Роза

Отправленный с чайной розой гонец возвращается заполночь и, преклонив колена, протягивает Лисандусу ответ: ту же розу, обезглавленную, золотой бутон аккуратно срезан, остался лишь покрытый шипами прут. Лисандус кивает гонцу. В ушах колотится пульс. Шипы означают: да. Сегодня. Ему нужно лишь дождаться, и вовремя покинуть помпезную супружескую спальню. Лисандус убеждается, что супруга Минисера спит. Бархатный балдахин пахнет пылью. Служанки никогда не вычищают как следует. Лисандус пробирается по мягким хаммерфельским коврам, словно вор, больше всего опасаясь скрипнуть дверью. Он торопится. Медора ждет его. Едва закрывается дверь, король Даггерфола падает на колени перед придворной чародейкой. Покрытый колючками остов розы катится по камням и затихает где-то возле ножки стола. Медора цокает каблуками. В ее апартаментах полумрак, висит дурманный аромат благовоний, в котором Лисандусу всегда мерещится то ли кровь, то ли свежая выпечка. Как будто припорошили коричным порошком свежее мясо. Лисандус стоит на коленях, дрожа в ночной сорочке от прохлады и нетерпения. Он даже не знает: одета ли Медора? Или уже нет? Он делает ошибку: на мгновение поднимает голову. Удар кожаного хлыста — таким пользуются объездчики, обжигает спину и ягодицы, Лисандус смаргивает; он успел, увидел. Медора обнажена. Лисандус стоит на четвереньках, у него дрожат веки, от удара дергает свежие отметины. Он облизывается. — Я не позволяла тебе смотреть, — ровным тоном замечает Медора. Лисандус шумно дышит открытым ртом. Медора треплет его по загривку. Лисандус думает: я успел. Как будто в первый раз — увидел. Невысокая — всего на полголовы выше него, Медора крупная и ширококостная для альтмера, смешанная кровь Диренни отличает ее от худосочных, изнеженных саммерсетских сородичей, словно гибридную золотую розу от "чистокровных", почти выродившихся цветов. Груди у нее тяжелые, соски похожи на крохотные бутоны. Кожа на ощупь как лепесток. У нее золотые волосы и темно-золотого оттенка глаза. Лисандус облизывает быстро пересыхающие губы. Медора хорошо выдрессировала его: украденного взгляда достаточно, чтобы между ног стало твердо. Медора ерошит его волосы. — Животное, — произносит она без осуждения или одобрения. Констатация факта. Член Лисандуса набух и пульсирует, словно воспаленная рана, впрочем, тяжесть в бедрах приятна, а он старается не воображать нежную гладкость межгрудий Медоры или ее полную тугую задницу, иначе выплеснет семя прямо на ковры, и несомненно, будет жестоко наказан. — Собака?... Нет. Для собаки ты крупноват, — усмехается Медора. — Пони, — заключает она, проведя по губам и спине Лисандуса. — Маленький послушный пони. Лисандус изображает лошадиное всхрапывание. Все, что угодно. Он заблеял бы овцой, если того захотелось бы Медоре. Она седлает его. Между ног влажно, тонкий пушок щекочет позвоночник. Лисандусу щекотно. — Но! Хлыст жжет ягодицы и бока. Лисандус — умный пони, не брыкается, а везет. Мимо тяжелого деревянного стола с зельями, мимо комода и витража из цветного стекла. Ворс ковра впивается в ладони и колени. Лисандус низко наклоняет голову. Медора сжимает его бедрами, между ног у нее тепло и мокро — Лисандусу остается лишь догадываться, смазка ли это или моча, она вполне может помочиться на него. От этих размышлений приходится широко раздвигать ноги. Лисандус стонет. Плеть охаживает его по бокам. Лисандус везет. — Всего тысяча лет, — говорит Медора. Она спешивается со своей необычной лошади, и нагибается, чтобы потрогать твердый член Лисандуса. — Всего тысячу лет назад ты был бы украшением моего гарема, моей любимой игрушкой. Лисандус вскидывает на Медору пустой и бессмысленный от возбуждения взгляд. Я и так твоя игрушка, говорит он. Король Даггерфола. Своей придворной чародейке. Она откидывает хлыст и поднимает обезглавленный стебель. Она бьет по порозовевшей спине, Лисандус всхрапывает или вскрикивает, по спине тепло стекает кровь, ранки неглубокие, боль тонко звенит в ушах. — Я водила бы тебя в ошейнике и кормила с рук, — шепчет Медора на ухо, ее чуть загрубевшая от реагентов ладонь размазывает кровь Лисандуса по спине, прежде чем сжать страждуще пульсирующий пах. Лисандус выдыхает открытым ртом. — Мы не держали рабов, нет. Рабовладельцами были соседи — хартлендские эльфы, айлейды. Мы же, Диренни, "легли со всеми женщинами недов и возлюбили всех мужчин", — Медора прерывает цитату коротким смешком. Она завершает фразу, дыша в ухо. По затылку Лисандуса ползут мурашки: — Ты все равно был бы моим любимцем. Для тебя и меня ничего бы не изменилось. Медора отпускает стебель. Она увлекает Лисандуса за собой на ковер, чтобы позволить войти в себя. Между ног у нее мокро и горячо. Лисандус оказывается сверху лишь на две или три минуты — упирается растопыренными ладонями в ковер, разглядывает Медору. Хорошо, что я родился сейчас, думает Лисандус. Жаль, что не тысячу лет назад, — проговаривает вслух, исторгая семя. Медора не закрывает глаз, в них отражается он — и стебель розы, со всеми его шипами и каплями крови. Медора вскрикивает, сжимает Лисандуса длинными ногами, и трогает царапины на спине. Должно быть, воображает ожог-тавро, метку Диренни. Она похожа на розу, думает Лисандус. Но не знает, на бутон или шипы на обезглавленном стебле.