***
Почему именно Аракита — наверное, Джинпачи не смог бы ответить. Нелепо получилось, на самом деле. Пока учились вместе — просто нормально общались, никак друг друга не выделяя. А потом все разъехались — Хаято, Фуку, Аракита, он сам, — пересекались от силы пару раз в месяц. Пообщаться за чашкой кофе, обсудить последние новости, проехаться по старым тропам, испытывая друг друга на прочность. Джинпачи не скрывал, что ушёл в профессиональный спорт — да разве такое скроешь? — и ребята просто не могли не подколоть. Беззлобно, безобидно, просто по старой памяти. Хаято и Фуку всегда уходили вперёд на прямых — в новой команде они сработались ещё лучше, пытаться за ними угнаться смысла не было, тем более, Джинпачи брал своё на горных отрезках. Без когда-то привычного «лучшего соперника» горы были не в радость. Аракита особо не зверел, по настроению мог без особых проблем сделать Хаято в индивидуальных заездах, и самому Джинпачи приходилось несладко из-за рывка в горном спринте, — но чаще всё-таки ехал рядом. Присматривался, будто бы даже принюхивался — Джинпачи помнил эту его привычку, Аракита всегда читал людей по запаху. Очень неудобный и опасный талант, от которого Джинпачи становилось неуютно. Аракита никогда не отличался особой тактичностью, в отличие хоть бы и от Хаято, и свои наблюдения — ну кто его просил лезть в душу? — озвучивал в довольно резкой форме, отчего Джинпачи бесновался и пару раз орал в таких выражениях, что Аракита, наверное, подцепил пару новых слов, но после этого отчего-то становилось легче. Ненадолго, впрочем. День-другой унылого «ваше сообщение прочитано» — и Джинпачи снова начинала есть глухая хандра. Аракита звонил иногда, если выдавалось свободное от учёбы и тренировок время. Щедро отвешивал моральные затрещины, по голосу, наверное, почуяв, что Джинпачи снова достиг того эмоционального дна, когда снизу уже стучать некому, выволакивал на поверхность и безапелляционно требовал встретиться. Джинпачи даже не возражал, и Аракита гонял его, пока пахнущий разогретым асфальтом и летом горный ветер не выдувал из головы все мысли. Наверное, Джинпачи был ему за это благодарен. И ветру, и Араките. И тренировкам, после которых уставал настолько, что сил не хватало даже на то, чтобы проверить почту на смартфоне. А затем опять проваливался в уныние. Аракита, кажется, чуял, когда ему было плохо. Как, зачем, почему — Джинпачи не знал, просто тишину прорезала знакомая мелодия, резкий голос от души и в простых словах советовал «а теперь — оторвать задницу от дивана и выметаться на улицу, жду у станции через двадцать минут», и хандру приходилось отложить в нижний ящик комода, к ненашедшим пару носкам. Каждая из таких незапланированных «прогулок» эмоционально выжимала Джинпачи насухо, как прачка — свежевыстиранную простыню. На уныние и саможаление не оставалось ни сил, ни времени. Эффекта, впрочем, хватало ненадолго, и Аракиту это бесило. Пожалуй, куда сильнее, чем Джинпачи мог себе представить. Он вообще плохо понимал, что происходит в голове Аракиты, да и никто не понимал, включая его самого, наверное. «Да ты утомил со своим журавлём в небе. Сил нет смотреть на твою погасшую рожу», заявил во время очередной встречи Аракита и предложил встречаться. От шока Джинпачи даже забыл отказаться. А потом не до того стало. Да и зачем, в самом деле. Встречаться с Аракитой оказалось на удивление легко. Непонятные отношения, в них всё было странно. Ярко, остро, сильно. Почти не по-настоящему. Совсем не так, как Джинпачи представлял с Маки-чаном. Зато отлично заполняло пустоту. Их отношения просто стали рутиной — немного безумной, немного колючей, но привычной и куда более комфортной, чем бесцельное и безнадёжное ожидание ответа, который всё равно никто не напишет.***
С семьёй оставаться было тяжело, жить одному — невыносимо. Поэтому Джинпачи недолго колебался, когда Аракита предложил перебраться к нему на квартиру. И вместе, и на тренировки добираться ближе, чем от родного рёкана, и вообще… преимуществ хватало. Наверное, Аракита действительно его любил. Как умел, насколько умел. Наверное, Джинпачи был ему за это признателен. Просто оба выражали свои чувства… неуклюже. Очень. Как умели. — На улице дубр, — сообщил Аракита, разматывая шарф. Он всегда мёрз, Джинпачи просто устал удивляться. — Если планировал куда-нибудь идти — лучше и не думай, потом соплить будешь. Джинпачи, отдыхавший на диване после тренировки, сонно провёл рукавом кофты по глазам. — Не собирался даже. — И не надо. Так, ща, исправлю пару ляпов, пока не забыл, а то потом гемор будет… Давно вернулся, кстати? Аракита устало потёр переносицу, порылся в рюкзаке, часть конспектов отправил в ящик стола, часть оставил на краю. У него всегда было много учёбы — наверное, это бич всех технических специальностей, а Аракиту угораздило идти на инженерный факультет. Джинпачи до сих пор недоумевал, почему и каким образом. Впрочем, когда Араките не лень, мозги у него работали хорошо. Джинпачи вяло наблюдал за Аракитой, пока тот возился с какими-то формулами и схемами — для Джинпачи это было страшнее иностранных языков, с которыми он никогда не дружил, — наматывал на палец выбившуюся из-под ободка прядь волос. Перебрасывались ничего не значащими фразами — не сказать, что их обоих так уж интересовало, как у кого прошёл день, это просто дежурная вежливость. Если бы что-то серьёзное произошло — таить бы не стали, а рутина — она рутина и есть. — Опять своему журавлю звонить пытался? — спросил Аракита, бросив на Джинпачи короткий взгляд. От комариного укуса обиды у Джинпачи начала чесаться рука. — С чего взял? — Да ты унылый, как моя жизнь. Что, журавль в небе, пролетая, на голову нагадил? Джинпачи застегнул кофту на все пуговицы и демонстративно поднял воротник, зарылся в него по самые глаза. — Напомни, почему я до сих пор от тебя не свалил, а? — Привык, — Аракита метким броском отправил скомканный лист в корзину и закрыл тетрадь. — Или просто один остаться не хочешь. Или оба варианта сразу. Бинго? — Бинго… — Джинпачи, недовольно заворчав, сел на диване, потянулся до хруста в спине. — Хоть бы сделал вид, что ревнуешь, что ли. — А смысл? — Аракита пожал плечами, с чувством зашвырнул тетрадь в ящик. Похоже, учёба действовала ему на нервы. — Любишь одного, живёшь с другим, кислая проза жизни… Выбрал синицу в руке, мне жаловаться не на что. На этот раз обида ужалила не хуже пчелы. — Тебя это совсем не волнует? — Не-а. Ночевать-то ты всегда возвращаешься ко мне. На Аракиту тяжело злиться. Даже когда он говорил обидные, в общем-то, вещи. Обидные, потому что правда, и Джинпачи почти физически чувствовал её едкую химическую горечь, как у таблеток без оболочки. На правду не обижаются? Глупость какая... Джинпачи пытался: демонстративно не разговаривал, отворачивался, когда Аракита к нему обращался, избегал случайных прикосновений. А затем Аракита привычно обнимал со спины и зарывался лицом в плечо, и как-то сразу становилось смешно от собственного ребячества. Вот и сейчас осознание постучалось без особых церемоний. Джинпачи в очередной раз напомнил себе, что синица в руках, между прочим, дорогого стоит, нужно ценить. Поэтому только вздохнул и устало провёл ладонями по лицу. — Обними меня, а? Синичка. — Охренеть какая синичка, — ворчливо отозвался Аракита, подняв взгляд от очередного конспекта. Ужас какой, сплошные формулы. — Если размножиться решишь — в каком углу гнездо строить? — Тебе обязательно нужно было спошлить? — Ну ты же меня знаешь. Вообще-то у Аракиты ледяные после улицы руки, и когда уткнулся носом в шею — тоже холодно до дрожи, но Джинпачи всё равно стало намного теплее. — Журавли — птицы перелётные, — задумчиво протянул Аракита, коротко прижался губами к коже под ухом, и Джинпачи едва заметно вздрогнул от контрастного ощущения тепла и холода. Знает же, что это место очень чувствительное… — Но если подлетит слишком близко — я переломаю ему крылья, усёк? И Джинпачи в очередной раз вспомнил, что ему досталась очень суровая и зубастая синичка. Зато своя. Рядом.