Снегопад

      Угловатая тень, падающая в сугроб сквозь стенку палатки, шевелится. Только сейчас я понимаю, что кто-то сидит там, внутри.       Я даже не трачу время на предположения. Просто перешагиваю через скрючившегося в снегу Саню и откидываю полог в сторону.       Палатка освещена изнутри маслянисто-желтым светом фонаря, в ней одуряюще тепло и пахнет едой. В углу свалена, как куча бледных капустных листьев, зеленая мятая куртка одного из пацанов.       Леха сидит пригнувшись и подвернув ноги под себя; он что-то спокойно перебирает в руках, поднеся ко рту. Словно не знает, что мертвый Саня с затолканным в глотку объективом лежит за порогом.       Меня охватывает то самое чувство, которое бывает, когда обычный сон - бредовый, дурной, но не кошмарный - медленно переливается в кошмар, а ты понимаешь это, но остановиться - не можешь, следуя безумному сценарию, написанному где-то вне твоего сознания.       И я - хотя разум кричит, приказывая бежать прямо сейчас, спасаться, "развидеть" - потому что это Леха убил Саню, потому что Леха свихнулся или даже потому, что это не Леха - медленно разлепляю губы и окликаю его.       - Эй, что у вас… стряслось? Ты в порядке?       Он оборачивается, держа в руках золотисто-румяный кусок жареного мяса с кожей, которое ел.       По его щекам размазан жир и сок, тепло блестящий в свете фонаря.       Леха широко улыбается лоснящимися губами, словно стараясь дать понять, что рад меня видеть, и роняет мясо на пол.       Я застываю, а он ползет ко мне на полусогнутых ногах, быстро, как животное.       Сбивает меня тычком в челюсть, так, что я опрокидываюсь на спину.       Я не защищаюсь, просто пячусь - слишком медленно и неловко, словно мои суставы забились пластилином. Я все еще плыву по течению этого чертова кошмара.       Леха грохается на мои ноги всеми ста двадцатью кило, тяжело и шумно дыша - до моего лица доносится его пахнущее жареным мясом дыхание.       Он мусолит пряжку ремня, пытаясь расстегнуть ее своими непослушными, соскальзывающими пальцами - ранит руку об угол пряжки, даже не замечая этого, и размазывает по тусклому металлу кровь вперемежку с золотисто-прозрачным жиром.       На пряжку он не смотрит. И на меня - тоже; он смотрит внутрь собственной головы.       А я до сих пор не могу пошевелиться, просто ошалело таращусь на его резиновые пальцы, скребущие ремень. На них, забившись в трещины огрубевшей кожи, остались кислотно-розовые пылинки.       - Ты хочешь... Большую Рыбу? - хрипит он, выдыхая сырой и застоявшийся в легких воздух, как у больного. Кажется, он все еще дожевывает что-то.       И тогда внутри у меня наконец лопается эта треклятая пружина безволия.       Я кричу - тупо и громко - и пинаю его в пах, вложив в этот пинок все омерзение и ярость.       Леха квакает и сгибается, сжав руками низ живота. Его глаза вылезают из орбит, выпирают на посеревшем лице, как две стеклянные лампочки.       Из его хлопнувшего рта вываливается маленький белый шарик, похожий на снежок; падает мне на живот и скатывается вниз, оставив холодную мокрую дорожку.       Я вскакиваю и кидаюсь на него: пинаю в почки, в живот, бью в челюсть, в горло - он только корчится на полу и мычит; потом уже просто начинаю душить.       Он слепо хватается за воздух, за мое лицо, словно пытается стащить покрывающую его кожу - я кусаю его за пальцы, с отвращением вспоминая об оставшихся на них кристалликах розовой дряни.       Его гортань почти хрустит у меня под руками, губы, подернутые жирной пленкой, сереют, на них пузырится слюна.       - Какого хрена ты делаешь?! - я с ужасом различаю слова в его хрипе. - Ты свихнулся?!       Я понимаю, что сейчас Леха смотрит на меня, и в его вытаращенных, расширенных и темных глазах - наверное, так же смотрел я минуту назад - плещется даже не страх, а ярость непонимания. Он действительно не знает, почему я напал на него.       Я разжимаю руки - на секунду, скорее от удивления, и он отталкивает меня, бьет локтем в лицо и, вырвавшись, выбегает прочь.       Полог, придавленный снегом, не падает, и я вижу, как он спотыкается о тело Сани, шарахается с криком, не удержав равновесия, барахтается в сугробе.       Утирая кровь с разбитой губы, я вылезаю следом, стою, с минуту пытаясь сообразить, что делает Леха.       Его серая спина мечется в занесшем мою машину сугробе, он расшвыривает снег у передних колес, затем кидается в салон.       - Стой! Леха, стой! - пытаюсь я прокричать осевшим голосом. Хлопья снега липнут к лицу. - Это я!       Мотор чирикает фирменной перемерзлой трелью, затем неожиданно трескуче чихает и заводится.       Расшвыривая снег в стороны, "Лада" зигзагом проносится мимо, на секунду теряясь в белом сумраке - я делаю глубокий вдох - и внезапно вырывается снова, жуткая со своим засыпанным лобовым и мертвыми фарами, чтобы выбить этот воздух из моей грудной клетки.       Сбивает меня, отшвырнув на бок палатки, откатывается назад и, газанув, несется на меня снова. Я откатываюсь, а она с хрустом въезжает в сугроб, несколько секунд беспомощно жует его шинами, после чего скрывается окончательно, скрипя и урча вдалеке.       Я поднимаюсь, утираю лицо рукавом - облепивший его снег быстро темнеет. Так и стою, не чувствуя даже холода.       Гляжу в темноту, в сторону шоссе, куда унеслась зигзагами "Оладья", и громко, отрывисто матерюсь, обзывая ее предательницей и потаскухой.       Будь моя воля, я бы сейчас разнес собственную машину кувалдой, обрушил бы на нее всю свою ненависть. Она, вечно кочевряжившаяся надо мной, у него завелась с полпинка, бросила меня здесь, да еще и сбила.       А Леха - ни при чем. Он просто пропал.