* * *
Скотт гнал так, будто за ним по пятам скачет сам дьявол. То ли и вправду боялся получить взбучку за опоздание от таинственного кого-то, кто ожидал этих двоих в лесу и чьим гневом Айзек его припугивал... то ли просто хотел произвести на своего пассажира впечатление. Пассажир был впечатлен, дальше некуда. Забыв как о поручнях, так и о своем обещании прикоснуться к Дельгадо только тогда, когда ад замерзнет, Стайлз вцепился в его куртку не на жизнь, а насмерть. Во время сумасшедшей гонки, занявшей едва ли семь минут, он успел мысленно проститься со всеми, кого знал и любил, посетовать на то, что умрет девственником, а также набросать подробный черновик завещания. Тот факт, что Дельгадо не только не врезался ни во что по дороге, но и умудрился остановить свою адскую зверюгу прямо перед забетонированной дорожкой, ведущей от калитки к крыльцу дома Стилински, явно относился к числу божественных чудес, которым ни католическая, ни протестанская церковь не смогли бы придумать достойного объяснения. С трудом отцепив задеревеневшие от ужаса пальцы от чужой куртки, Стайлз с горем пополам слез на землю. Снял шлем, вернул его Скотту и посмотрел на него так, будто видел впервые в жизни. - Ты сумасшедший, - резюмировал он. - Совсем, на всю голову. Без шуток. Дельгадо тоже снял шлем. Улыбнулся и пожал плечами: - Просто хотел произвести впечатление. То, что он все еще хотел шутить на эту тему после того, что произошло в туалете «Джунглей», казалось Стайлзу невероятным. Господи, да любой другой его теперь за милю бы обходил. Все-таки пара винтиков у этого парня разболтана, вне всяких сомнений. А может, и больше, чем пара... Скотт все еще смотрел на него своим теплым взглядом, как будто надеялся, что он скажет еще что-нибудь, даст ему повод задержаться. И Стайлз решил его не разочаровывать. - Что за дела у вас в заповеднике? - выпалил он. Скотт нахмурился. Мягкая улыбка исчезла, уступая место сосредоточенному и серьезному выражению. Конечно, Стайлз не ожидал, что он вот так сразу выложит ему все про свои подозрительные делишки в лесу Хейлов, но Дельгадо собирался ответить, собирался, это точно. Собирался что-то сказать. Разлепил губы, прочистил горло, поднял на Стайлза взгляд... Вдруг от веранды, где в тени раскидистого платана зеленели мамины клумбы с цветами, послышался окрик. - Это ты! – воскликнула Клаудия, и быстро зашагала к ним, отбросив в сторону лопатку, с помощью которой разрыхляла землю вокруг своих обожаемых гортензий, и на ходу отряхивая руки от земли. – Это ты! Что ты здесь делаешь? «Вообще-то я здесь живу», собрался было ответить Стайлз. «Пожалуйста, скажи мне, что ты победила рак не для того, чтобы словить Альцгеймер в тридцать семь. Я твой сын, знаешь ли. Единственный, что немаловажно. Да, это я, это я, и ты можешь перестать так смо...» Озвучить что-либо из этого ему не удалось. Обратив на него не больше внимания, чем на уличный столб, Клаудия прошла мимо и заключила Скотта в крепкие объятья.* * *
Он обнял ее в ответ, и Стайлз почувствовал, как у него в прямом смысле этого слова отвалилась челюсть. - Как ты себя чувствуешь? – спросил Дельгадо после того, как этим двоим надоело обниматься, целоваться и мало что не обнюхивать друг друга. - Как хомяк в клетке, - сообщила Клаудия, уперев грязные от земли руки в бока. – Эти два мудоз... В смысле, мой муж и вот этот вот неблагодарный юноша, не позволяют мне выходить из дома! Только до почты и обратно, а что, скажи на милость, мне делать на почте? - Они правы, знаешь ли, - улыбнулся Скотт. Он указал на платок с листками марихуаны, которым Клаудия каждое утро повязывала голову: - Уже немного отросли, правда? С тех пор, как она вернулась из больницы, Кло не соглашалась расставаться со своим платком ни за какие коврижки. Прилагала все усилия к тому, чтобы никто на белом свете – ни соседи, ни почтальон, ни собака, пробегающая по другой стороне улицы, ни, уж конечно, муж или сын – не увидел ее лысой, как куриное яйцо, головы. Как будто в этом было что-то стыдное! Как будто кто-либо, знакомый с ней дольше минуты, мог перестать любить ее из-за такой ничтожной глупости, едва ли достойной упоминания. Стайлзу не нравилось, что вместо того, чтобы видеть в своей облысевшей после химиотерапии голове лишнее напоминание о собственной силе духа и храбрости, его мать видит в ней что-то, чего стоит смущаться. Однако это было ее дело, а не его. Он никогда бы не попросил ее снять платок, зная, что она этого не хочет. Скотт Дельгадо попросил. С таким видом, будто имел на это полное право. И если одно это было совершенно невероятным и в высшей степени возмутительным происшествием, то тот факт, что Кло послушалась, и вовсе не лез ни в какие ворота. Однако именно это и произошло. Она стянула платок, и Скотт с улыбкой погладил ее по ежику мягких каштановых волос. - Она же говорила тебе, что так и будет. Оглянуться не успеешь – снова придется покупать шампунь и доставать расческу. - Похоже на то. Ох, как же я соскучилась по вам обоим! – Стайлз подумал, что сейчас она снова заключит Скотта в объятья, и тогда мозги у него в голове точно дадут окончательный сбой и вытекут через уши, однако Клаудия лишь стукнула того кулаком в плечо. – То есть, не то, чтобы я хотела, чтобы мы снова виделись каждый день... То есть, хотела бы! Но не так, как раньше. То есть, так, как раньше, но не там! Скотт рассмеялся: - Я понял, понял, успокойся. Мы тоже скучаем по тебе, но, клянусь, если бы мы снова стали видеться каждый день там, где виделись, я бы кого-нибудь пристрелил. Как думаешь, твой домашний арест распространяется на дальний конец Данжен-роуд? Это немного дальше, чем почта, но, может, шериф все-таки позволит тебе поужинать у нас в эту пятницу? - Что. Тут. ПРОИСХОДИТ?! – наконец отмер Стайлз. - О, черт! – Скотт, словно очнувшись от его голоса, задрал рукав куртки и бросил быстрый взгляд на часы. – Я же опаздываю. Послушай, Кло, извини, но мне надо бежать. Встретимся в пятницу, хорошо? И звони! Я не знаю, есть ли у нее твой номер... - Есть, - заверила его Клаудия, снова возвращая платок на голову. – Мы, вообще-то, разговариваем каждый день, придурок. - О. – Скотт на мгновение замер с двумя мотоциклетными шлемами в руке. Потом спрятал запасной, а оставшийся напялил себе на голову и перекинул ногу через сидение, оседлывая мотоцикл. Затянутые в черные перчатки руки легли на поручни. – Никто ничего мне не рассказывает. - Мне знакомо это чувство, чувак, - не выдержал Стайлз. Дельгадо посмотрел на него. Из-за шлема Стайлз не видел нижней части его лица, но прищуренные глаза не оставляли сомнений в том, что он улыбается. - Пока, Стайлз, - сказал он, и опустил защитное стекло. Мотоцикл взревел и взял с места в карьер, невероятно быстро развивая скорость. Минута – и он уже скрылся за поворотом, оставив после себя лишь облачко выхлопного газа и удаляющийся утробный рев. Стайлз Стилински развернулся к матери одним слитным, обманчиво мягким движением. Любой, кто был знаком с ним достаточно долго, знал, что от этой кошачьей грации добра не жди. - Я тебя очень внимательно слушаю, - сказал он тем самым псевдо-дружелюбным тоном, каким его отец допрашивал подозреваемых, против которых уже успел накопать прорву компрометирующих улик. – Откуда, скажи на милость, ты знакома с... с ним?! Вместо того чтобы ответить, Клаудия посмотрела на него задумчиво. Потерла грязной рукой подбородок, оставляя на коже земляные следы... А потом ее глаза округлились, как бывает, когда человеку наконец удается ухватить за хвост то и дело ускользающую, не желающую ловиться мысль. - Только не говори мне, - сказала она, и в голосе ее слышался плохо скрываемый восторг, - только не говори мне, что Скотт – это тот самый Скотт, на которого тебя стошнило на дне рождении Лидии! - Меня стошнило не на него! Меня просто так стошнило, а он случайно оказался рядом! Но Клаудия уже не слушала. Запрокинув голову, она хохотала так, как, на памяти Стайлза, не хохотала с тех пор, как шериф, вернувшись домой после ночной смены, сделал себе бутерброд с ее маской для лица, опрометчиво оставленной женой в холодильнике.* * *
- Конечно, нет такого понятия – «моя медсестра». Даже у онколога узкого профиля, занимающегося определенным случаем, уделяющим ему время и массу внимания, прорва других пациентов. Которые тоже считают этого врача «своим». Это странное чувство, на самом-то деле. Часть тебя ненавидит врачей, как будто это они виноваты в том, что с тобой случилось. Часть понимает, что они всего лишь люди, изо дня в день ходящие сюда на работу, у которых есть семья, друзья, может, дети, может, годовалый голден-ретривер. А то, что их работа – это ты, просто досадное совпадение. Но есть и еще одна, третья часть. Та, что хочет, чтобы они были только твоими. Клаудия подвигала остатки пирога ложечкой. Микроволновка, в которой уже целую вечность размораживался зеленый горошек, надсадно пропищала, как будто намекая на то, что время близится к ужину, а жаркое с овощным подливом само себя не приготовит. Ни один из них не обратил на нее внимания. - Так что она не могла быть «моей» медсестрой. Если там не было «моего» врача, то уж медсестры и подавно быть не могло. Но она была. Была, черт меня подери. Помнила имена всех моих посетителей, что мне нравится есть, а что – не очень, от чего меня тошнит, а что, наоборот, организм воспринимает благосклонно, несмотря на лекарства. Она на самом деле помнила, понимаешь? Не сверялась с картой, которая висела на бортике кровати, не проверяла записи в блокноте, а просто помнила. Наверное, у нее просто хорошая память, и точно так же она помнила всякие незначительные детали и о других пациентах, о десятках других пациентов... - Но это не имело значения, - проговорил Стайлз. - Да. Это не имело значения. Она стала моей подругой. Настоящей подругой. Заботилась обо мне, когда я чувствовала себя плохо. А когда чувствовала хорошо – мы сплетничали обо всем на свете, кроме болезней. Она рассказала мне о своем разводе, я ей – о вас двоих, какие вы замечательные, и как мне иногда хочется поотрывать вам головы. Каждый раз, когда ее смена приходилось на середину дня, Скотт приносил ей обед – что-нибудь навынос, вроде салата с курицей или сэндвичей с тунцом, потому что, да будет тебе известно, готовит он преотвратно, совсем не умеет этого делать – и она почти всегда приходила в мою палату, чтобы съесть его. Если смена заканчивалась вечером – он заезжал за ней на их стареньком седане, и они уходили вдвоем, никогда не забывая перед этим зайти ко мне, чтобы немного поболтать напоследок. И когда они появлялись в дверях – она в своей розовой униформе, он в футбольной куртке со здоровенной буквой «Б» на груди – я всегда думала, что с легкостью поняла бы, что он ее сын, даже если не знала бы этого. Уж очень они похожи, Мелисса и Скотт. Те же волосы, та же смуглая кожа, те же глаза... Она много рассказывала о Скотте, и часто спрашивала о тебе, а я отвечала. Он ее единственный сын, знаешь ли. Подрабатывает в ветеринарной лечебнице на другом конце города четыре раза в неделю. А еще – они двое здесь совсем одни. То есть, этого она не говорила, но я поняла это из ее слов, сложила вместе два и два. Даром, что ли, я уже двадцать лет замужем за полицейским. Вся семья с ее стороны осталась в Мексике, а МакКолы... - Хватит, - попросил Стайлз. Слово, короткое и несложное, далось ему с большим трудом – чтобы выговорить его, прежде пришлось сглотнуть твердый комок, неизвестно когда обосновавшийся в горле. Клаудия смотрела на него через стол, помешивая ложечкой в своей чашке с чаем. Стайлзу показалось, что она вот-вот спросит - почему это хватит? Разве не он усадил ее здесь и велел немедленно рассказать все, что она знает о Дельгадо? Разве не он желал немедленно услышать, когда и при каких обстоятельствах познакомилась с ним? Разве не он сидит тут уже почти полчаса, с жадностью ловя каждое ее слово? Однако, как и любая мать, Клаудия Стилински знала своего сына гораздо лучше, чем этому самому сыну могло в страшном сне привидеться. И помнила, как много лет назад, когда он был совсем маленьким мальчиком, а она – совсем здоровой женщиной, Стайлз никогда не позволял ей дочитывать сказки до конца. - Я сам, - говорил он, когда до обложки оставалось всего несколько страничек, а потом осторожно высвобождал книгу из ее рук, закладывал листком бумаги и с крайне серьезным видом прятал под подушку. И что самое забавное, Клаудия могла его понять. Ей тоже всегда нравилось узнавать самое важное самой, а не с чужих слов.* * *
Желтый свет уличного фонаря не доплескивал до второго этажа. Освещал веранду и немного кухню, однако проникнуть в комнату Стайлза у него не получалось, и поэтому потолок, в который он пялился, атакуемый бушующими мыслями, оставался темным. Темным, как и тени в углах. Темным и живым, как пыльная пустота под кроватью или между полками в шкафу. Стайлз повернулся на бок, подсунул ладонь под щеку, вторую зажал между коленей. Из-под прикрытой двери пробивалась узкая полоска бледного света – отец смотрел телевизор в гостиной. Наверняка криминалистика. Или, может, передача про норвежских рыбаков, снова выловивших тунца размером с экскаватор. Некоторое время он раздумывал, не спуститься ли вниз и не составить ли ему компанию – норвежские рыбаки с тунцом его не колышали, а вот криминалистика лишней никогда не окажется - но потом отмел эту идею. В таком состоянии, как сейчас, он все равно не сможет сосредоточиться на происходящем на экране. И хорошо, если разберет одно слово из десяти. Может, спуститься на кухню и сделать себе сэндвич? Его мучили кошмары, если он засыпал на полный желудок, но Стайлз имел все основания сомневаться в том, что уснет в ближайшие несколько часов. Нет, нет и нет. Слишком много в голове мыслей, слишком яростно они там копошатся, огрызаясь и клацая друг на дружку зубами. Чтобы привести в порядок такой кавардак, понадобится прорва времени. А что насчет долгого, ледяного, вымораживающего внутренности и прочищающего мозги душа? Или небольшой прогулки – ничего особенного, он всего лишь проедет до центра и обратно, чтобы развеяться. Само собой, по центральной Тулейн-авеню, следы аварии на которой давным-давно расчистили. Само собой, именно по ней. Само собой, он не станет снова сворачивать на боковую улочку, ведущую к съезду в заповедник. Само собой, он не прихватит с собой фонарик. Или биту. Само собой, не станет рыскать в абсолютной темноте по незнакомому лесу, силясь разглядеть на влажной земле следы мотоциклетных шин. Что за глупости? Само собой, ему нет дела до того, что у Дельгадо и Лейхи за делишки с Хейлами. И до самого Дельгадо в частности, само, черт возьми, собой! - Я никуда не поеду, - сказал Стайлз в темную и живую темноту, копошащуюся под его письменным столом. Он надеялся, что голос прозвучит уверенно и твердо, однако тот больше походил на голос семиклассника, заливающего учителю, что его домашнее задание съела собака. Стайлз вдохнул поглубже, тряхнул головой и попробовал снова: - Я не поеду посреди ночи в незнакомый лес в полном одиночестве. Не захвачу с собой биту, которую мама держит за холодильником так, на всякий случай. Потому что она меня убьет. И Лидия меня убьет. И Эрика меня убьет. Отец и Джо убьют меня вместе и с особой жестокостью. Я не стану этого делать, потому что я вменяемый человек, которому не нужны неприятности. Решив так, он пожал левую ладонь правой, заключая сделку сам с собой. Повернулся на другой бок. Поерзал, устраиваясь поудобнее. Натянул одеяло до самого носа и закрыл глаза. И пролежал так рекордно долгий срок в минуту и тридцать шесть секунд. А потом чертыхнулся, встал с постели и принялся одеваться.* * *
Отец уснул на диване, прямо напротив телевизора. На экране норвежские рыбаки носились со своим тунцом – взвешивали его, мерили, мало что в жабры не целовали. Стайлз вынул из его руки пустую банку из-под рутбира, укрыл пледом с коричневыми и зелеными ромбами, а потом на цыпочках пробрался в кухню, стараясь не производить никакого шума. Бита обнаружилась там, где и должна была – в узкой щелке между холодильником и стеной. Крепко сжав основание, Стайлз закинул ее на плечо – приятная тяжесть крепкого дерева заметно прибавила ему уверенности - а потом снова поднялся в свою комнату, чтобы взять ключи от Малышки. Он надеялся, что она не слишком сердится на него за то, что он бросил ее в лесу... а если сердится, то ему удастся вымолить ее прощение. По его мнению, тщательная чистка двигателя и замена масла должны были прибавить ей благосклонности. О том, что случится, если ей снова вздумается взбрыкнуть в самом неподходящем месте, Стайлз думать отказывался. Как и о том, что и в самом деле собирается тащиться посреди ночи в темный лес черт знает зачем. Он был уже полностью готов, когда это случилось. Уже зашнуровал ботинки, застегнул свой красный свитер на молнии, набросил на голову капюшон и похлопал себя по карманам, лишний раз проверяя, на месте ли ключи и телефон... Он был уже полностью готов, когда в абсолютной тишине спокойно спящего дома кто-то вдруг тихонько постучал костяшками пальцев в его окно.* * *
«В этом нет ничего особенного», подумал Стайлз, цепенея от леденящего внутренности ужаса. «Ничего особенного, если не учитывать тот факт, что моя комната находится на втором этаже, стена отвесная, а карниза под окном не имеется»* * *
Он не помнил, каким чудом и где именно ему удалось раздобыть достаточно смелости, чтобы приблизиться к окну. И уж тем более – чтобы отдернуть занавеску. Видит бог, он ожидал увидеть что угодно – от Спайдермена, зависшего напротив его окна на веревке из паутины, до какого-нибудь летучего чудовища из своих детских кошмаров – однако действительность превзошла все его ожидания. Опираясь обутой в устрашающего вида мотоциклетный сапог ногой в подоконник, удерживая равновесие с помощью проходящей рядом с окном сточной трубы, в окно заглядывал единственный и неповторимый, великий и ужасный, мистер ну-конечно-кто-же-еще. Стайлз рывком поднял раму, впуская в комнату холодный ночной воздух. - Объясняй очень быстро, - сказал он своему гостю, - пока я не спихнул тебя вниз, сталкер психованный. - Тебе надо поехать со мной, - сказал Скотт. Голос у него был хриплым, очень взволнованным, а еще серьезным... и оттого пугающим. – Быстро. Прямо сейчас. - Разбежался, чуть ноги не переломал. - Стайлз, я серьезно. Что-то в его словах, в его сосредоточенном, тяжелом взгляде заставило Стайлза осознать, что это и в самом деле так. - Что случилось? – быстро спросил он. - Она не сказала нам, что больна. - О чем ты... – начал было Стайлз, в глубине души уже отлично зная, о чем он. - Твоя подруга, - подтвердил его догадку Дельгадо. – Блондинка. Эрика. Она не сказала нам, что больна. Не сказала Дереку. Она должна была сказать перед тем, как принять укус. Он спрашивал ее... а она не сказала.