Один день

Их утро начинается с изматывающих, часто провальных попыток встать на работу к восьми. Если большая часть твоей прежней жизни прошла под ухмылкой Луны, подразумевающей шабаши и затяжные прогулки по местам мрачным и непременно лесистым, подъем в шесть-ноль-ноль требует определенных усилий. Не меньших, чем последующая побудка такого же соседа-полуночника, щелкающего зубами в ответ на любые попытки отнять одеяло. И готовка еще. Договориться, кто готовит сегодня, напомнить, кто готовит сегодня, случайно унюхать, что готовится сегодня, не отравиться тем, что приготовлено сегодня… вон оно, стоит себе, побулькивает, травками украшенное. Сбоку зайдешь – вроде съедобно, с другого бока зайдешь – таращится будто, спереди посмотришь – аж в самую душу заглядывает. Страшное это дело, ведьмак и ведьма в одной квартире. Неестественное, коль уж привыкли по одиночке жить. Оттого и совместный быт колдунье-лягушке Эруке и приговоренному в двух мирах Фри, ныне героям битвы при Луне и новым преподавателям в Шибусене, дается нелегко. Ну… как нелегко. Неуклюжий он очень, шаткий. Точь-в-точь как свежее совсем перемирие. Фри все не может привыкнуть к постоянному и удивительному не-одиночеству. Их с Фрог квартирка чуть больше камеры, в которой он как-то имя свое потерял; часто, забываясь или напряженно думая, Фри принимается мерить ее шагами, по привычке подволакивая ногу и щурясь на один глаз. Десять в одну сторону, пять в другую; коридор, кухня, ванная. Эрука. Прихорашивается перед зеркалом, шляпу свою дурацкую да блузу оправляет. Даже напевает себе под нос. Подойдешь к ней на полусогнутых, тронешь легонько – ойкнет, подскочит. Улыбаться начнет. В дверях стоять останешься – сама заметит, правда, нескоро. Тут тоже подскочит, глаза округлив. Не ждет будто бы. Будто б боится. А Эрука и правда побаивается. Не доброжелательного до тошноты Фри – вообще. Нечасто и против воли просыпается в ней что-то такое сморщенное, жалкое, что-то такое… лягушачье, и требует скрыться, спрятаться, влипнуть в тину и не отсвечивать, пока Большой Страшный Кто-нибудь не уберется восвояси. Оттого и замирает Эрука, одежду пальцами мнет и не трястись старается. В такие моменты Фри думает, что легче было бы бросить все и свалить в пампасы. Их день начинается с попыток не покалечить ошивающуюся вокруг мелкоту. Когда ты бывший враг Академии, с недавних пор зачисленный в ее преподавательский штат, шепотки за спиной – явление вполне себе нормальное, хоть и не слишком приятное. Второй шанс, право на искупление, все такое, – остается держать нос по ветру и не слишком переживать, ловя на себе полные ужаса взгляды студентов. Или что потяжелее, если совсем уж не повезет. Эрука редко выходит из класса, а если выходит, то передвигается нервными перебежками и тут же возвращается, поминая незлым тихим словом ведьму Медузу. Спокойно Фрог бывает только в аудитории, спешно оборудованной под нужды нового преподавателя. Ее место: свет приглушен, окна распахнуты, но от запаха болота и трав – сладковатого, с горечью – с непривычки может и поплохеть. Травы, как основной предмет изучения, везде: на полах и в кипах документов, на столах и в котлах, в волосах и карманах самой Эруки. Колючие, ароматные и непременно у каждой характер свой. Бабушка Мабаа, лишь бы не перепутать! Едва доставая макушкой до доски, Эрука, яркое пятно за кафедрой, говорит быстро и четко, отчего зудят татуировки в уголках губ и пересыхает во рту; глаза студенток из разных концов аудитории глядят на нее восторженно, без опаски. Девчонки, сплошь девчонки с аккуратным почерком в тетрадях и хаосом в гладко причесанных головках – травоведение начитывается факультативно, и народа приходит немного, однако тех, что есть, Эрука уже знает по именам. Потому как нравится ей это дело. Говори то, что знаешь, делай то, что умеешь, и никаких тебе кишинов с проблемами пополам. А вчера ее пригласили поприсутствовать на дуэли. Студентки и пригласили, буквально за руку вытащив на одну из смотровых площадок Шибусена; куратор Фрог, круглая, немного неуклюжая Мария, сказала, что это хорошо. Мария вообще много чего говорит. Приходит во время занятий, устраивается за самым дальним столом и вяжет, искоса поглядывая на Эруку, или находит ту уже после пар и тянет в Лоскутную лабораторию, последнее место в мире, где ведьме хотелось бы быть, – и говорит, говорит, говорит. Беременность развязала Мьельнир язык, и хоть в глазах ее – одном-единственном, цвета меда – периодически проскакивает что-то стальное, а за спиной маячит тень Франкена Штейна, Эрука чувствует, что вот-вот повторит судьбу бедной глупой Хроны. Привязанность – непозволительная роскошь в мире, который меняется каждый день. Привязанность приносит одни лишь беды. Мария с улыбкой кладет руку на живот, касаясь его дыханием души, и что-то внутри отвечает ей тем же. Фрог неуютно; радуясь долгожданной паузе (да чтобы она, да так… ну нет!), Эрука отводит взгляд и почему-то вспоминает о Фри. Здесь, в Шибусене, они видятся не так часто – или из окон, или случайно встречаясь в путаных коридорах. Бессмертный, квадратный, с рельефами мышц, в команду фриков, что натаскивают студентов на реальные бои, он вписался идеально. Да и не только в нее. Фри думает, что ко всему надо относиться легче. Потому и не гнушается катать на загривке местную малышню – в истинной форме, конечно же. Так и визга побольше, и антураж повеселее. Эрука при всем желании не может его понять, и от этого ей становится больно. Чуть-чуть. Их вечер начинается с лихорадочных попыток разобраться в том, кто они и что, собственно, здесь забыли, – и потому дни их в целом зациклены, слеплены в длинное-длинное сплошное сегодня. Это нормально, если уж каждый раз (непременно с наступлением темноты) начинаешь сомневаться в себе как в Положительном Персонаже или где-то в глубине головы боишься, что тот, кто рядом, сомневается в тебе тоже. Подозрения накатывают волнами тоски и воспоминаний, когда не хочется ни слушать, ни говорить. Но и разбредаться по разным углам почему-то не получается. В вечера особенно ужасные Фри замирает, разглядывая небо пустыни Невады, и низко ворчит, не находя привычного светила. Фигура на фоне засыпающего уже города, чуть сгорбившаяся, с выступающими клыками и красно-белым бельмом ведьмовского глаза, оборотень возвышается над Эрукой и доброй половиной Шибусена и в такие моменты выглядит вполне способным кому-нибудь что-нибудь оторвать. Исчезновение Луны его здорово раздражает. Ну что может быть гаже, чем раз в месяц чувствовать себя волосатым через край, но не иметь возможность вылить свои, гм, претензии в традиционный вой-на-луну? Может, ее и не видно, но она точно где-то там. Луна. Масляное пятно, которое будто засасывает свет ближайших звезд, она висит над Шибусеном, и от того, что на ней закопано, того, с чем, возможно, еще придется столкнуться, у Эруки по спине ползут мурашки размером с паука. Черная луна – это и напоминание о талантливой ведьме, под началом которой когда-то встретились Фри и Эрука Фрог, и укор им обоим. Еще один среди прочих. Глядя на Луну – точнее, место, где она может располагаться, – Эрука представляет, каково по своей воле сражаться на «правильной» стороне. Не по принуждению бога-в-маске, не под пристальным взглядом старухи Мабаа – а просто так, из личных соображений. И тут же одергивает себя, даже думать старается тише. Ведь в длинных своих кошмарах Фрог до сих пор чувствует под кожей змей. Много, тонких и скользких. А луна в этих снах оборачивается желтым глазом ведьмы, которая может однажды вернуться и разрушить все… да, определенно может. Один раз такое уже случилось, с Хроной, и больше всего на свете Эрука боится повторения. Слишком слабая ведь. Слишком лягушка. Припугни хорошенько – следом пойдет, все равно, за кем. В нехороших снах Фри, кстати, тоже мелькает Луна – скалится с неба, наливается красным. И мир ей в тон наливается красным. Только платье у Эруки в белый горох, и сама Фрог бледна как утопленник. Дрожит, пятится и в него, Фри, шляпой тычет. Будто б не узнает. Боится будто бы. Но пока Луна – всего лишь Луна. Всего лишь черное пятно на картах неба, и потому Фри, не перекидываясь, кладет на плечо Эруке когтистую лапу, а ведьма в ответ прижимается к теплому боку и фыркает, потому что шерсть щекочет шею и лезет в нос. Все равно, что обнимать большую собаку. Только псиной почти не пахнет и слюней меньше в разы. Отщепенцам во все времена было удобнее держаться вместе. И спокойнее так, и легче, и в прошлое-будущее-настоящее свое можно заглядывать не боясь, что тебя не поймут. А если даже не поймут, ворошить больное все равно не станут – ровно до тех пор, пока не позволишь сам. …Страшное это дело, ведьмак и ведьма в одной квартире. Неуклюжее и дико неестественное. Но обнадеживающее: раз уж друг с другом ужиться смогли, то и остальное как-нибудь пересилят. Они же вместе.