. – Пусть забирают свою чёртову Чистую Силу и отпускают меня на все четыре стороны. Разве не на это мне постоянно намекает Лувилье? Золотистое пламя на кончике спички обожгло ладони, тускло осветило скулы и подбородок. Мариан с удовольствием затянулся, медленно выдохнул, ощущая, как тошнота после насильно выпитого церковного вина с сывороткой правды начала отступать. – Мы все не хотим, – неожиданно усмехнулась Клауд, повела плечами. – Уинтерс постоянно учинял забастовки среди экзорцистов и искателей, пытался бежать сто тринадцать раз – и его ловили, накачивали растворами трав и привязывали к кровати, а позже промывали насильно организм хлористым натрием. Фрой замыкался в себе, неизменно молчал, поэтому его запирали в камере в подземелье на недели. Приносили еду и затхлую воду, чтобы смочить губы, если вспоминали, и тряпьё вместо истлевшей подстилки. – А ты? – с внезапным интересом спрашивает Мариан. В тусклом свете факелов сильная, уверенная в себе Клауд кажется слишком измученной и уставшей для священника Чёрной Церкви. – А я, – тяжело вздыхает она, – резала себе вены отколотым и сточенным о стены камнем. Клауд расстёгивает на манжетах пуговицы, закатывает рукава, демонстрируя неровные рубцы, уже не стянутые бинтами, – ровно по четыре тонких, неаккуратно зашитых шрама на каждой руке – там, где выступали бледные голубые вены. – Мы все долго привыкали, новичок – нам всем было больно вот здесь. – Она касается своей груди – там, где бьётся сердце. – Пообвыкнешь и ты – дай только времени стечь. У каждого свой срок. Мы, священники, вечно отмаливаем чужие грехи. – Куда мне деваться? Всё равно поймают. – Мариан прикрывает глаза и смеётся негромко: – И не лениво тебе было считать все попытки бегства Сокаро, Найн? – Нет, – она смеётся вместе с ним, вынужденно, натужно, без веселья. – Без этого было бы слишком скучно. *** Клауд была права – Мариан действительно привыкал. Он перестал огрызаться на "исповедях" в Святейшей Часовне при Чёрном Ордене (там проводились допросы в особо тяжёлых случаях, когда в действие пускали священника с тёплыми старческими руками и добрыми глазами и сыворотку правды, подмешанную в кагор – церковное вино), больше не рвал приказов, нехотя подчинялся Лувилье, исправно выполнял миссии. Мариан чувствовал лишь, как внутри него, медленно и мучительно, умирает воля – или умирает он сам, годовалой давности, непокорный и дерзкий; умирает болезненно, тянется к тусклому гаснущему солнцу былых воспоминаний, но чахнет и вновь опускается к земле. Мариана поглощало всё глубже затягивающее отчаяние, и он топил свои чувства в выпивке, надираясь до зелёных чертей только для того, чтобы заглушить голоса совести и боли. Каждая миссия, каждое кровавое жертвоприношение Богу выжигало клеймо на сердце. Первое время тошнотворно пахло палёной плотью, но позже Мариан волей-неволей – нет, не свыкся – смирился так же, как и терпел необходимость склонять голову перед Лувилье, преступая остатки былой гордости. С каждым разом ему становилось всё легче – убийства больше не терзали измученной бессонницей души, усмешки Лувилье не травили самолюбия, свобода сквозь решётку не манила призрачным крылом. "Are you looking down upon me? Are you proud of who I am?" Всё, наконец, стало так, как должно было быть. *** С очаровательным ироничным Неа Уолкером Мариан волей случая познакомился давным-давно, на первой же миссии, однако впервые встретил его в неожиданной компании и в новом амплуа Ноя в мадридской опере. Сердце ревниво сжалось, пропустило удар, когда Мариан приметил после оперы хорошенькую длинноволосую девушку с чуть раскосыми глазами. В Орден поступило анонимное донесение, что хорошенькая и знаменитая солистка, Энн Равье, после исполнения последнего сольного концерта подпишет Графов контракт. Мариан, погружённый в свои мысли, рассеянно выслушал доклад, подписал необходимые бумаги и отбыл к лодкам, неожиданно лицом к лицу столкнувшись с Марией, возвращавшейся с задания. Мария была дерзкой, красивой, обаятельной и невероятно талантливой. Это сочетание сводило многих мужчин с ума, и Мариан, пожалуй, не стал исключением. Ухаживать за девушками он не привык – те сами отвечали взаимностью на грубоватые ласки, поэтому здесь и крылся корень этой проблемы. Мария была иной – оранжерейной розой редкого сорта с опьяняющим сильным запахом среди скромных маргариток. Она раз за разом твёрдо отказывала Мариану, тем самым распаляя страсть сильнее. Позже Кросс устало вздохнул, махнул на всё рукой, притерпелся и даже начал воспринимать Марию кем-то сродни сестре. Он делился с ней приличными шутками в перерывах между заданиями, сладостями и водой на дальних миссиях, привозил в чемоданах редкие коллекционные книги и марки. И постепенно Мария начала ему доверять, улыбалась чаще необходимого, однажды отблагодарила не-дружеским поцелуем в губы за пакетик сладких сушёных персиков в шоколаде и сахарной пудре. Мариан с удивлением понял – этот поцелуй оставил его почти равнодушным. Он привык относиться к Марии трогательно, с грубоватой заботой – как к хорошей подруге или младшей сестре. И, чёрт побери, его, как и Марию, это совершенно устраивало. Тем более что в его жизни появился, пробрался к самому сердцу Неа Уолкер, молодой органист крупной филармонии, – проклятье и насмешка Судьбы над его беспомощной влюбчивостью к чужому природному очарованию. Это нельзя было назвать серьёзными отношениями – они спали вместе и наутро расходились на разные платформы поездов. Мариан твёрдо убеждал себя, что не любит Неа, конечно, нет. "Ooh, it's dangerous…" Мариан вспоминал о Марии, с балкона равнодушно рассматривая солистку. Белокожая шатенка с оленьими, глубокими и влажными карими глазами, она казалось слишком хрупкой и маленькой на массивной, богато декорированной сцене; бледная, испуганная, волнующаяся, Энн Равье почти сливалась по цвету со своим светлым, бежевым, летящего покроя платьем с открытыми худыми плечами. Дирижёр плавно взмахнул рукой, повёл ею в сторону и резко дёрнул кистью. Плавно и едва слышно вступил оркестр, пронзительно и тонко запела скрипка, лёгкими переливами арпеджио заиграло фортепиано, которому вторила арфа. У Энн Равье оказался воистину чудный голос – глубокий, низкий, проникновенный. Она смелела, раскрывалась на сцене перед зрителями, пела с прикрытыми глазами, то протягивая к зрителям руки, то прижимая их к груди. Солистка выкладывалась, изливая в песне свою боль, и Мариан, не знавший французского языка, почувствовал неожиданно, как на глаза на вернулись скупые слёзы. Пожалуй, из этой действительно вышла бы отличная акума – сладкоголосый суккуб с врожденной внутренней силой и любовью к жизни в хрупком, невзрачном теле. Кросс с силой прикусил губу, разрывая зрительный контакт через боль, отметил мимоходом металлический привкус крови на языке, и, откинувшись на резную бархатную спинку стула, через полуприкрытые глаза наблюдал за зрителями. Как и ожидалось: те совершенно себя не контролировали, зачарованные великолепным контральто; многие, не стесняясь, рыдали в голос, поднося к покрасневшим глазам белоснежные платки. …Все, кроме двоих – молодого человека, чьё лицо частично было скрыто за колонной. Он неприятно кривил губы в змеиной усмешке, нетерпеливо отбивал барабанную дробь на подлокотнике своего кресла, и юной девчушки, скучающе расправляющей складки своего пышного светло-лилового платья. Мариан невольно заинтересовался, стараясь не подавать вида. Они не походили на обычных людей, кто сейчас чуть ли из ложи не выпрыгивал на сцену или смотрел раболепно, с необъяснимым обожанием. Это было по-странному неясно. Эти ребята не были экзорцистами – Чистая Сила не вспыхивала в ответ, не вибрировала, прорывая кобуру пистолетов. Ответ оказался совершенно неожиданным, когда Энн Равье окончила выступление, растерянно оглядела, развеяв наваждение, смущённо купалась в заслуженных овациях. Девушка в лиловом чуть склонила голову, когда юноша пригнулся к ней с вопросом, отбросила длинные, струящиеся по узкой спине волосы назад. И Мариан обмер, похолодел, чувствуя, как липкий страх судорожно сжимает его сердце. У обоих глаза в свете ярких огненных бликов от свечей горели золотыми искрами. Это был смеющийся Неа под руку со своей ноевской подружкой. *** Когда Энн Равье покинула заваленную розами сцену, Мариан заторопился, пробираясь к выходу. Теперь ему было ясно всё – не доверяя акума, Граф отправил в оперу своих брата и сестру, дабы они привели глупую, наивную вокалистку в особняк. У выхода его перехватили. Схватили за руку, сильно, до алых полос, сжимая пальцы на его запястье, вжали в стену за колонной, не давая лишний раз шевельнуться. – Доброй ночи, экзорцист, – саркастически поздоровались с ним. Молодой человек насмешливо сверкнул золотыми глазами. На его лбу раскрывались терновым венцом набухшие кровью стигматы, завивались в кольца тёмные локоны, серела смуглая кожа. – Иди к чёрту, – настолько любезно, насколько мог, кивнул в ответ Мариан, едва сдерживаясь, чтобы не плюнуть в ненавистное лицо обманщика. – Ной. Чёртов Неа Уолкер улыбнулся, обнажив белые ровные зубы. – Кажется, я забыл тебя предупредить об… – он не договорил, развёл руки, показывая нового себя, коснулся лба, убирая кудрявых прядь волос за ухо. – Об этом. – Кажется, ты потерял свою подружку Камелот? – в тон ему зачем-то уточнил Мариан, повёл плечами, резко подался вперёд, силясь разжать стальную хватку. Семья Камелот была слишком узнаваемой, чтобы не обратить на наследницу миллиардного состояния должного внимания. Несмотря на свой юный возраст, Роад была очень популярной среди многочисленных поклонников – вдобавок к богатому приданному, Роад оказалась не обделена красотой – имея тонкие запястья, точёную талию, густую копну тёмных волос, большие, наивно распахнутые глубокие синие глаза и пухлые чувственные губы, она раз за разом сводила кавалеров с ума, бросала их посреди театрального спектакля, после ночной прогулки, во время смотрин, со смехом рассказывая местным сплетницам об околесице, которую несли несчастные юноши. Роад не собиралась выходить замуж, по крайней мере, пока, – она себя развлекала, купаясь, как капризный ребёнок, во всеобщем внимании к её персоне. Чем-то Роад неуловимо напоминала Марию – возможно, повадками юной хищницы или гордой независимостью. Или невероятным одиночеством, таившимся в её красивых глазах, обрамлённых пушистыми ресницами. …Вырваться из стальной хватки не вышло. Неа предусмотрительно увернулся от замаха, чуть пригнулся, подсёк носком ботинка за лодыжку, вдавливая в стену уже лицом. – Никак ревнуешь? Будь осторожнее, новобранец, – посоветовал он жарко, языком обводя кромку марианова уха, спускаясь к мочке. – Здесь полно наших. Не дай Бог тебя Роад увидит. – Надо же, – Мариан тяжело, часто дышал, задыхаясь от чужой близости, – ты знаешь имя Господа нашего, проклятый и отвергнутый Небесами? Он вздрогнул, прогнулся невольно, ощутив чужие горячие ладони на своих бёдрах. Тонкие пальцы скользнули под ремень, огладили обнажённые ягодицы, провели по расселине, проникая внутрь, и Мариан с едва слышным стоном развёл ноги шире, упёрся в стену, прижимаясь пылающим лбом к холодному мрамору. …В конце концов, какая разница – одной акума больше, одной меньше… Этот погрязший в низменных грехах мир уже ничто не спасёт. *** С тех пор их встречи почти перестали быть случайными и стали происходить куда чаще и закономернее. Мариан махнул рукой на устав, перестал сразу после миссии искать ближайший поезд, останавливаясь на ночь в затхлых гостиничных комнатах, пропахших дешёвым табаком и тонким ароматом духов. Дни летели, сменялись сезоны один за другим – всё было прекрасно. Это встречи были по-своему опасны – оба зависели друг от друга куда больше, чем подавали вид; Мариан влюблялся всё сильнее, ревновал к случайным девушкам, едва не закатывая сцен. Он точно знал, что Неа устал от прислуживания Графу, но покинуть его не мог по деликатным причинам – всё же голова на плечах была намного ценнее, чем отдельно от туловища. Граф мерзко улыбался, и Мариан некстати вспоминал о Лувилье. Что-то общее между ними точно было. Неужели синдром Наполеона?.. – Ты хоть предупреждай, когда опаздываешь, – ворчливо сказал Мариан одним дождливым пасмурным вечером, видя, как входит Неа лёгкой походкой в гостиничную комнату. Они остановились в Зальцбурге, почти на окраине города, подальше от любопытных глаз и длинных острых языков. – Ну, извини, извини, – смеётся Неа, поднимая в защитном жесте сложенные кольцом руки – Неа прятал от дождя, под расстёгнутым теперь пальто бумажный пакет с горячей выпечкой и бутылкой лёгкого французского вина. – Граф созвал внеочередное собрание, пришлось посетить ради разнообразия. – Граф, Граф… Достал уже своим Графом. – А что я мог сделать? – Неа поднимает на него непривычно серьёзный взгляд. – Из Осло до Зальцбурга путь неблизкий, пришлось воспользоваться Ковчегом. Я и так делаю всё, чтобы нас не заподозрили в связи. Кросс закатывает глаза и легко встаёт с разложенной постели. На кровать они уже падают почти полностью раздетыми. Мариан покрывает поцелуями бледную грудь, видневшуюся в вырезе полурасстёгнутой рубашки, привычно подхватывает под колени, шире разводя их, однако Уолкер его неожиданно останавливает, сводит ноги. – Стой, стой же, – Неа протестующе отталкивает Мариана, качая головой и опрокидывая его на постель, и сам усаживается сверху на его бёдра. – Что-то не так? – явно нервничая, обводит языком пересохшие губы Мариан, даже не подозревая, насколько соблазнительно и провокационно выглядит это со стороны. Вместо ответа Неа мягко усмехается, чуть сдвигается вниз и склоняется к его бёдрам, языком проводит по налитой истекающей головке. Медленно берёт в рот, игнорируя тихое шипение, языком щекочет чувствительное место под головкой, ведёт губами вдоль вен. Мариан задыхается под ним, бьётся, стараясь не выдать себя стонами, прикусывает костяшки пальцев, когда Неа плотно обнимает губами головку и крепко сжимает пальцами его бёдра. Кросс кричит, уже не слыша себя, изливается в чужой рот – всё расплывается цветными пятнами, уши снова закладывает; Неа выжимает его до конца, ловя последние капли на язык, сглатывает, и вытирает рот тыльной стороной ладони. Мариан, тяжело дыша, пихает его в бок, придавливает своим телом и ладонью сжимает напряжённо стоящий член. Неа хватает лишь нескольких рваных движений, чтобы жадно выгнуться навстречу. Он ложится рядом, смуглой рукой обнимая Кросса поперёк живота. Мариан укладывает его голову себе на плечо, где наливалась багровой краснотой свежая отметина, расстёгивает его смятую порванную рубашку до конца, вынимает узкие запястья из манжет и сбрасывает скомканную, испачканную рубашку под кровать. У них свободного времени между миссиями только до тусклого дымчато-розоватого рассвета, который полупрозрачной кисеёй затянет раскинувшееся тёмное бархатистое небо над редкими красными черепичными крышами домов и гостиниц. Четыре часа и двадцать восемь минут спокойствия и относительного, крышесносящего счастья. – Я хочу на улицу, – неожиданно тускло говорит Неа, поднимает подбородок, заглядывая Мариану в глаза. – Там же ливень, – возражает Мариан, теснее прижимается к Уолкеру, наощупь отыскивая одеяло. – Всё равно хочу, – досадливо отмахивается он, поднимается, снимая со спинки кровати брюки. – Пошли, а? Мариан соглашается, отчего-то тревожно предчувствуя скорое бедствие. *** Когда они буквально вваливаются в комнату, поддерживая друг друга под локти: смеющиеся, уставшие, захмелевшие, то застают Ноеву девчонку на столе, болтающую ногами, и – Мариан неверяще отступает назад – Марию, свободно раскинувшуюся на кровати. Мариан не знает, что выглядит более странно – этот неожиданно мирный союз двух противоборствующих сторон или замерший у двери Неа, тревожно поджавший губы. – Добрый день, – с видимым усилием справившись с собой, светски улыбается он, проводит ладонью по коротким тёмным волосам. – Милая Мария, Роад, что привело вас обеих сюда? – Вы оба. – Роад поднимает на него глаза, отбрасывает длинные волосы со лба. – Мне не одной кажется, что это зашло слишком далеко? – Не одной, – неожиданно подтверждает молчавшая до этого Мария. – О. – Больше усмехнувшийся Неа не говорит ничего, лишь понимающе склоняет голову. Добрая сотня вопросов проносится у Мариана в голове, пока Роад соскальзывает со стола и протягивает руку, неодобрительно обводя алые, распухшие от поцелуев губы Неа. – К сожалению, это уже не "О", Четырнадцатый, – качает головой Мария, – а "О-о-о-о-о…", особенно при вашем незавидном положении. – При каком это положении? – щурится Кросс, заранее предчувствуя неладное. Интуиция не обманывает – он успевает перехватить взглядом то, у как Ноевой девчонки хмурятся, сходятся над переносицей тонкие брови. Его уже даже не удивляет то, что обе знают об их романе. – Для тебя поступил приказ. – Мария услужливо подаёт ему свёрнутый сухой плащ. – Какой приказ? – спрашивает Мариан лаконично, затягивая на вороте рубашки простой узел галстука. – Убить Четырнадцатого. Мариан замирает и медленно оборачивается к Марии. В её глазах обычное спокойствие – никакого проявления возможной насмешки. – О-о, ну, рано или поздно это должно было случиться, – тянет Неа, по-братски обнимая Роад за плечи и целуя её в макушку. Он почти излучает невозмутимость и готовность умереть, но Мариан словно через душный, липкий воздух чувствует, как гулко стучит его сердце. – Кросс, – вновь зовёт Мария, и Мариан по-юношески упрямо дёргает головой. "Рано или поздно это должно было случиться". Да, он знал. Просто не хотел в это верить. – Мария… – почти молит он, прося об отсрочке, но экзорцистка перебивает с едва слышным вздохом: – Собирайся. – Она поднимает на него взгляд, невольно чуть улыбается. – Четырнадцатого видели в Будапеште – по слухам, он готовит покушение на королевну. У Мариана невольно подгибаются колени, и он пристально и долго смотрит на Марию, убеждаясь, что она не шутит. Мария кивает ему с едва заметной усмешкой, следующим кивком безмолвно отвечая удивлённому Неа. – С кем меня должны отправить? – уже по-деловому уточняет Кросс, набрасывая на плечи шерстяное пальто. – С тобой? – Нет, – качает она головой, – с Альмой. Я уезжаю послезавтра в Эдинбург на поиски генерала вместе с Фроем. – С Альмой... – и он почти безуспешно ищет в памяти безликое имя. – С той, что присоединилась к Ордену полтора месяца назад? – Мариан едва вспоминает невзрачную рядовую экзорцистку, всегда стягивающую свои густые светлые волосы либо в тугой узел на затылке, либо в пышный конский хвост. – Да. Встретишься с ней на вокзале в полдень. – Мария протягивает ему перетянутые в трубку листы, подталкивает в плечо к выходу. – Ну, что ж. Какая жалость, что я не успел заготовить речи к этому торжественно-печальному дню. Прощай, Мариан, – в тёмных, глубоких глазах Неа, подёрнутых дымкой сатирической насмешки, мимолётно плеснула боль и растаяла, уступив место ледяному спокойствию. Он подал руку, и Мариан осторожно пожал ладонь, невольно оглаживая большим пальцем его перстень, даже сумел усмехнуться напоследок, чувствуя, как немеют непослушные губы. – Ровно два года, да? – его пробило на нервный, сдавленный, клокочущий в горле смех. – Ровно два года. – Подтвердил Неа. Они действительно прощались. И на этот раз навсегда. "Thank you for all you've done…" *** Мощный взрыв прогремел в Вене и, размываемый ветром и слухами, скоро понёсся по Европе, обрастая всё новыми подробностями. Мариан, категорически запретивший Альме покидать гостиничную комнату, искал виноватых, медленно распутывая узлы загадочных совпадений. Совпадения оказались действительно странными – после попытки покушения (а в том, что она была, Мариан не сомневался – Мария, передавшая сведения через голема, была великолепным разведчиком) Неа исчез, испарился, словно его и не было. Королевну, к тому же находившуюся на сносях, спасти не удалось – она наглоталась едкого дыма через бархатные портьеры и замертво упала возле окна, тонкими руками по-матерински прикрывая собственный живот. В замок не пускали даже экзорцистов, так что приходилось действовать в обход. Мариан, мысленно возблагодаривший полуголодное нищее детство, когда он научился за доли секунды отыскивать незаметные другому глазу лазейки, вжался в расщелину между полуразрушенными колоннами, пропуская королевскую стражу вперёд, и успел проскочить мимо ворот. Дальше всё было просто: Кросс поднатужился, подпрыгнул, повиснув на руках, подтянулся; медленно полез наверх, коленями упираясь в выступающий камень и барельеф, соскользнул на внешний подоконник. Крайнее окно оказалось с трещиной; Мариан повернулся к стеклу спиной и каблуком сапога с силой ударил по створке. Острые, брызнувшие бледным золотым переливом в свете уличных фонарей осколки осыпались на спину, рассекая плотную ткань плаща и шею. Внизу мелькнула стража, тревожно заозиралась, направляя яркий свет на каменные выступы. Мариан осторожно и плавно отступил назад, пролезая в скалящуюся острыми осколками стеклянную тёмную пасть окна. Под подошвами сапог, на мозаичном полу, захрустело стекло. Мариан, стараясь сильно не шуметь, миновал квадрат света, льющийся от окна. Его внимание привлекли бумаги, в беспорядке лежащие на столе. Мариан невольно задумался: для чего документы нужны королевне, не замешанной в политике? Пальцы сами машинально перекладывали листы, пока взгляд неожиданно не зацепился за знакомое имя. Листы бумаги подсвечивал огарок коптящей свечи, капавший сероватым расплавленным воском на тусклую позеленевшую бронзу подсвечника, однако света всё равно было недостаточно, так что Мариан вытащил из кармана верхнего плаща коробок спичек. У дивана, перед белоснежным ковром с густым, длинным ворсом Кросс обнаружил камин. Он набросал туда старых газет, что лежали на каминной полке, поджёг – пламя, сперва нечётко размывающееся в темноте, ярко вспыхнуло, обдало сухим жаром, разрастаясь и поглощая пожелтевшую пыльную бумагу. Документом в его руке с именем Неа оказался список тех, кто крупно провинился перед Графом. В странном опустошении Мариан читал полузнакомые имена, сбивался, вновь возвращаясь к потерянным строчкам. Напротив ярко выведенного чернилами "Neah Walker" стоял жирный крест боттони*. Мариан не сразу понял, что строчки расплываются в одно безликое пятно. Он моргнул, чувствуя, как влажнеют щёки, инерциально утёр покрасневшие глаза. Ноги не держали. Мариан, по-прежнему сжимая чёртов лист в руках, сидел, устремив взгляд в рыжее пламя, опаляющее его ладони, качался в такт собственным опустевшим мыслям. *** Поначалу это было крайне болезненно – столь же сильно, как выдирать из собственного тела пулю, раздвигая разорванную плоть, проникая пальцами всё глубже в попытках найти и извлечь. Забыться и забыть. Год. Два. Три… Знающие вроде Марии его не тревожили, но всячески незримо поддерживали. Мана Уолкер в ответ на его скомканное, сумбурное письмо поблагодарил за соболезнование, выслал телеграмму, где сообщалось о смерти Неа, приложил к конверту записку от Графа. Позже Мария тоже погибла – сгорела в пожаре при битве экзорцистов и акума за Гамбург. Умерла от тропической лихорадки и тихая ласковая Альма, всячески льнувшая к нему после гибели своего жениха. И вскоре Мариан остался совершенно один. Десять лет… Двадцать лет… …Тридцать лет… Клауд действительно оказалась права. Прошлое, присыпанное пеплом времени, почти перестало кровоточить и отдавать, колоть болью в сердце. Перестало до последнего прибытия в Орден. Сердце непривычно пропустило удар и сжалось, когда Мариан увидел своего подопечного рядом с Кандой. И сейчас, смотря на них, Мариан словно видел отражение тридцатилетней давности – золотую вспышку в глазах и усмешку тонких губ, мимолётные, словно случайные касания ладоней, и грубоватые, собственнические поцелуи, даримые друг другу украдкой за колоннами. При остальных Канда и Аллен подчёркнуто огрызались друг другу, нередко пуская в ход кулаки, днями не разговаривали, толкались в очередях в столовой. Это выглядело… болезненно. Аллен постоянно улыбался, невнимательно кивая Лави, рассеянно целуя руку Линали, но его глаза оставались затуманенными печалью. Канда, напротив, оставался мнимо спокойным и собранным, не отвечая ни отчаявшейся Линали, ни задумчивому Лави. Оставшееся время Канда и Аллен делили на двоих, как жизненно необходимый кислород, никого к себе не подпуская. И Мариан только качал головой со стороны, изгибал губы в горькой усмешке – эти оказались мудрее них самих, не закрывая слепо глаза на предстоящее и болезненное расставание. "I'm sorry for blaming you For everything I just couldn't do And I've hurt myself by hurting you…" Жаль, что закончилось всё именно так. *** Когда грудь прошила пуля из его же собственного пистолета, вышла навылет, ослепляя вспышкой боли, перед Марианом действительно начали проноситься события его жизни, но не с самого начала, а с его прибытия в Орден. Он вспоминал свой первый разговор с Клауд на лестнице у колонн, знакомство со скромной Альмой, благодарный поцелуй Марии, совместную миссию с Сокаро и Тиедоллом. Вспоминал Неа, когда тот ловил ладонями и губами ледяной шквальной дождь, подставляя своё лицо упругим струям. Опять вспоминал, когда тот впервые отдался ему, по-кошачьи выгибаясь во время пика. И снова вспоминал чёртова Ноя, когда они прощались. Мариан усмехнулся невольно, провёл языком по разбитым губам, слизывая кровь, чувствуя, как предсмертно перехватывает дыхание, покачнулся, заваливаясь в приоткрытое окно – туда, где под подоконником тускло мерцали светлые распахнутые двери Ковчега. Мариану отчего-то казалось, что его сейчас подхватят сильные руки, крепко прижмут к себе, и он вновь услышит сочащееся сарказмом и ядом приветствие, заметит нетерпеливую жадность в золотистых глазах и тоже скажет ответно с ухмылкой, расползающейся по тонким губам: "И я скучал, сукин ты сын". Пожалуй, если бы у Мариана была возможность изменить свою жизнь, то он менять бы ничего не стал. Просто из принципа. "I'm sorry for blaming you For everything I just couldn't do And I've hurt myself by hurting you..."