All The Jagged Pieces (Осколки)

Однажды, когда она была маленькой: четырех лет, может пяти; достаточно большой, чтобы запомнить — она едва не утонула. Родители не раз, не два и не три предупреждали ее о весеннем полноводье и бурной реке, и она была не дурой. И все равно, вот в один момент она собирает цветы и гоняется за лягушками на безопасном расстоянии, а в следующий она уже барахтается в разлившемся ручье, маленькое тельце захлестывает поток, и невозможно отличить низ от верха и небо от земли. Ее пальцы тщетно хватают воду, не находя ничего, за что можно было бы схватиться, а холодная вода врывается внутрь через нос и горло. Годы спустя она уже не могла сказать наверняка, действительно ли она помнила большие папины руки, вытаскивающие ее из воды, его рот, отчаянно вдувающий воздух в ее заполненные водой легкие, или воображение само заполнило пробелы в памяти после многочисленных прослушиваний пересказов этой истории. Но она помнила холод и беспомощность. Она помнила, как думалачто умирает, и знала, что это как с собакой МакМилланов и бабушкой Джули Старк, и что она не вернется, никогда. И она помнила, как ее обнимали теплые папины руки, прижимая дрожащее тельце к промокшей груди, а его горячие слезы пропитывали ее волосы, как он шептал ее имя снова, и снова, и снова, как молитву. Когда Шепард проснулась без воспоминаний о том, как засыпала, чувствуя под пальцами холодный металл, не голос отца звал ее, а ее имя, повторяемое женским голосом, не звучало как молитва. Даже искаженный коммуникатором, приказ был ясен — сейчас же вставайте с кровати — и Шепард невольно среагировала согласно выработанным армейским инстинктам, даже несмотря на пронзавшую нервы незнакомую боль — Ваши шрамы не до конца зажили — и дыхание сбилось, легкие соглашались принять лишь часть привычного объема воздуха. Она подняла ладонь, защищая глаза от ослепительного верхнего света, и резко втянула ртом воздух, когда ее ноги коснулись пола, послав еще одну волну боли вверх по телу. Женщина сказала ей взять пистолет, так что Шепард его взяла. Женщина сказала идти, так что Шепард пошла. Поторопитесь! Она помнила огонь. Помнила… помнила… не воду. Но чувствр, словно она тонет. Звезды? Помнила… Шепард пристрелила пару враждебных роботов, не притормозив, чтобы подумать, почему они вообще ее атакуют. Что бы там ни случилось, ее прицел был верен, руки держали оружие ровно. Найденная броня была другой, более громоздкой, чем она обычно предпочитала, но со знакомой эмблемой N7 на грудной пластине, и сидела на ней так, как могла сидеть только персональная экипировка. Так откуда тогда это чувство неправильности? Болело лицо, болела голова, болела каждая кость в ее теле. Она хорошо умела игнорировать боль, отстраняться, оставляя ее на потом, потом, потом, но она оказалась не готова к этой внезапной яростной атаке на чувства. Завитки коротких, слишком коротких волос обрамляли лицо; она видела их боковым зрением, но не понимала, почему. Они обгорели? Она помнила огонь. Помнила, помнила… помнила то, что помнить казалось невозможным, то, отчего у нее тревожно сдавливало грудь, отчего еще не восстановившееся дыхание прерывалось в горле. Она провела пальцами по красной полосе, нарисованной на броне правой руки, но это не успокоило ее. Она крепче сжала пальцы на оружии, но это не успокоило ее. Раньше это всегда помогало. Мысли разлетались в дюжине различных направлений, исчезая, как блуждающие огоньки, которые исчезают, если в попытке их рассмотреть приблизиться слишком близко. Она продолжала думать о том разе, когда она чуть не утонула в детстве. Воспоминания о слезах отца в ее волосах казались реальнее, чем яркий свет, роботы и слишком тяжелая броня, слишком хлипкий пистолет. Она помотала головой, двигаясь вперед по настоянию голоса, который она, кажется, узнавала, но не могла понять, откуда, и ей хотелось, чтобы он больше походил на молитву. Она помнила огонь. И холод. Она помнила, как пыталась вдохнуть и не могла. Она помнила, как выгибала спину. Она помнила… она помнила… Она помнила, что забыла что-то важное. Что-то об огне, что-то о холоде и что-то о звездах. Что-то о беспомощности и что думала, что умирает, и что это как с Эш на Вермайре, и Альбертс на Элизиуме, и с родителями на Мендуаре. Хотя мертвецы не чувствуют боли. Мертвецы не находят пистолетов и чудесным образом идеально сидящей брони и не слышат голосов, приказывающих им двигаться. Мертвецы не стреляют по враждебным роботам, не находят на терминалах информацию, от которой по спине бегут мурашки и от ужаса сложно осознать значение слов. Слов вроде рудиментарная неврологическая активность и био-синтетический синтез. Слов вроде уже четыре миллиарда кредитов. Так что она не могла быть мертвой, но она помнила огонь и холод, и как ее тело извивалось среди звезд, и она не понимала, как может быть жива. Женский голос велел бежать, так что Шепард бежала. Потом. Потом у нее будет время со всем разобраться. Потом, потом, потом. # Два года, сказал Джейкоб Тейлор. Два года. Но это не все, нет. Тейлор, похоже, был достаточно умел в обращении с оружием, а его биотика была хорошо отточена, но он говорил о ее смерти — ее смерти — с тактичностью апперкота в челюсть. Шепард тупо моргала, вылавливая одно слово из десяти в попытках осознать, о чем он говорит, и он продолжал, прицельно выстреливая фразами, как пулями. Вы были убиты, сказал он, и с возвращением к жизни, и, самое прекрасное, Вы были просто мясом с трубками. Мясо с трубками. Шепард сказала себе — жестко — что будет слишком позорно, если ее вывернет наизнанку на глазах у незнакомца, так что она тяжело сглотнула и убедила бунтующий желудок оставаться на месте. Про свой рассудок она того же сказать не могла. Два. Гребаных. Года. Она была не в ручье за домом на Мендуаре, и она не сгорала заживо на обломках Нормандии, не задыхалась среди безмолвных звезд, но, о, она тонула, и она знала это. Логи, которые она прослушала по пути, начали обретать свой нездоровый смысл, хотя это и казалось невозможным с научной точки зрения. Она была выброшена в космос… умерла. Она заставила себя произнести мысленно это слово, хотя вслух пока не могла. Умерла. Она потянулась к трубке подачи кислорода и обнаружила, что та порвалась, предательски разбив последние надежды на выживание в безразличной пустоте. Когда Вас принесли, Вы были мертвее не бывает, сказал Тейлор. Она умерла, изогнувшись на фоне звезд, среди горящих останков своего прекрасного и обреченного корабля. Тейлор говорил о Миранде, и Шепард осознала, что это ее руки вытянули ее с обрыва, ее метафорический рот вдохнул воздух в легкие, опустошенные под воздействием вакуума космоса. Невозможно. Неправильно. Совершенно, абсолютно неправильно. Папа, подумала она, не позволяя ни капли своей агонии отобразиться на лице. Это она умела хорошо. Хорошо умела не раскрывать своих эмоций, хорошо умела защищать себя, хорошо умела изображать уверенность и компетентность, даже когда сама их не чувствовала. Папа, что они со мной сделали? Но ее отец не ответил — не мог ответить — и Тейлор лишь поторопил ее, не замечая, а может делая вид, что не замечает, как ее голова погружалась под воду. # Цербер. Цербер. Шепард не часто позволяла себе роскошь испытывать ненависть, но она едва не набросилась в ярости на Тейлора, когда он посмел спросить если я скажу, на кого мы работаем, доверитесь ли Вы мне?, словно яд при произнесении вслух теряет свою губительную силу. Словно если произносить слова с улыбкой и протянув руку дружбы, то они станут не такими мерзкими. Тейлор уже ей доверял; она видела это в его глазах, в том, как легко он поворачивался к ней спиной. Он смотрел на нее и видел женщину, которой она была до. Он видел Героя Элизиума, Героя Цитадели, уравновешенную и улыбающуюся. Дурак. Он был открытой книгой. Щенком, который так и ждет, чтобы его пнули. Предателем, который не представлял, что яма, которую он роет, станет его собственной могилой. Слишком открыт, подумала она холодно, вспоминая адмирала Кахоку, вспоминая агонию королевы рахни, вспоминая тела, разбросанные на земле, как сломанные куклы, когда молотильщик вырывался из-под земли демоном возмездия. Да что, мать твою, Тейлор вообще знал о доверии, о том, как его заслужить и сохранить? Цербер сам по себе отвратителен. Но слышать, что Тейлор покинул Альянс ради работы на Цербер, на Цербер, было для Шепард личным оскорблением, изменой, которую она вряд ли сможет простить, какими бы уважительными ему не казались его причины. Он смотрел на нее умоляющим взглядом, и она представила, как легко могла бы спустить курок. Он бы этого даже не ожидал. Черт, он не успел бы почувствовать, как пуля разорвала бы его череп. Он бы, наверное, умер с тем же успокаивающим выражением лица, его губы застыли бы, не закончив формировать слова вроде все не так, как Вы думаете или мы вовсе не так плохи. Вот она, цена доверия. Ее пальцы дрогнули по бокам тела, желая поддаться импульсу и покончить с угрозой, пока поток не захлестнул ее и не утянул на дно. (Слишком поздно, сказал голос в глубине сознания, настолько напоминающий голос Доннела Удины, что она невольно поморщилась. Они тебя уже купили. Миллиарды кредитов. Мясо и трубки. Если хочешь сейчас выйти из игры, то будь готова направить пистолет на себя, после того как снесешь башку ему. Они тебя ни за что не отпустят.) Шепард закрыла глаза, сделала настолько глубокий вдох, насколько позволили горящие легкие, и позволила пальцам сжаться в твердый кулак, который, она знала, она не станет использовать. Убийство Тейлора абсолютно ничего не даст, и она не была готова расставаться с жизнью, даже ради того чтобы выбраться из-под башмака Цербера. По крайней мере, не раньше, чем она разберется, что, черт возьми, происходит. Не раньше, чем она убедится, что с ее командой все в порядке. (Два года. У них теперь свои жизни. Они больше не Ваш экипаж.) Не раньше, чем она сможет всадить пулю между глаз того заносчивого ублюдка, что решил, будто может без последствий двигать ее как фигуру по шахматной доске. Она жестом велела Тейлору идти вперед, не желая, чтобы кто-то, связанный с Цербером, прикрывал ей спину, и активировала тактическую маскировку, которой был оснащен ее омни-тул. Ее губы скривились в усмешке. Если говорить о подкупе, то тут они угодили; она не один год возилась со всякой маскирующей техникой, но ей никогда не удавалось добиться устойчивой продолжительности работы. Эта церберовская дрянь была хороша. Работать проще, подумала она с горечью, когда твой отдел исследования и разработки не заморачивается насчет правил, этики или банальных человеческих приличий. Она надеялась, что никто не умер ради создания этой маскировки. Надеялась. Но не слишком верила. Заключенная в уютный пузырь невидимости, она подняла пистолет и поймала в прицел затылок Тейлора. Паф, подумала она, но не спустила курок. Глупо жертвовать ферзем, дабы съесть пешку. Все это знают. И где-то там ожидает своего поражения король этой пешки. Она не собирается его разочаровывать, даже если придется вступить в затяжную игру. Она всегда обладала терпением. # В челноке, сидя напротив Лоусон и Тейлора, оставив позади мертвого Уилсона и погибающую станцию Лазарь, Шепард перешла от фантазий об убийстве Тейлора к мечтам о том, как прикончит их обоих, и к черту шахматы. Холодно. Бессердечно. Неправильно. Она все еще была в достаточной степени собой, чтобы ее встревожило, как просто просочились и пустили корни в ее сознании мысли об убийстве. Встревожило, но не совсем переубедило, ни когда они сидели тут и смотрели на нее, призывая заспорить с ними, призывая осудить действия, которые они предприняли, чтобы "спасти" ее, призывая испытывать что угодно кроме благодарности. Она испустила безутешный вздох, мысленно применяя ироничные воздушные кавычки, и зафиксировала взгляд на переборке. Лоусон хотела медаль за заслуги, а Шепард хотела повторения Алкеры. Есть вещи, с которыми нельзя играть. Есть линии, которые нельзя пересекать. Два против одного — вовсе не плохие шансы, даже если они оба биотики, а она вооружена только непривычным оружием и засунута в непривычную консервную банку, дрейфующую в незнакомом пространстве. Она сталкивалась и с худшим. Переживала худшее. Светлые глаза Лоусон наблюдали за ней так внимательно, что Шепард подозревала, что женщина знает о направлении ее мыслей. Она должна умереть первой. Слепая вера Тейлора — его тупая, тупая вера — подарит ей лишнее нужное для действия мгновение, особенно если она не станет заморачиваться с оружием. Вложив всю силу в один выпад, она может перебить горло Лоусон ребром ладони. Еще вдох — и резко ударить локтем солнечное сплетения Тейлора; следующий — и его шея сворачивается под силой ее рук. Она сложила эти руки на коленях, сцепив пальцы, чтобы удержать их на месте, чтобы сдержать свой порыв. Чтобы не позволить себе стать чем-то, чем, как часть ее еще осознавала, она не являлась. Они задавали вопросы. Она вежливо отвечала, а сама представляла их смерти и пути отхода, и чувствовала себя не в себе. Неправильно. Как броня, как волосы, как боль в костях, как боль в груди, связанная не только с горящими легкими. Неправильно, как желание сначала убить, а потом разбираться с соответствующими властями и судебным процессом. Неправильно, как возвращение из мертвых. Она рассказала им о Вермайре, о Блице, о спасении Совета во время атаки на Цитадель. Все красивые слова, которые они хотели услышать. Нужные слова. Она всегда хорошо умела подбирать нужные слова для людей, не утруждающихся вслушиваться в подтекст. Она не стала говорить им, что после всех этих четырех миллиардов они собрали ее неправильно. Что они создали такую версию ее, что тихо сидела и думала об убийстве вместо возмещения долга. # Стоило отдать Призраку должное, он понимал своего собеседника. Он точно знал, на какие кнопки надавить, какую песню спеть, на каких струнах сыграть. Она бы с радостью схватила его и без колебаний передала в руки Андерсона (И все? прошептал тот голос, голос, что преследовал ее, голос, что говорил неправильные слова, голос, что убеждал ее стать тем, чем она не являлась, чем не хотела быть. Ты спектр, в конце концов, а он угроза Совету. Ты можешь разобраться с ним окончательно. Безо всяких расспросов), но она слишком хорошо знала Совет, чтобы ожидать, что они бросят все ради каких-то отдаленных человеческих колоний. …кровь, и огонь, и кровь, и ее родители, и кухонный нож в груди инопланетянина, и желтая краска вздувается и трескается, и кожа вздувается и трескается, и так много крови… Так что она сцепила руки за спиной, надела на лицо непроницаемую маску "хорошего солдата" и слушала. Пусть это он отдал приказ спасти ее, пожертвовал миллиарды кредитов на ее воскрешение — что вы сделали со мной, что вы сделали? — но она не доверяла ему, никогда не станет доверять. Ей было немного интересно, ожидал ли он от нее такого доверия, мечтал ли, что сможет действительно переманить ее на свою сторону. Каждый раз моргая, на обратной стороне век она видела адмирала Кахоку. Она видела тех раскиданных морпехов, брошенных как сломанные игрушки. Призрак поднял свою сигару ко рту, кончик вспыхнул оранжевым, когда он затянулся, яркость была приглушена на голографическом изображении. Разумно с его стороны не встречаться с ней лично. Тут она отдавала ему должное. И он улыбался, зная это. Она задумалась, был ли он, как многие другие, склонен недооценивать ее, и сможет ли она в будущем обернуть это себе на пользу. Если она и была пешкой, то той, которую одна клетка отделяла от становления ферзем. Смотри на меня и видь только пешку, думала она и ее губы тоже сложились в едва заметную улыбку, не коснувшуюся ее глаз, недооценивай меня, пожалуйста. Недооценивай меня прямо до того момента, пока я не сожгу весь твой мир дотла. Я подожгу фитиль твоей собственной гребаной сигарой. Призрак потушил ту самую сигару и соединение завершилось. Оставшись одна, Шепард хищно улыбнулась. О, она прекрасно помнила огонь. Время огню вспомнить ее. # Когда они вошли в первое строение на Пути Свободы, когда она увидела недоеденный ужин на столе и детскую куклу, валявшуюся на полу у незаправленной кровати, Шепард знала, что никуда не денется, пока эта загадка не будет решена, пока угроза не будет отведена. Призрак подвел ее к шаху и мату с ловкостью гроссмейстера, и она даже ненавидеть его за это не могла. Ведь она может помочь. Может не дать этому случиться с другими детьми на других колониях. Она подняла маленькую тряпичную куклу, уставилась в зеленые глубины ее стеклянных глаз, и чувство потери и ярости иглами вонзились в ее позвоночник, мгновенно парализовав. Произошедшее на Пути Свободы не было сродни Мендуару — ни крови, ни огня, ни батарианцев — но здесь была та же беспомощность. С беспомощностью она была знакома. Шепард уложила куклу на пустую кровать и укутала ее в одеяло. Боковым зрением она видела, как Лоусон и Тейлор обменялись обеспокоенными взглядами. Ее это едва ли волновало. Сейчас речь шла не о Цербере, даже не о напряженной игре в шахматы, что она вела с Призраком. Речь шла о ребенке и о кукле, о девочке-подростке, прятавшейся на дереве в ожидании спасения, на приход которого уже не надеялась, сжимавшей отвертку, которая ни за что не сгодилась бы как оружие, если бы батарианцы нашли ее раньше Альянса. Какой бы запутанной ее миссия сейчас не была, она присоединилась к Альянсу, чтобы помогать таким, как этот ребенок, чья кукла осталась здесь одинокой и брошенной. Потому Шепард проигнорировала своих церберовских цепных псов, расправила плечи, вскинула подбородок и произнесла твердым голосом, не терпящим никаких возражений: — Лоусон, держитесь справа от меня. Тейлор — слева. Я впереди. Не подпускайте этих ублюдков ко мне. — Так точно, мэм, — отозвался Тейлор, коротко кивнув, словно отсалютовав. Лоусон, все еще глядя на куклу, ничего не сказала, и Шепард увидела первую едва заметную трещинку в ледяной маске женщины, когда та достала пистолет и развернулась к двери, что-то близкое к жалости просочилось в ее слишком прекрасные черты, что-то близкое к печали скрывалось в глубине ее светлых глаз. Потом, подумала Шепард. Потом, потом, потом. # Лоусон, Тейлор, даже Джокер (ты действительно так рада его видеть, как ты сказала? Правда? Или ты вспоминаешь упрямые руки на панелях управления Нормандии, слезы в его глазах, когда он смотрел, как ты умираешь потому, что он не бросил корабль, несмотря на твой приказ?) — они ожидали, что она будет довольна новой взяткой, выдающей себя за Нормандию самозванкой в цветах Цербера. К тому времени, как они вернулись с Пути Свободы, ярость Шепард представляла собой свернувшуюся змею, что с виду как будто спала, но на самом деле просто ждала момента, чтобы ударить, и даже подарок (подарок? Ты прекрасно понимаешь, Шепард. Ты все прекрасно понимаешь) в виде корабля был лишь тихой мелодией флейты зачарователя змей. Она не могла винить Тали за то, что та не бросила все, чтобы пойти с ней, но разочарование все равно жалило. Еще одна неправильность. Еще одно доказательство того, что мир, в который она вернулась, уже не тот, который она покидала. Она невольно испытывала ощущение, словно она тянется навстречу знакомой ладони, только чтобы почувствовать, как в последний момент та выскальзывает из пальцев. И пока она погружалась в бурлящую реку, две головы Цербера следили за каждым ее гребаным шагом, пока третья курила свои сигары и двигала ее по доске. Отвращение Лоусон было осязаемо, когда Шепард отмахнулась от указаний, преподнесенных под видом советов, и направилась прямо через БИЦ к лифту. — Каюта командующего уже не на жилой палубе, — сказала Лоусон с ничего не выражающим лицом, хотя глаза выдавали раздражение. Шепард облокотилась о стену лифта и скрестила руки на груди, вопросительно вскинув бровь, потому что подозревала, что может сорваться на рык, если попробует использовать слова. — Вы найдете свою каюту на самом верхнем уровне. Думаю, она должна оказаться пригодной. Это было мелочным и жалким жестом, но Шепард протянула руку и вдавила кнопку кулаком, не произнеся ни слова, и уставилась строго вперед, не мигая, когда дверь закрылась, скрывая лицо Лоусон. Пригодной. Смешно. Каюта была большой. Слишком большой. Огромная стеклянная панель над кроватью, раскрывавшая вид на звезды, была идиотской шуткой. Весь чертов корабль был идиотской шуткой. Джокер может умиляться на свои кожаные кресла, но Шепард хватило одного взгляда на новые блестящие примочки, чтобы понять, что ее тактическая маскировка была самой незначительной из взяток, подсунутых ей Цербером без спроса. Игнорируя окно, напоминавшее ей только о огне, о холоде, о погружении под воду, она целенаправленно прошагала к прикроватному столику и включила музыку. Громко. Низкие басы отдавались вибрацией в костях, которые уже не ныли от невероятного пробуждения, и отвлекающий звук почти подарил ей мгновение забытья. Один за одним, она разыскала жучки, распиханные Цербером по ее слишком большой комнате. Первые несколько она спалила, подав скачки напряжения с омни-тула. Корабельный ИИ один раз — и только один — запротестовал, прежде чем благоразумно затихнуть. Шепард собрала еще горсть, вытаскивая их из потайных мест и собирая их, словно цветы, выдергивая с корнями. Эти она оставила жить, позволила маленьким камерам и маленьким микрофонам передавать информацию, и когда она собрала их все, то бросила их прямо рядом с приемником, воспроизводившем самое отвратительно танцевальное поп-дерьмо, что она смогла отыскать, на максимальной громкости, и она улыбнулась, воображая, как на том конце завизжал какой-то церберовкий техник, как у него от такой атаки ушами пошла кровь. В душевой она встала у раковины и заставила себя посмотреть в зеркало, решительно встречаясь с женщиной, носившей ее лицо. Папа, что они со мной сделали? Ее обкромсанные волосы были правильного цвета и неправильной длины. Она наблюдала за своим отражением, когда ее руки поднялись, пальцы пропустили сквозь себя темно-рыжие локоны, оставляя слишком короткие завитки в непокорном беспорядке. Глаза правильного оттенка серо-зеленого моргнули из-под бровей, идеальная симметрия которых была столь же неправильной, сколь и ее волосы. Она коснулась кончиком пальца левой брови там, где гладкий изгиб должен был разрезать шрам. Почти, но не совсем. Близко, но не в яблочко. По контрасту с отсутствием шрама на брови, новые грубые, красные, пылающие шрамы — раны, скорее — рассекали ее бледные щеки, слишком яркие, чтобы даже самый умелый макияж мог их скрыть. Она скривилась. Отражение вторило, нос той женщины сморщился, мускулы сократились под покрытой шрамами кожей. Она повернула голову, сначала в одну сторону, потом в другую, занося эти новые, омерзительные порезы в память. Ваши шрамы не до конца зажили, сказала Лоусон. — Нехило ты так преуменьшила, — огрызнулась Шепард. Женщина в зеркале тоже зашевелила губами. Правильные губы. Правильный голос отзывается в правильных ушах. Тон неправильный. Мысли о Лоусон напомнили Шепард о словах женщины после станции Лазарь, уверенности в ее голосе, когда она сказала, что хотела имплантировать ей управляющий чип, и она заметно вздрогнула. Может, в конечном итоге он там был, какой-нибудь маленький приборчик, упрятанный в ее черепе, удерживающий ее на месте, не дающий ей сбежать, удерживающий ее на поводке, направляющий каждое ее движение по шахматной доске Призрака, при этом поддерживая иллюзию свободы воли. Ее дыхание сбивалось, сбивалось и сбивалось, и как бы сильно она не старалась, она не могла сделать полноценного вдоха, не могла остановить отчаянно колотящегося в груди сердца. Она принялась ощупывать свой затылок, основание шеи, резкий изгиб ключиц, думая, где был бы чип, если бы он все же был. После нескольких минут неистовых движений она сдалась, уперлась руками в край раковины и опустила голову между сгорбленных плеч. — Шепард, — прошептала она себе под нос. — Шепард, Шепард, Шепард. Она почти в это верила. Почти, но не совсем. # Шепард подумывала отправиться прямо на Цитадель — она хотела поговорить с Андерсоном, объясниться (оправдаться, усмехнулся голос, молить о снисхождении, убедиться, что ты настоящая? Андерсон поймет, не так ли? Тебе бы хотелось в это верить, ведь так?), но они уже были в системе Сарабарик, ей не хотелось из личных мотивов действовать во вред миссии, и она понимала, что если она надеется одолеть коллекционеров, то ей нужен профессор Мордин Солус. Впрочем, насчет другого предоставленного Цербером досье она так уверена не была. Лидер наемников, Архангел. С одной стороны, ей не улыбалось сотрудничать с наемниками, но с другой, ей бы мог пригодиться тот, кто готов бросать вызов преступным бандам. Особенно на Омеге. (А ты сама не такой же наемник? Инструмент, нанятый Цербером для отстрела коллекционеров? Как долго тебе придется выплачивать четырехмиллиардный долг? Что понадобится, чтобы уравновесить такие весы?) — Я этого не просила, — сказала она вслух, ее голос отдавался странным эхом в тишине слишком большой каюты. — Я им ни черта не должна. Она хорошо умела лгать другим. И не так хорошо — себе. # После разговора с Арией Шепард решила сперва разобраться с Архангелом. Было похоже, что доктору продержаться против нахлынувшей эпидемии было несколько проще, чем одному бойцу выстоять против объединенной армии трех наемнических банд. Лоусон выглядела так, словно намеревается запротестовать, и Шепард отослала ее на корабль и попросила присоединиться к ним Заида. Она все равно хотела посмотреть на него в действии, прощупать его навыки и способность выполнять приказы, и несмотря на свою нелюбовь к наемникам, она не могла отказываться от потенциального преимущества, которое могло дать его знание Синих Светил изнутри. Чем глубже она копала, чем больше вопросов задавала — Арии, Гарму, Джароту и Тараку — тем больше понимала, что хочет иметь на своей стороне кого-то вроде этого Архангела, наемнический он главарь или нет. Черт, она начинала думать, что слово наемник к нему и вовсе было не применимо. У Архангела, похоже, не было нанимателей, а наемник, который не работает за деньги, едва ли является наемником. Как минимум, она хотела бы поболтать с парнем, сумевшим так основательно насолить каждой из основных действительно наемнических организаций Омеги. Поставить кружечку пива, может. Конечно, когда они обнаружат перепрограммированного робота, не до конца отремонтированного летуна и ее предательство, она наверняка выскочит как минимум на второе место в списке врагов всех местных наемников. Чуть изогнув губы в холодной улыбке, она вытянула шею, глянув на балкон по ту сторону узкого моста. Стремительное движение из-за парапета и следом один выстрел. Один из фрилансеров на мосту завалился вперед, внезапно лишившись головы. Хороший выстрел, мысленно похвалила она одинокого стрелка, но тот уже вновь скрылся за парапетом, недосягаемый в своем укрытии. Может, дело было в синей броне, может, в идеальном выстреле в голову, но она невольно подумала о Гаррусе Вакариане и задалась вопросом, куда он так запропастился, что даже Призрак с его безграничными ресурсами не сумел его разыскать. (Если он вообще пытался.) Следующая волна фрилансеров ринулась на мост, и в этот раз Шепард откинула мысли о пропавшем члене команды, активировала тактическую маскировку и бросилась к следующему ящику, следующему укрытию. Ее легкие чувствовали себя уже намного лучше, не так горели огнем, когда она слишком их напрягала, но она еще не окончательно оправилась, еще не была полностью здорова, и она это знала. Из-под вуали своей невидимости она подняла винтовку, прицелилась, выстрелила. Еще один фрилансер упал, внезапно лишившись головы. Она не улыбнулась. Не испытала удовольствия. На Омеге было чертовски сложно раздобыть средства к существованию: паренек, которому она не дала завербоваться в Загробной Жизни наглядно это доказывал, и фрилансеры, которых ей приходилось убивать, чтобы добраться до цели, были просто телами, оказавшимися в неправильное время в неправильном месте, отчаянно нуждавшимися в деньгах, чтобы начать жизнь заново. (Размякаешь.) Она проигнорировала голос, прошептав что-то вроде извинения, что-то вроде молитвы себе под нос, когда убивала очередного беспомощного идиота с дерьмовым оружием и еще более дерьмовой броней, даже не заметившего угрозы. По крайней мере, смерть была быстрой. Это она могла им дать. Черт, это больше, чем было дано ей. # Она удивленно моргнула, когда турианец поднял палец, сделал выстрел и поднялся на ноги, тяжело опираясь на свою винтовку. Он двигался с пропитывающей насквозь изможденностью тонущего, как кто-то, кто уже давным-давно отринул надежду на спасение и не знал, как относиться к возникшему на горизонте парусу. Он двигался, как Гаррус Вакариан. Она сказала себе, что это ее воображение, что, естественно, турианец со снайперской винтовкой в синей броне навеет ей мысли о пропавшем друге, но дело было не только в этом, все было глубже. Она хорошо знала Гарруса, бесчисленное количество раз видела, как он двигался на поле боя, пока они работали вместе для победы над Сареном. Этот турианец был измотан, без сомнения, но то, как он двигался, было знакомо до боли, и она поймала себя на том, что задержала дыхание, готовясь к неизбежному разочарованию, когда он прошествовал к груде ящиков, по пути снимая шлем. — Шепард, — произнес голос, который она узнала, голос, который не был плодом ее воображения, — я думал, ты мертва. Ей полагалось быть довольной, но держаться профессионально, но на деле она раскинула руки, выкрикнула его имя и успела сделать три шага вперед, словно собираясь его обнять, прежде чем здравый смысл нагнал ее облегчение. Его мандибулы дрогнули в слабейшей улыбке, но его глаза следили за ней пристально, словно он не мог до конца поверить в то, что видит. Она полностью понимала. Тейлор позади них прочистил горло. Шепард проигнорировала его, поклявшись обеспечить ему мучительную кончину, если он хотя бы заикнется об увиденных ими мешках с телами так же, как он буднично произнес слова мясо с трубками, и взамен спросила Гарруса, где он был и как докатился до получения этого нового имени, и почти чувствовала себя самой собой. Почти. Не совсем. Может, если они выберутся отсюда живыми, он поможет ей вспомнить. # Ее сердце остановилось, когда летун наконец рухнул, и она подняла взгляд и увидела кровь, шокирующе синюю и слишком быстро растекающуюся в огромную лужу. Гаррус тонул в ней, задыхаясь, его дыхание было прерывистым и сдавленным. Она вспоминала, как ее тело изгибалось среди звезд, вспоминала, как пыталась дышать и не могла. Вспоминала, как едва не утонула ребенком. Она вспоминала, как отцовские ладони вытаскивали ее из воды, как его руки обнимали ее, его слезы в своих волосах. При других обстоятельствах подобное было бы невообразимо, но она выронила оружие, потянувшись руками к нему, осторожно повернув его, чтобы он не захлебнулся в собственной крови. (Слишком поздно, прошептал голос, хихикающий в унисон затихающим вдохам Гарруса, его мучительным стонам. Слишком поздно, слишком поздно.) — Он не выберется, — сказал Заид. Все осколки, что царапали ее изнутри с момента пробуждения в холоде и одиночестве на операционном столе Лоусон с неправильными шрамами и неправильными волосами и в окружении неправильных людей в неправильных формах, все те черепки страха, ярости и неуверенности, что разрывали ее на куски за невозмутимой маской коммандера Шепард, вырвались на поверхность. Наемник, склонившийся над распластанной фигурой Гарруса, не ожидал ее атаки. В последний момент Шепард сместила свой удар ровно настолько, чтобы не дать себе его убить, но ее кулак все равно врезался в челюсть Заида и отправил его на пол в липкую синюю лужу крови Гарруса. — Свалите на*** с моих глаз, — рыкнула она. — Можете возвращаться на долбаный корабль. И если он не выберется? Можете не вообще не возвращаться. Вперед! — Коммандер, — начал Тейлор предостерегающе, и она развернулась, готовая нанести еще один удар. Что бы он ни увидел на ее лице, это заставило его замолчать, проглотить свои возражения и отшагнуть назад. Она молча бросилась на колени, вызывая омни-тул, шепча имя Гарруса снова и снова, как молитву. # Шепард как раз прикончила бутылку вина, когда просигналил дверной звонок. Она подумала его проигнорировать, но долг как всегда говорил в ней громче личных желаний, и она поднялась на ноги и направилась к двери. Может, удастся с этим покончить. Она в последние дни работала над сердитым взглядом; может, получится испытать его эффективность в отпугивании нежеланных, нежданных гостей. Она не знала, кого ожидала увидеть: Чаквас, может; Келли Чамберс, если у секретаря сегодня особенно мазохистский настрой, но она точно не ожидала обнаружить Гарруса. Она думала, что после их последнего разговора он надежно укрылся в главной батарее, но вместо этого он стоял по ту сторону двери, изо всех сил стараясь выглядеть ненавязчивым. Сердитый взгляд исчез с ее лица раньше, чем успел до конца сформироваться. Она задумалась, сколько времени потребуется, чтобы вспомнить язык его мимики; она научилась весьма неплохо разбираться в Гаррусе Вакариане к тому времени, как закончилась их последняя совместная миссия. Два года назад для него. Для нее — словно вчера. Потом, потом, потом. (Когда?) Только она не могла прочесть выражение его лица, и у нее скрутило внутренности от страха, что он передумал, что сейчас он, выразив ей свое уважение и сожаление, сообщит, что не может связать себя с организацией вроде Цербера. И, что хуже всего, она даже не могла его винить. Она хотела бы сделать то же самое, хотела умыть руки и смиренно попроситься назад в Альянс, упасть перед ними на колени, если это потребуется, чтобы убедить их, что она никогда не планировала быть возвращенной к жизни врагом. Но она видела ту брошенную куклу рядом с пустой кроватью, безвольную, ждущую прикосновения маленьких ручек, которые больше никогда ее не поднимут, и она не могла просто уйти. С непринужденностью, которой не чувствовала, Шепард изогнула губы в полуулыбке, специально рассчитанной, чтобы успокоить собеседника, и сказала: — Что я могу для тебя сделать, Вакариан? Он чуть наклонил голову, словно она была головоломкой, которую он пытался разгадать, лишней деталью, оставшейся на полу трюма Нормандии после починки Мако, предназначения которой он никак не мог вспомнить. Отступив на шаг, она жестом пригласила его зайти. Он поколебался на пороге всего мгновение (на мгновение дольше, чем следовало, предупредил голос, от которого она не могла отделаться) прежде чем принять ее предложение. — Добро пожаловать в мои до неприличия огромные апартаменты, — сказала она, ее шутливая самокритика имела оттенок искреннего отвращения. Гаррус моргнул, его мандибулы удивленно дернулись в подтверждении, что последнего он уловил больше, чем она рассчитывала. Но он не стал привлекать к этому внимания. Только шагнул в комнату и медленно обвел взглядом помещение. — Это… аквариум? — Да. — Без рыбы? Она пожала плечами. — Ограничения бюджета. Гаррус засмеялся и затем остановился, словно этот звук застал его врасплох, словно думал, что веселье здесь неуместно. Это она тоже абсолютно понимала. — Понятно. И, эм, это следящие устройства? — Были. Вполне уверена, что они уже все мертвы. — Убиты клубной музыкой? — он скорбно покачал головой. — Я те, которые находил, просто уничтожал. Ты нашла наказание получше. Губы Шепард изогнулись, отзвук настоящей улыбки, и она отвернулась, приглашая Гарруса присоединиться к ней в уютном уголке с мягкими диванами. — Я бы предложила тебе выпить, но… — она махнула в направлении пустой винной бутылки и таких же пустых бокалов. — У меня нет декстро-алкоголя. Эм. И лево-алкоголя в данный момент тоже. — В комнате отдыха есть турианский бренди, — ответил он непринужденно, словно распитие ею спиртного в одиночестве не было чем-то, заслуживающим комментария. — Захвачу его в следующий раз. Она фыркнула, опустив голову. — Будет вечеринка. Обычное воссоединение Нормандии SR-1. (Слишком искренне, сказал голос. Слишком уязвимо. Ты будешь жалеть об этом. Ты всегда о таком жалеешь. Ты должна быть осторожнее, Шепард, ты знаешь.) — Разве что, — добавила она, слова, выдавливаемые из сопротивляющегося горла, уже затронули эмоции, которых она не могла себе позволить, — если ты здесь, чтобы сказать, что хочешь сойти на следующей станции. Я пойму. Без обид. Он напрягся, словно она его ударила. — Я уже говорил, Шепард, я никуда не уйду. Она вскинула руки вверх в немного беспомощном жесте. — Я подумал, может ты… — он нерешительно остановился. — Ты хочешь об этом поговорить? Без свидетелей, обычных или электронных. Она задумалась над этим. Серьезно. Рассмотрела эту возможность, как не стала бы рассматривать возможность такого разговора с Чамберс, Лоусон или даже Карин Чаквас. Она даже начала: — Я выгляжу… — но оборвала фразу на середине — Настоящей? Неправильной? Собой? Что они сделали со мной, Гаррус, что они сделали? — и проглотила слова, прежде чем начать взваливать на него ношу своих сомнений. Он получил ракетой в лицо и был вынужден разбираться со своим одному богу ведомым дерьмом — все те мешки с трупами, его мертвые, о которых он так тщательно позаботился, его стенающие призраки — и она не готова была сваливать на его плечи еще больше груза. Так что она помотала головой и смягчила отказ улыбкой. В этот раз искренней, мягкой и печальной. Улыбкой, говорившей, что ей хотелось бы воспользоваться его предложением. Улыбкой, говорившей, что однажды, возможно этот разговор состоится. — Потом. А ты хочешь поговорить о том, что с тобой произошло? — это был не допрос; просто предложение, такое же искреннее, как и его; рука протянутая под воду, готовая схватить и удержать. Его мандибулы разлетелись, и он опустил голову. Даже такое небольшое движение заставило его поморщиться от свежей боли, и он поднес пальцы к раненной щеке, позволив им застыть там на мгновение, но не касаясь. — Не сейчас, — ответил он, опустив руку. — Может, скоро. Если ты не против. — Как скажешь, — ответила она. — Дверь всегда открыта. Он развернулся к ней. Их колени соприкоснулись, костяшки его пальцев задели костяшки ее. Непреднамеренно, подумала она, и все же она едва не потянулась, чтобы переплести свои пальцы с его. Она вспомнила ладони своего отца, его руки, его слезы. Как бы сильно она не хотела помочь, вытянуть Гарруса из воды, она не хотела нанести больше вреда, утянуть его вниз за собой. Ее пальцы дернулись и сжались в кулак. Гаррус вздохнул. Или, может, это была она. — Шепард, — сказал он, и ее сердце ухнуло вниз, когда она поняла, что он собирается спросить: ты в порядке? Она приготовила ответ, уклонение, улыбку и неприступный фасад ее маски коммандера Шепард. Гаррус наблюдал за ней своими проницательными глазами: знакомыми, но постаревшими, так сильно постаревшими, и это было связано не с двумя пропущенными ей годами, а со всем тем, о чем он не был готов говорить. Призраки смотрели из глубины его глаз. Она застыла под пристальностью этого взгляда, внезапно поняв, что не сможет солгать ему, не сможет убедить его, если попытается. Он видел ее насквозь: шрамы, звезды, погружение под воду. А затем момент прошел. Он не спросил. Взамен он почти незаметно покачал головой и мягко коснулся пальцами ее крепко сжатого кулака. — Хорошо, что ты снова рядом. В этот раз ее обожгло совершенно по-другому, не огнем, не болью, не нехваткой воздуха, не яростью, ненавистью или отвращением, но жжением непролитых слез. Его пальцы все еще покоились на тыльной стороне ее ладони, ничего не прося, предлагая всю помощь, какую возможно. Она мягко толкнула его плечом, старый компанейский жест из тех времен, когда для них обоих все было намного проще, несмотря на кровожадного мятежного спектра и внезапное появление расы разумных машин, нацеленных на всеобщее истребление. — Взаимно, — сказала она. — Итак. Начнем подсчет выстрелов с нуля? — Определенно, — сказал Гаррус, откинувшись назад на спинку дивана и закинув ногу на ногу, устроив щиколотку одной на колене другой в самой расслабленной позе и наконец убрав пальцы с ее руки. Ощущение их тепла осталось. Ее пальцы мягко разжались, как вздох, как самый сладостный выдох. — И пусть победит лучший турианец. — Пусть лучший турианец мечтает дальше, — возразила Шепард. — В этот раз угощать точно будешь ты. Надбровные пластины Гаррус взлетели вверх, изображая легкий скепсис. — А я-то думал, предполагается, что это будет самоубийственная миссия. Она фыркнула, и это было почти, почти смешком. — Сбрасываешь меня со счетов, Вакариан? — Никогда, — ответил он твердо, незамедлительно и так серьезно, что у нее перехватило дыхание. — Хорошо, — ответила она в тон, когда снова смогла дышать. — Потому что я начинаю думать, что у меня все же еще есть, ради чего жить. — То же самое со мной, — ответил он спустя мгновение. — То же самое, — он кивнул в направлении груды жучков. — Должен сказать, желание увидеть, как ты разберешься с Призраком, где-то наверху этого списка. Надеюсь, я буду рядом в день, когда это произойдет. Она снова толкнула его плечом, одновременно выражая надежду и обещание. — Не позволила бы никому иному стоять за моим плечом, Вакариан. Но могу попросить тебя оставить за мной финальный выстрел. — Обещай мне не использовать себя в качестве наживки, и я подумаю. Она кивнула, вспомнив не погружение или звезды, а как бросилась на нее злобная тварь, что раньше была Сареном Артериусом, металлические когти тянулись к ее открытому лицу, к ее горлу. Она тогда смотрела смерти в лицо, не в первый раз и не в последний. Но очень близко. Близко, но не совсем. Выстрел Гарруса спас ее. Прежде чем она могла бы передумать, она встала, пересекла комнату, смахнула жучки с тумбочки и подпалила. Затем она сбавила музыку. Не выключила; она еще не была готова к тишине, как не была готова спать, глядя на звезды, но первые за долгое время ей не нужно было давить собственные мысли. Она развернулась и посмотрела на растянувшийся на всю стену пустой контейнер с водой, и ее губы тронула улыбка. — Я заведу рыбок, — сказала она. — Заполню весь чертов аквариум до краев. — Да? — спросил Гаррус уже не с легким, а полноценным скепсисом. — А ты когда-нибудь держала питомцев? Эм, на космическом корабле? — Это просто рыбки, — фыркнула она, потушив искры своего электронного погребального костра, пока ИИ корабля не поднял тревогу. — Какие с ними могут быть сложности? — Ну не знаю, Шепард. То же самое ты говорила, когда забиралась по скалам на Мако. — И мы всего пару раз упали со склона, — она улыбнулась. — Знаешь, Цербер предоставил нам ховеркрафт "Молот". Ответная улыбка Гарруса была не менее искренней, хоть изображалась на инопланетном лице и вместо изогнутых губ были разошедшиеся в стороны мандибулы. — Только не это. А еще не поздно изменить мое решение не уходить? — Ну-ну, Гаррус, — сказала она, пренебрежительно махнув рукой, — немного лавы еще никого не убило. Наконец, он рассмеялся, и в этот раз не стал себя обрывать. Его плечи немного расслабились, а глаза освещались не только призраками. Странно, но от этого она тоже почувствовала себя, словно она вынырнула на поверхность, сделала глубокий вдох после того, как слишком долго задерживала дыхание. — Не смею подвергать сомнению твои навыки, коммандер, но мне кажется, ты не совсем понимаешь, как работает лава. Или законы физики, если уж на то пошло. — Значит, как в старые времена? — Не хватает кроганов с нежными желудками, но да, определенно. Ее улыбка переросла в ухмылку, и в этот раз она не стала ее подавлять, прятать, отгонять. — Спасибо, Гаррус. Он фыркнул. — За то, что напомнил, как часто от поездок на Мако Рекс расставался со своим обедом? Потому что я лично изо всех сил старался это забыть. — Ага, — сказала она. — За это, — она пересекла комнату и потянула ему руку. — Постреляем по мишеням в трюме? Его пальцы обхватили ее запястье; ее сомкнулись на его пальцах, и остались в таком положении на мгновение дольше необходимого, когда он поднялся на ноги. Он усмехнулся. — Победитель первым сядет за руль этого ховеркрафта. — Заметано, — согласилась она и сделала первый вдох; настоящий, глубокий, почти оптимистичный, черт возьми, с тех пор, как умерла.