Не дать.

Они прячутся здесь под масками, чтобы потом их скинуть. Они чувствуют напряжение, чтобы потом – нет. Этот ток, что проходит по всему телу, разрушает что-то внутри, делает больно; делает сильным. У него нет причин, чтобы остаться здесь. Только дело. И ничего больше. Она вскрикивает, и он падает рядом с ней, издавая протяжный стон. И её тёмно-синий взгляд пронзает его насквозь. Им с Элизабет сейчас слишком хорошо. Она просыпается в белеющей пустоте, поднимается на ноги, волоча за собой оборванную ткань платья. Голова у неё болит. Она видит силуэт чуть вдали, большие плечи и сорванную с головы шляпу. Та фигура смотрит на маяки, на множество чужих жизней. Элизабет становится рядом... ... и он с тяжёлым стоном отрывает от земли свою голову, когда она подаёт ему руку, и запёкшаяся на его губе кровь не сильно-то его беспокоит. В этой девушке так много знакомого, и он думает, когда же видел её раньше. И не может вспомнить. Её лицо расплывается перед глазами, оставляя лишь отпечатки – красной помады, прикосновений, её голоса. Её лицо появляется каждый раз, стоит ему отвернуться, и зажигается миллионами отражений на плакатах, картах, обложках. И он понимает, что не может её запомнить. Элизабет сделает всё, чтобы он её не узнал. Букер выхватывает из пачки сигарету и затягивается, выдыхая в пустоте холла. И её рука возникает перед лицом, протягивая сигарету. На этот раз – не зажечь. – Что за дрянь ты, однако, куришь, – хрипло смеётся он, и красные уголки её губ приподнимаются в резком движении, стоит ему взглянуть. – Мистер ДеВитт, а вы всё никак не бросите? Ваша пепельница не думаю, что когда-нибудь опустеет. Ему не хочется признавать, но эта девчонка права. И её блузка, пронзительно белая, о чём-то ему навязчиво напоминает... ... но Элизабет сделает всё, чтобы он её не узнал.