Мудрость Насти Иванчук

«Цок-цок, цок-цок» — среди дневного шума это цоканье затерялось бы, пропало, растворилось. А сейчас, ночью, отражаясь звонким эхом от стен старых пятиэтажек, всё громче звучит в тишине переулка. Что это? Это Настины каблучки стучат по неровному, с выбоинами, асфальту. Всё правильно. Порядочные люди спят, а проститутка — пусть и бывшая, завязавшая с «работой» постыдной, хоть и не забывается такое, не стирается просто так — рассекает ночью на высоких каблучках. Хоть и сказала когда-то подруга её боевая, Ленка, участковому менту хриплым, прокуренным голосом: «Мы же не вампиры, чтобы только по ночам ходить» — а, тем не менее, при слове «проститутка» сразу представляется ночь. Даже песня такая есть: «Ночная бабочка, ну кто же виноват?» — слыхали, небось? За годы «работы» Настя наловчилась уверенно держаться на шпильках. Ходить на высоких каблуках идеально, как модель по подиуму, даже по таким плохим дорогам, какие попадаются в каждом городе. Попались и в Перми. Так что ритм её шагов — ровный, дробный, мелкий. А вот рядом… Что это за звуки, что ещё за постукивание? Только не идеальная дробь, как у Насти, а частое-частое, несмелое, рваное цоканье. Это стучат по асфальту собачьи когти. Двое идут рядом — тонкая девушка и не нужная никому безымянная дворняга. Была ненужная, стала нужная. Была безымянная, а теперь Базанчиком звать будут. Так Настя Иванчук решила. Вот цоканье простучало по ступенькам. Пёс, дичась, чуть морщит нос. Извечная собачья мечта — чтобы нашёлся свой человек. Но сложно вот так вот сразу поверить, когда она вдруг исполняется. Хотя хочется верить, что будет теперь свой человек, будет свой дом. И довериться этому своему человеку хочется. Тихий хлопок дверью. Шумные, звонкие каблуки сняты и оставлены в углу. Цокот, цокот собачьих когтей по паркету. Новое место же — надо изучить, куда его привели. А девушка уже не цокает, а тихо шлёпает босыми ступнями. — Настя? Где ты была? Новые звуки. Домашние. Но тоже ночные. Голос в тишине режет слух. — Да так, прогуляться ходила. Пр’ошвыр’нуться, — зачем-то добавила Настя, умышленно картавя, словцо из прежней жизни. Она не должна была помнить и тот день, и ту прогулку с Базановым… Как же получилось, что помнит до сих пор? — Настя?! А это ещё что такое?! Ты зачем этого пса притащила? — Базанчик — он не «что», а «кто», вообще-то. Собака у нас теперь будет, Юр. Юра говорит долго — на самом деле не слишком, но Насте кажется, что от его монолога время неприятно и томительно застывает — и сердится. Очень сердится. Что за пёс, спрашивает он, почему именно эта дворняга, что за нелепость… Кажется, Настя уже знает всё, что Юра скажет в итоге. Только ей безразлично. Есть выражение такое «позволь себе эти слёзы». Люди говорят: «Поплачь, и легче станет». Мудрость житейская, вековая, бабья. А у Насти по-другому. За столько лет постыдной «работы» под кожу въелась не грязь, как могла бы, а другая мудрость. Её собственная, Настина, мудрость. Продажная мудрость, типа. «Позволь себе не плакать» — вот эта мудрость. «Не всякий поймёт» — продолжает твердить умный люд о чём-то, что на самом деле поймёт всякий. Её, настину, горькую мудрость проституточки — «пр'оституточки моей», вот как в её голове звучит это — поймёт не всякий уж точно, да это и хорошо. Мудрость эта вот какая: «Пережить можно всё». Вот вообще всё. Надо просто не принимать это в себя — только вот без пошлости, пожалуйста. Пусть кто-то что-то говорит, пусть ты даже бледнеешь от этих слов, пусть твоё лицо, которое совсем недавно было живым и подвижным, застывает… Пусть. Оно всё просто скользит мимо тебя, но к тебе не прикоснётся. Раз можно пережить пыхтение над тобой самого отвратительного клиента, то уж тем более можно пережить монолог Юры. Юра-то вообще не отвратительный. Хороший человек. Пусть говорит, пусть скользят его слова — они ничего не значат, они ни на что не повлияют. Так что в этом случае народная мудрость не работает. Базанчик останется с ней, Настя это твёрдо знает.