Затаив дыхание

Элизабет слишком на нее похожа. Слишком. Точная копия. Вот только... кофе по утрам делает другой. Крутит ложечкой против, а не по часовой стрелке, размешивая терпкий коричневый напиток. Кладет сахара совсем чуть-чуть (а иногда не кладет вообще) и улыбается. Немного задумчиво, немного шально, но всегда улыбается. Лиз улыбалась исключительно редко. Ее лицо было всегда сосредоточено, с тенью немого и едва заметного страха, залегшего и проглядывавшегося в морщинке меж бровями — в двадцать у нее уже были морщины. Небольшие и неглубокие, но все-таки морщинки. У Элизабет их нет. Лишь только белесые шрамы — тонкие-тонкие — на хрупких руках. И один около правого уха. Лиз предпочитала в большинстве своем молчать, в то время как Элизабет щебечет и щебечет без конца, а если замолкает, то это точно не к радостным событиям. Эли любит говорить; краснеет, правда, частенько, когда разговаривает с ним, но это не столь важно. Ее говор вызывает ассоциацию со стрекотом ночных цикад. Они похожи. Их благородство, взращенное и лелеемое в душе, иногда доходило до абсурда. Они первыми готовы были идти на плаху и класть голову на гильотину — лишь бы никто не пострадал. Однако своими действиями создавали лишь больше проблем. Благими помыслами — их испещренная глубокими следами дорога судьбы вела в ад. Или даже ниже — в никуда. Мелиодас не боится. Ему, кажется, ничего не страшно, однако в груди каждый раз что-то щемит, колет и режет больнее самого острого ножа — так обычно отрубают голову не палачи, а слабые люди — удар, удар, еще удар, а лезвие не может разрубить сразу и навсегда. Мелиодас не умеет страдать. Он не знает, что это такое. Его инстинкты почти на уровне животного, однако когда этой девочке с волосами цвета фиалкового снега дышит прямо в лицо бледная избавительница с косой за плечами, у Капитана исчезает осознание происходящего, с глубин поднимается гнев, рушатся рамки и плавятся стены — те самые, которые он так старательно вокруг себя возводит — чувственные барьеры, которые не пропускают и не выпускают ни одной лишней эмоции. То, что позволяет ему быть тем, кем он рожден; и быть тем, чье имя, произнесенное больным шепотом, почти едва слышно, заставляет дрожать и содрогаться всех, кто его услышал. Элизабет иногда кажется ему очень странной и непонятной — девочкой не от мира сего. Она выглядит ненастоящей: коснись — и развеется утренним туманом по ветру. Он не ее собственный рыцарь, однако Мелиодас все еще мысленно произносит «Ваше Высочество», когда обращается к ней. Он отвык использовать эти титулы, да и она всего лишь принцесса — не королева (пока еще — Мелиодас делает себе пометку в голове), — поэтому и обращаться к ней нужно немного по-другому. Однако же при всей своей необычности и сказочности Элизабет иногда ему кажется такой земной, такой родной, такой... обычной?.. Когда губы капитана оказываются на ее шее, Элизабет улыбается снова. «Что ж ты делаешь, девочка?..» — вопрос, на который никто никогда не сможет найти ответа. Вопрос капитана, заданный самому себе. Вопрос, который сводил с ума многие поколения людей. Их отношения странны до невозможности. Он сам не знает, чего хочет — вечная проблема таких, как он. Мелиодас считает её красивой, поражается её мужеству и удивляется тому, с какой силой в ее душе горит огонь. В Лиз не было этого огня. Ей просто не из-за чего было его разжигать, в то время как в Элизабет, в этой хрупкой девочке, которая, скорее всего, и меч неспособна поднять, звучала сталь и обжигало пламя: такими были только самые великие из величайших и благороднейшие из благородных. И именно поэтому капитан был в замешательстве. Он прожил бесчетное количество лет, был мудрее любого мудреца, но не мог понять, почему все получилось именно так? Мелиодас не привык к тому, что Эли делала постоянно: она называла черным черное и белое белым. Смеялась тогда, когда нужно смеяться, и плакала тогда, когда нужно плакать. Капитан знает, что такое искренность, но никогда не думал, что увидит искренность в тех, в ком искренности быть не должно — в особах королевской крови. Она всегда держит идеальную осанку, всегда гордо смотрит вперед и умеет говорить поистине красиво — Мелиодасу нравится наблюдать издалека, едва заметно улыбаясь и ухмыляясь себе под нос. Они различны во всем и... И... Мелиодасу все-таки кажется, что он — совсем чуть-чуть — немного — влюблён. В улыбке Элизабет, обращенной к нему снова, теплится некое поклонение. Мелиодас ухмыляется снова и притворно-сокрушенно качает головой. Ему чертовски нравится, когда Элизабет так делает.