В настоящих ночных потемках человеческой души всегда три часа утра

Вы когда-нибудь задумывались о том, почему мы не слышим, как ходят настенные часы? Почему не обращаем внимания на то, как дышим и моргаем? Ученые дали этому какое-то заумное объяснение: мол, так как события происходят последовательно и через одинаковые промежутки времени, наш мозг приучается их игнорировать. Другими словами, происходит привыкание. Мы сживаемся с осознанием того, что никуда от этого не деться. И мне стало интересно, сколько всего мы пропускаем, принимая за данность? На что еще мы закрываем глаза, успевая увериться в вечной близости? Мой персональный ответ на все вопросы скрывался в одном-единственном имени, которое я не позволяла себе произнести. Дик. *** Абсолютную тишину ночи нарушал лишь треск поленьев в камине да звон стеклянной посуды, вымываемой и вытираемой прислугой в столовой. В соседней комнате сладко сопели дети, а с другой стороны было слышно, как хрустят чистые простыни под Томми. Он всегда ворочался во сне. Дождавшись, пока Барбан отправится в царство Морфея, я тихо выскользнула в гостиную, прихватив с собой перьевую ручку и стопку разлинованных листов, в темноте режущих глаза своей белизной. Укрывшись пледом, я села в кресло у камина и положила первый листок себе на колени. Жгучая нелюбовь к формальностям была моей отличительной чертой – ее мне привили в пансионе, пытаясь добиться обратного эффекта. Именно поэтому буквы на листке плясали сальсу, разбегаясь друг от друга по строчке. «Дорогой Дик», - начала я, но скомкала и выбросила черновик в огонь, не успев дописать даже имя. Это обращение звучало до жути приторно, пафосно и с тем самым светским оттенком равнодушного отношения к персоне, к которой ты обращаешься. Нужные слова всплыли в голове моментально, и я улыбнулась своим мыслям. «Mon capitaine!» - написала я и прервалась, оценивающе глядя на скромно ютящуюся в левом верхнем углу надпись. Услужливая память вернула меня в Цюрих конца 20-ых годов: немецкую педантичность, которая начиналась с идеально выстриженных газонов и заканчивалась соблюдаемым до секунд расписанием, его бесконечную, необъятную взглядом зелень - наигранную живость, ехидно смеющуюся над сонной, склонившейся над своей пряжей старушкой-клиникой. Как ни странно, плохое забылось быстро: в сознании остались лишь нескончаемые пластинки, пестрые платья, которые я могла позволить себе менять каждый день, и письма. На протяжении всей жизни письма оставались спасительным маяком, который вытягивал меня из пропасти одиночества и психического расстройства, возвращая к Дику. Похоже, кроме них у меня ничего никогда и не было. Следующие две страницы заполнились удивительно быстро: я писала что-то о детях, которых он всегда так любил, о том, что со мной все в порядке, а болезнь отступает, потому что после всего, что между нами произошло, я не могла допустить его переживаний обо мне. Ложь во спасение не казалась ложью, я чувствовала, что так нужно. Будет правильно, если Дик больше не потревожится мыслями о моем самочувствии, потому что я дала себе обещание раз и навсегда перестать быть для него обузой. Я никогда не сомневалась в том, что во всех его неудачах была моя вина: если бы он посвящал все свое время работе, а не попыткам откачать меня от очередного рецидива, доктора Дайвера знала бы не только вся Америка, но и большая часть развитой Европы. Он не должен об этом догадаться, но наш развод был во многом для него – замкнутый круг нужно было разорвать, а Дику сделать это не позволила бы совесть, возлагавшая на него обязательства по уходу за больной. Вздрогнув от того, как омерзительно прозвучало последнее предложение в моей голове, я убрала бумагу в конверт, приклеила марку и положила письмо вглубь стопки документов, покоящихся на туалетном столике. Уже через несколько часов горничная отправит все необходимое с ближайшего почтамта, а мне нужно идти спать, пока Томми не заметил моего отсутствия. Впрочем, вряд ли он сможет разлепить глаза в ближайшие восемь часов: вечер в компании друзей с нескончаемыми винными погребами делал свое дело. Опустившись в ледяную постель, я закрыла глаза и стиснула зубы, стараясь не дрожать от холода простыни и безразличия спящего мужчины, которое, однако, меня только радовало. Задачей на ночь являлась не попытка уснуть, а необходимость заставить себя перестать думать о Дике, отгоняя от себя мысли о том, что мне чертовски сильно нужен мой капитан Дайвер. Каждую ночь, словно измываясь над моими слабыми нервами, в голове прокручивалась одна и та же история: я вспоминала, как сделала шаг по направлению к Дику, пока меня не одернул Томми со словами о том, что все должно быть кончено. Интересно, если бы я все же поговорила с ним в тот день, когда Дайвер навсегда покинул Ривьеру, что-нибудь могло измениться? Очень мало что имеет значение, большого же значения не имеет ничто. Но почему новая жизнь до сих пор казалась мне чудовищной ошибкой? Воспоминания пронесли меня еще дальше, и я вновь почувствовала на своей коже обжигающие лучи солнца и соленые брызги прохладной с утра морской воды. Лазурный берег получил свое название совершенно заслуженно: вода и впрямь была удивительно чистого, отфильтрованного, беспримесно бирюзового цвета, бликами играя на спинах идеальных людей с идеальным загаром. Не выдержав пытки, устраиваемой памятью, я вновь поднялась с кровати, возвращаясь к камину. За подушкой глубокого кресла меня ждала бумага и ручка, и я начала еще одно письмо, стараясь успеть до рассвета. «Если я не отправлю это письмо сейчас – не отправлю уже никогда. Ты знаешь, Дик, мне постоянно так холодно, что прислуга не успевает добавлять дров в камин. Томми страшно это раздражает, поэтому он часто уходит из дома, а приходит уже глубокой ночью. Скажи, Дик, ты помнишь цветочные клумбы в Париже? Мне тогда казалось, что все утопает в цветах, будто бы розы, тюльпаны и гортензии прорастали из мощеных мостовых. Дик, это очень важно. Мне очень важно знать, помнишь ли ты эти цветы. Ты, наверное, рассердишься, когда получишь этот конверт, но не злись на меня, пожалуйста. Мне хуже, доктор Дайвер. Если это очевидно даже для меня, ты должен отнестись к этому серьезно. А помнишь большого белого кота, который жил со мной в пансионе? Почему, кстати, вы пускали в больницу животных? Разве в этом нет вопиющей антисанитарии? Обещай станцевать со мной, когда приедешь в следующий раз. Я пишу тебе и не знаю, жив ли ты, потому что твое прошлое письмо я получила так давно, а война сейчас такая страшная, что лучше бы ты никуда не выезжал из Цюриха. Я ведь чувствую каждого убитого солдата, Дик. Они кричат мне о том, что я их не спасла, и пинают меня изнутри, словно это новорожденные, а не новоумершие. Дик, а слово «новоумершие» существует? Я отвлеклась, прости меня. Ты помнишь жемчужное ожерелье, которое ты подарил мне тем летом? Нашим летом. Я носила его, не снимая, и в результате на шее осталась незагорелая полоска. Когда ты возвращался домой, ты всегда целовал ее, а я делала вид, что не слышу, как ты подходишь ко мне со спины. Помнишь книгу рецептов, которую вела Мэри? Я переписала несколько себе в тетрадь. Что ты хочешь, чтобы я приготовила первым? Дик, ты помнишь…» - ручка выпала из моих пальцев, гулко прокатившись по полу в сторону двери. Закрыв глаза, я провалилась в забытье. -Мисс Уоррен! Мисс Уоррен, - приятный женский голос вторгся в мое королевство беспечного сна, и я открыла глаза, прищуриваясь от яркого солнечного света, слепящего даже сквозь плотные шторы. -Вам пора принять таблетки, - девушка в белом халате, гармонировавшем с интерьером моей комнаты, протянула мне стакан с водой и колпачок с пилюлями, которые я, к своему собственному удивлению, беспрекословно приняла. Скрывшись за дверью, очаровательная блондинка, напоминающая мне какую-то знакомую из прошлого, оставила меня наедине с полным непониманием происходящего. Где Томми? Он никогда не покидал дом в такую рань. Почему над кроватью не висят детские рисунки? В коридоре послышались голоса, и я прильнула к двери, благодаря себя за благоразумие не открывать ее раньше времени. -Как она? – полюбопытствовал некий мужчина. -Хуже, - отвечала ему девушка, считанные секунды назад расставшаяся со мной у кровати. –Похоже, опять не понимает, где находится. Сон был беспокойный: мисс Уоррен то искала мистера Барбана, то взывала к мистеру Дайверу. Когда он приедет, сэр? Боюсь, без его консультации нам не справиться. -Он уже в пути, - коротко резюмировал первый говорящий, захлопывая папку с бумагами.