Misery

- Хитоки… я скучаю. Давай попробуем ещё раз? – спросонья я подумал, что эти слова мне послышались. - Что, прости? – наощупь включил ночник, зажмурившись от казавшегося нестерпимо ярким света, и ожесточённо потёр глаза. - Давай попробуем ещё раз? – голос тихий, как и всегда, но кажется, что невозможно ему не подчиниться. Спокойно, наверное, я просто не так его понял. Вернее, услышал в его словах то, что очень хотел услышать. - Ты сейчас о группе? – стараясь унять разом забившееся чаще сердце. Главное – не питать ложных надежд. Наверняка рядом с ним сейчас жена, а в соседней комнате посапывают очаровательные дочурки. Сердце привычно пропустило удар, и я едва подавил вздох. Когда же я привыкну? Десять лет прошло. Даже наш концерт-воссоединение был тяжёлым испытанием для моих нервов. А теперь он вот так просто звонит – без сомнения, в порыве вдохновения. Это так похоже на Киёхару. Он и ушёл так же, ничего не объясняя. Только потом я узнал, что он встречался с девушкой, что она забеременела, и он на ней женился. Это было не просто неожиданно. Для меня это стало шоком. Оказалось, что все те годы, проведённые вместе, были только фарсом, его прихотью. - Не только, - как ножом пырнул. – Хитоки, я по тебе скучаю. Спустя столько лет? Скучает? Это казалось настолько невероятным, что я тихо рассмеялся. - Киё-кун, ты пил? - Нет, - кажется, он не понял, почему я спросил об этом. Неужели правда? Мне хотелось верить. Но я не мог. Уже не мог. Самообманом я занимался все десять лет, пора бы, наконец, перестать верить в такие вот «чудеса». – Ты не веришь, да? - А ты думаешь, что я могу верить? – я услышал, как он щёлкнул зажигалкой и затянулся. – Ты приложил немало усилий к тому, чтобы я не верил в твои слова о чувствах. - Я знаю, - в его словах была горечь. – Но я, правда, скучаю по тебе. Просто выслушай меня, хорошо? Как будто и не было этих лет. Выслушать. Что нового он может мне сказать теперь, когда уже ничего не будет как прежде? - Хорошо, - я откинулся на подушки и вздохнул. – Я выслушаю тебя. Он ведь знает, что я не могу иначе. Иногда хотелось от души врезать самому себе за такую мягкотелость во всём, что касалось его. Если бы это был не Киёхару, я давно бы уже положил трубку и спокойно заснул. Завтра репетиция и какой-то изощрённый моральный мазохизм – находиться почти постоянно рядом с тем, кого он так почитает. Иногда я думаю, что согласился на предложение Морри, только чтобы помнить. Хотя работа затягивала меня – как и всегда. Работа – лекарство от всех бед и проклятье. - Я… Слушай, я знаю, как всё это выглядело тогда для тебя… Я виноват перед тобой. И я не хотел, чтобы всё получилось вот так. Я не люблю Акико. И никогда не любил. - Но ты с ней встречался, разве нет? - Это враньё. Акико – моя подруга с детства. Мы с ней чуть не пешком под стол вместе ходили. Я даже не могу сказать, сколько лет мы знакомы. Ты ведь знаешь… Неужели ты забыл те годы? Разве у меня было время встречаться с кем-то, когда я круглые сутки проводил с тобой? - А беременность Акико тоже враньё? Это ведь было причиной… - я не смог договорить. Всё еще тяжело. - Нет, - в голосе было отчаяние. – Это… Мы с тобой тогда поругались, я уехал, помнишь? Напился так, что ничего не соображал. А в баре встретил её. Это была одна ночь всего. Чёрт... - Ну, спасибо, мне гораздо легче от того, что ты изменил мне всего раз, а не регулярно это делал, - я сам не понял, откуда в моём голосе появились эти издевательские интонации. – Только сути дела это не меняет, понимаешь? - Понимаю. Но я не мог иначе. Хитоки, это мой ребенок. Я же не мог позволить ей сделать аборт. Даже зная, что придётся тебя оставить… - Ты сам сейчас ответил на вопрос, что я для тебя значу. Ты выбрал. И о чём речь в таком случае? – что я делаю? Какой вообще смысл об этом разговаривать? Снова мучить себя почём зря? - Да послушай же ты меня! – он начинал злиться. – Акико знала, всегда знала, что я её не люблю. И она хотела сделать аборт. Но… это же мой ребенок. Моя девочка. Я был счастлив, когда она родилась. И я так хотел, чтобы ты был рядом со мной тогда… - Всё или ничего, да? Киё-кун, нельзя получить всё, чего хочешь. Ты выбрал семью и детей, оставив меня. Так чего же ты хочешь от меня? - Я люблю тебя. Я скучаю по тебе. Я с ума схожу от этого. Знаешь, так паршиво мне не было, даже когда я заменял тебя Шином. Когда ты не знал… Меня даже девочки не радуют сейчас. Может, из-за того нашего концерта… - Ты сам решил его провести. - Я знаю. Но я не думал, что это будет так тяжело. Ты можешь мне не верить, я пойму. Но… позволь мне просто быть рядом. Я вздохнул. Снова? Куроюме? Но как раньше ничего не будет. - Ты ведь понимаешь, что как раньше не будет? - Будет лучше. Я докажу, - я вздрогнул от звонка в дверь. – Открой. Этот сумасшедший посреди ночи приехал… Я открыл дверь, и он распластался на полу – очевидно, сидел, привалившись к ней спиной, - всё так же сжимая в руке телефон и глядя на меня. И я, как завороженный, точно так же прижимал бесполезную трубку к уху. - Простишь меня? – это запрещённый приём – смотреть на меня так. Думаешь, я забыл? - Нет. Я не могу, - могу, хочу, уже простил, самовлюбленный ты идиот. Но сказать тебе об этом сейчас означает снова дать тебе безграничную власть надо мной. Ту же, что была у тебя десять лет назад. Ещё раз на те же грабли? Нет уж, увольте. - Прошу, - голос падает до хриплого шёпота, а я чувствую, что мелко дрожу. Возьми себя в руки. Возьми себя в руки, чёрт тебя подери! - Хитоки… - когда он встаёт на колени, непонятно зачем всё ещё шепча в трубку, я чувствую, что готов рухнуть рядом с ним. – Хитоки… - я дёргаюсь, как от удара, когда он прижимается щекой к моему бедру. Пальцы скользят по коже, а я проклинаю тот день, когда решил спать в одном белье. – Мой Хитоки… - почему я всё ещё стою и позволяю ему всё это? И лишь когда его пальцы касаются члена сквозь тонкую ткань, я с коротким стоном делаю шаг назад. - Нет. - Почему? Ты ведь хочешь… - чёрт, я действительно завёлся от его прикосновений. Тело не заставишь лгать. – Почему, Хитоки? - Ты не можешь просто так врываться ко мне и предлагать себя. Хочешь снова повторить ту ночь, да? Один раз я уже поддался тебе, Киё-кун, поддался на эту твою уловку… - Это не уловка, - я отшатнулся, так и не осознав, как же ему удалось незаметно для меня подняться с колен и снова прижаться ко мне. – Я любил тебя. И люблю… И буду любить. И тебя мне не заменит никто. Ни дети, ни друзья, ни Акико. Потому что ты мой, Хитоки. Мой единственный Хитоки. Только мой. Я хочу только тебя. Я не хочу видеть рядом с собой на сцене больше никого. Я не хочу больше просыпаться без тебя, слышишь? Я не хочу возвращаться в Нагою к Акико. Она мне не нужна. Мне нужен только ты. - А… - я тщетно пытался найти слова. Жаркое дыхание возле самого уха, такое родное, почти уже забытое тепло его тела, его хриплый шёпот, его запах. Я чувствовал, что растворяюсь в нём, и уже едва сдерживался от того, чтобы просто прижать его к себе – до хруста костей. – А… твои… дети… как же? – это даже для меня звучало слишком жалко. Срывающимся голосом, едва дыша от его близости и всё же стараясь уцепиться за жалкие остатки здравого смысла. Бороться с собой всегда сложнее всего. Бороться с собой, когда всё существо стремится к нему, когда лишь затуманенный разум отчаянно кричит о том, что мне снова будет больно. От собственной слабости тошнит, от мучительной неспособности противиться желанию быть с ним. Пусть снова лишь на короткое время. Я хочу верить ему. Так хочу… - Не думай о них. Ни о чём не думай… - это шепчет он или моё заходящееся от волнения сердце? Не знаю. Не хочу знать. И, мысленно послав всё, что только можно, к чёрту, обнимаю его. Целую так порывисто и жадно, что больно самому. О, боги… неужели настолько сильно я этого хотел? Все эти годы? Но разве это важно? Разве важно то, что было или что будет – да вообще хоть что-то, кроме того, что именно сейчас он мой? Пусть так будет ещё только секунду. Пусть. Главное то, с какой страстью он отвечает мне. Сейчас уже всё равно, что он говорил. Его едва слышные, отрывистые стоны говорят много больше, чем можно выразить словами. То, как он стремится освободиться от одежды, выдаёт его нетерпение. Он увлекает меня за собой, он вновь подчиняет. И так приятно снова почувствовать странную покорность его воле. Я успел забыть, каково это. Почти успел. Я никогда не забывал ничего, что было связано с Киёхару. И пусть он изменился... Когда я в последний раз целовал его губы, они не были такими обветренными. Когда я в последний раз видел его лицо так близко, от уголков его невозможных глаз ещё не разбегались эти тонкие лучики морщинок. Когда я в последний раз ласкал его, на его коже ещё не расцвели узоры татуировок. Слишком многое сейчас было ново. Мы оба изменились и изменились сильно. Так почему я по-прежнему терял голову от мягкости его кожи, от его горьких от сигаретного дыма губ, тонул в его колдовских глазах? Ничему не учусь, верно? Но и он… Я помнил каждую чувствительную точку на его теле. Я предвидел каждый его стон. Я знал, что ему нравится, от чего он сходит с ума. И миг ли, час ли, вечность ли спустя, уже не я, а он стал послушным моей воле. Разметавшись на моей постели, умоляя меня о большем. Потеряв всякий стыд, ласкал себя, выставляя напоказ. Притягивал меня, вовлекая в развязные, долгие, сладкие поцелуи, хватал за руки, направляя, и тихо хныкал, когда я лишал его ласки. А я разрывался от противоречивых желаний взять его, снова сделать своим и бежать от этой пытки, на которую себя обрекал. Почему я всё ещё здесь? Почему я всё ещё медлю? Решиться раз и навсегда. И больше никогда и никому не отдавать его. Ни за что. Я не позволю больше никому заменить меня. Неважно, на сцене или в постели. Только я буду рядом с тобой, когда ты будешь петь наши песни. Только я буду ласкать тебя, слушать твои стоны, видеть тебя таким. Любить тебя непросто, но я люблю. Я покажу тебе. Всё, что копил в себе все эти годы. Всё, что так давно хотел тебе сказать. Я расскажу тебе. Я хочу тебя так же, как раньше – и совершенно иначе. Десять чёртовых лет я хотел вновь почувствовать, каково это – быть с тобой. Ты всё так же едва ощутимо вздрагиваешь, когда я целую шрам на твоём животе. Твои пальцы, кажется, стали ещё сильнее – мне больно, когда ты дёргаешь меня за волосы. Однажды я не выдержал и коротко остриг их. И сам так и не смог привыкнуть к короткой стрижке. Это был не я. Ты отдаешься мне всё так же – безумно, страстно, без остатка. А я сам, словно смертник в последнюю ночь, стараюсь запомнить всё – целую причудливые узоры татуировок, жадно вглядываюсь в твоё искажённое страстью лицо, кусаю губы. Живу тобой, дышу тобой. И не могу насытиться твоими прикосновениями. Ты хрипло кричишь, когда я, наконец, врываюсь в неподатливое тело, толком не подготовив, почти не осознавая, что делаю. И застываю, утыкаясь лбом в твоё подрагивающее плечо, шепча бессвязные слова извинений, давая тебе время снова привыкнуть к ощущениям. Тебе или себе? К чёрту мысли, мне так хорошо, что я, кажется, готов разреветься, как сопливая школьница, на чувства которой ответил первый красавец школы. Так глупо, верно? Взрослые люди, а всё туда же. Но когда ты подаёшься навстречу, мне уже всё равно. Когда ты обнимаешь меня, когда твои пальцы скользят по моей коже, путаются в волосах... Когда я после стольких лет снова чувствую тебя – так остро, так сильно. Поцелуям нет конца, дыхание сбивается и уже кажется, что оно одно на двоих. Я не понимаю, кто из нас шепчет о любви. Я не знаю, как долго я пребываю в состоянии этой почти наркотической эйфории. Ты мой наркотик. Всегда был им и остался. Я зависим. И я хочу быть зависимым. От тебя. Только от тебя. Всегда. И изливаясь в твоё тело, я впервые за последние десять лет чувствую себя живым. Чувство дежавю накрывает с головой. Так ведь уже было. Твоя голова на моём плече, только уже не темноволосая. Волосы лёгкие, выжженные бесконечными красками, но это всё же ты. Бездумно рисуешь пальцами узоры на моей коже и что-то тихо мурлычешь себе под нос. Интересный мотив. Если немного доработать, получится классная песня. - Откуда это? - Только что в голову пришло. Идея для нового сингла. Как всегда, спешишь жить. Как всегда, твоё вдохновение неподвластно никому и ничему. Ты совсем не изменился. - Правда? – я что, вслух это сказал? - Правда. И как же ты хочешь назвать наш новый сингл? - Misery, - смотришь мне в глаза. – Как тебе? Я в ответ усмехаюсь и целую тебя. Мы столько пережили с тобой. Ещё больше пережили порознь. И, кажется, правда – нет лучшего названия для начала нашей новой жизни. Чтобы помнить, как мучительно так долго быть врозь. - Мне нравится. И больше я никогда не позволю тебе заставить меня страдать.