Зови меня Имшэль

Хотелось полмира, хватило на велосипед © «Петля пристрастия»

Преподобная мать Жизель проводила все свое время в лазарете, утешая раненых. Или в часовне, вознося хвалы Создателю. Или в уютном цветущем саду в самом сердце крепости, прячась от всего остального мира с его шумом и соблазнами. Сюда не долетал грохот стройки, грязная ругань ополченцев и вульгарный хохот леди Инквизитора, заслышав который преподобная мать всякий раз сокрушенно качала головой. В саду не бродил ветер, и в воздухе стоял густой, но не удушливый запах осенних цветов и лекарственных трав, который приятно щекотал ноздри. Превыше всех остальных даров Создателя преподобная мать ценила одиночество. В день третий Стража, едва забрезжил рассвет, ее уединение в саду нарушил статный темноволосый юноша в длинной отороченной мехом куртке. Не говоря ни слова, он скинул куртку, оставшись в одной нательной рубахе, взял стоявшую у разрушенной беседки лопату в руки и принялся усердно копать вдоль стены. Служанки, вышедшие с кухни нарвать трав, захихикали. - Это кто? – донеслось до чутких ушей преподобной матери, закаленных долгими годами служения Церкви. - А как хорош. Стоило матери Жизель повернуть к ним голову, как они скрылись за дверью подсобки, не прекращая хихикать. Юноша не обратил на них никакого внимания. Ежедневно в Небесную твердыню прибывали новые адепты леди Инквизитора, а некоторых она привозила с собой, вернувшись из очередного путешествия, как диковинные заморские побрякушки. В своем тщеславии эти побрякушки Инквизитор считала самыми яркими самоцветами в своей короне. Не по их заслугам - на том только основании, что нашла их сама, даже если для этого пришлось покопаться в мусоре. Мать Жизель присела на край скамьи, чинно сложив руки у себя на коленях. Очевидно, юноша ее не заметил. Как при любом дворе, у трона Инквизитора целыми днями толпились поклонники ее громогласного смеха и дурных манер. На какой бы трон она ни взгромоздилась, ее ноги всегда болтались в воздухе. Так надо же было додуматься – Варрик Тетрас подсунул ей в качестве подставки для ног живого нага. Все очень смеялись. Мать Жизель накрепко запоминала всех, кого видела даже мельком – и, увы, красивых мужчин она запоминала ярче, чем женщин. Годы подвижничества оставили нетронутой эту постыдную часть ее души. Юноша был красив. И мать Жизель была уверена - этого человека здесь раньше не было. Преподобная мать плохо спала, ворочаясь на жестких досках в своей пустой комнате. Днем ее освещало то солнце, которое Создатель зажег на небесах, а ночью – то солнце, которое Андрасте вышила на своем знамени собственными руками, и бледная копия которого висела на стене для вознесения молитв. Небольшое окно выходило на мост и не запиралось даже в мороз, чтобы плоть ни на минуту не забывала, что она слаба и, в конечном счете, смертна. Этой ночью мать Жизель слышала, как Инквизитор возвращается в Скайхолд, но не стала подниматься, чтобы посмотреть, кого бесстыжая гномка на сей раз везет с собой. Быть может, его? Юноша копал долго, ни на что не отвлекаясь, а мать Жизель терпеливо ждала, пока он закончит. Раскопав до дальней стены сада прекрасную пышную гряду, он воткнул лопату в землю и развернулся. - О. Мать Жизель вежливо улыбнулась. - Я вас не заметил. - Что вы делали, позвольте спросить? – как можно любезнее спросила она. - Я… - юноша запнулся и беспомощно развел руками. Его дыхание все еще было прерывистым от интенсивной работы, а рубашка на груди потемнела от пота. – Мы привезли отличные семена из Эмприз-дю-Лион. Я думал… отличиться, но не только… Создатель, теперь все выглядит так, будто я выскочка. Хотя... я и есть выскочка. - Какая прекрасная мысль, - ласково проговорила преподобная мать. - Быть выскочкой? - Раскопать гряду для лекарственных трав, которые вы с Инквизитором привезли из Эмприз-дю-Лион, - улыбнулась она. – Я хорошо знаю эту местность. Там произрастает столько прекрасных образцов. В глубине души мать Жизель устыдилась своих двусмысленных слов, поневоле любуясь юношей, но он, кажется, ничего не заметил. У него было приятное, но изможденное лицо со следами тяжелых лишений. Сердце Жизель сжалось от сочувствия. - Благословите меня, преподобная мать, - сказал он, неловко переступая с ноги на ногу. – Благословите меня, и я пойду восвояси. Чувствую себя идиотом. Он порывисто опустился на одно колено и уставился в землю. С легким волнением мать Жизель простерла руку над его головой. Когда она закончила произносить над ним благословенные слова Песни Света, он порывисто припал к краю ее одеяния губами. - Как ваше имя, милое дитя? – негромко спросила преподобная мать. - Зовите меня Имшэль, святая мать, - ответил он. – Это не мое настоящее имя, но другого у меня не будет, пока я не исполню свой обет. Я назвался так в честь моего лучшего друга Мишэля, за смерть которого я поклялся отомстить. - Но принесет ли месть покой вашему другу? – робко спросила мать Жизель. - Она принесет покой мне. Он быстро поднялся на ноги и, коротко кивнув Жизель на прощание, спешно покинул сад в глубочайшем смущении. ~*~ Мутная вода в тазу подванивала рыбой. Рубашка была дерьмового сукна, а теперь еще жизнеутверждающе смердела потом. Окно выходило на трактир, откуда доносилось нытье менестреля, похожее на вопль драной кошки. И даже это сравнение было омерзительно в своей банальности. В углу навалила кучу подставка для ног Инквизитора. Если бы он не облажался так круто при выборе союзников шесть месяцев назад, то к третьему Стражу этого благословенного года жил бы, как король. - Я тебя вижу, идиот, - Имшэль вытер шею и раздраженно бросил мокрое полотенце в угол. – Всегда и везде. - Я – Сострадание, - ответили ему из угла. - А я как сказал? - Ты сказал «идиот». - Яйца Создателя, да ты и впрямь идиот, - Имшэль устало вздохнул, опускаясь на край кровати. Жесткая и, похоже, нестроганая. На такой поверхности любить красавиц можно только в упоре лежа и в спущенных до колен штанах. А для этого надо быть по меньшей мере командором Калленом. – Поверишь ли, старик? Копал все утро грядку в огороде в одной рубахе - выдохся. Преподобная мать от меня без ума. Бьюсь об заклад, Андрасте тоже взмокла. Имшэль бы, однако, не взмок от себя, будь он Андрасте. Он бросил взгляд на свое отражение в мутном зеркале на стене и с отвращением отвернулся. Вся его внешность несла на себе отпечаток того несказанного позора, поверить в который его вынуждали тухлая вода и куча нажьего дерьма в углу. Обманут. Обведен вокруг пальца порождением тьмы. Тупица. Кретин. Безмозглый выродок. Хуже, чем эта синюшная рыба-нихуяшка с большими глазами, что сидит в углу в кастрюле поверх шляпы и хватает воздух ртом. По эту сторону Завесы нет таких слов, чтобы описать, как Имшэль был сам в себе разочарован. Что скажут Зибенкек и Гаксканг? Ах, да. Они ж сдохли. Это хорошо. Хоть что-то хорошо. Из Недозволенных остался только он. Столько времени прошло. Половина вечности. Видать, вторую половину вечности он обречен думать о них так, как будто они живы. Имшэль был далек от скорби по старым друзьям, как никогда. Но - привычка, будь она не ладна. Да, точно. Есть же еще Бесформенный. Стоило вспомнить это имя, и Имшэль захохотал в голос. Червяк Сострадание в углу беспокойно заелозил. Имшэль чувствовал, как своими липкими дрожащими щупальцами он пытается влезть в его голову, но это было не противнее, чем трястись в одной телеге с пахучими селянами. Да и не до того ему было - он вспоминал Бесформенного. Над этим можно смеяться веками! Бесформенный! Несколько секунд Имшэль сотрясался от смеха всем телом, как безумный, а потом завалился на кровать, не снимая сапог, и закинул руку за голову. Уставился на потолок, затянутый по углам паутиной. Оттуда на него глядела большая бледная поганка. - Ты темный, - изрек червяк, облапав его внутреннюю сущность. – Я был таким. Имшэль снова прыснул, но на сей раз получилось визгливо. Сострадание мрачнел с каждой секундой. - Я убивал. Я думал, что помогаю. - А я убивал, потому что это весело. Сострадание поднялся на ноги и подошел к двери. Имшэль знал, что, как любая добродетель, сострадание крайне неприглядно. Но не думал, что настолько. - Эй, Сострадание, - окликнул он духа. – Принеси-ка мне что-нибудь почавкать. Мальчишка решительно пересек комнату и завис над Имшэлем, сжимая и разжимая кулаки. На миг изумленному Имшэлю показалось, что сейчас его ударят, но этого не произошло. Духа словно что-то отвлекло, и он разом растерял всю свою злость, а заодно и интерес к Имшэлю. - Нет, - коротко ответил Сострадание и поспешил к двери. - Эй, я же тут страдаю! Бездушный говнюк! – крикнул Имшэль ему вслед. Когда шаги Сострадания стихли в коридоре, дух Выбора взмахнул рукой, не вставая с кровати, и дверь в его комнату с грохотом закрылась. ~*~