Поднимите им веки, пусть видят они Как бывает, когда слишком много в крови Серебра!..
Небо надо мной цвета серебра. Облака играют металлическими бликами в свете двух солнц — большого и маленького, Матери и Дитя, Гиганта и Карлика. Воздух вокруг дрожит, наполненный серебристой пыльцой. Она щекочет ноздри при каждом вдохе. Я удивляюсь, что ещё способна дышать. Стебли так густо переплелись в трахее, что до лёгких доходит в лучшем случае десятая часть вдыхаемого воздуха. Обвитые корневой системой, лёгкие слабо сокращаются, производя шум, похожий на шелест листвы. Я лежу, не чувствуя рук и ног, и смотрю на небо единственным оставшимся у меня глазом. Это всё, что я могу делать. А скоро не смогу и этого. Тишина сплетена из шорохов, шелестов и поскрипываний, как панно из драгоценных шёлковых нитей. Я отчаянно цепляюсь за эти звуки, далёкие, приглушённые растущими из моих ушных раковин виноградными лозами. Если я достаточно сильно скошу глаза — глаз — то увижу зреющие на них ягоды, касающиеся моей щеки тугими неспелыми телами. Мне любопытно — они будут вкусными для других случайно забредших сюда живых существ? Будут ли достаточно сладки, выращенные на перегное из внутренних органов, жировой ткани и кожи? Я обнаруживаю, что ещё могу шевелить пальцами правой руки. Её уже почти не видно под набирающими силу и уплотняющимися корнями миндального дерева. Я слегка поглаживаю их, всё ещё нежных и уязвимых, так отличающихся от твёрдой коры на стволе. С моих ногтей свешиваются витые гороховые усики. Я не решаюсь попробовать оборвать их. Я больше уже ничего не решаю. Я отвожу взгляд от неба, такого же далёкого, как другие планеты. Я нахожусь на лесной поляне, становясь постепенно частью её почвы. Она густо населена цветами, травами, кустами, деревьями — единственными теперешними обитателями этой планеты, фантастическими, упругими, сильными, яркими — но мой взгляд невольно задерживается на скромных с виду, обманчиво хрупких цветах, самых маленьких по размеру, объективно самых неприметных. Они кажутся искусной поделкой, отлитой из серебра высшей пробы, с тонкими нежными стеблями и ажурными, будто бы светящимися изнутри бутонами, с идеальными клиновидной формы листами. Когда ты видишь их впервые, то среди многоцветья других красок полагаешь их невзрачными, но потом понимаешь, что не в силах отвести от них глаз. Это нимфея, эфемерная, невинная, прекрасная в своей притворной невзрачности; дорогое серебряное блюдо среди аляповато раскрашенных тарелок. Молодая нимфея растёт из моей груди, листья режут гниющую плоть, как остро заточенные бритвы; полупрозрачные стебли, вырастая, сокрушают рёбра, как удары боевого молота; корни, тоньше паутины, цепко обвивают сердце и жадно сосут из него кровь, питая раскрывающиеся бутоны. Она вырастает последней, когда остальные растения подготовят почву в достаточной мере. Никто не знал, как нимфея появилась на нашей планете. Многие пытались понять, но уже давно все они стали для неё удобрением. Если ты обратил внимание на нимфею, то не сможешь побороть желание дотронуться до неё. Тогда всё и начинается. Мои пальцы дрожат, пока ещё могут дрожать, когда я вспоминаю берущий начало между бёдер влажный жар, расползающийся по венам, столь же сладостный, сколь и мучительный; пахнущий луговыми цветами пот, вкус росы во рту. Я не хочу вспоминать, что случается дальше. Мои пальцы нащупывают обвивающие миндальное дерево шток-розы, и я со всей оставшейся силой прижимаю один из них к острому шипу. Я не вижу свою руку, но знаю, что текущая по ней холодная кровь имеет серебристый цвет. Тишина рвётся на части, нарушаемая звуками шагов, чужим дыханием, громкими голосами. Я смотрю на нарушителей одним глазом, из глазницы на месте второго растёт идеальной формы гриб с коричневой шляпкой. На поляну ступают двое: миниатюрная темноволосая девушка и худой немолодой мужчина, чьи волосы отливают тем же серебром, что и небо. Они — первые не-растения, которых я вижу за долгое время. Я очень стараюсь услышать, что они говорят, но не могу разобрать слов. По интонациям я понимаю, что девушка что-то недовольно выговаривает своему спутнику. Я пытаюсь разомкнуть покрытые мхом губы, пошевелить заросшим крошечными белыми поганками языком, но не могу. Я отчаянно сжимаю и разжимаю пальцы, пытаясь привлечь их внимание. Меня уже не спасти — большая часть моего тела уже превратилась в жирный чернозём, плодородное обиталище растущих из меня растений, и даже боль почти перестала ощущаться — но я могла бы предупредить их, заставить уйти с этой поляны, заставить не смотреть на нимфею. Я удивлена, что ещё могу испытывать какие-то желания. Но всё тщетно. Девушка оглядывает поляну, и взгляд её задерживается на нимфее. О, как хорошо я знаю этот взгляд! Корни медленно всасывают то, что когда-то было моим мозгом, но пока я ещё могу думать. Мужчина смотрит в другую сторону, и я скребу землю ногтями — не смотри туда! Уведи её! Не дай ей коснуться нимфеи! Девушка, восхищённая, трепещущая, осторожно идёт по высокой траве к смертоносным цветам, распутной убийце в фате невесты. Мужчина наконец переводит взгляд на неё, но уже поздно, слишком поздно — девушка наклоняется, касается пальцем середины соцветия, лепестки на котором похожи на лунный свет, и с почти неслышным мне вскриком отдёргивает руку. Внутри нежного бутона скрываются острые ядовитые клыки. Как только яд попадает в кровь, от него невозможно очиститься. Я бессильно расслабляю пальцы. Девушку я уже не смогла спасти. Прости меня. Мужчина суетится вокруг своей спутницы, сканирует каким-то прибором крохотный прокол и вздувшуюся на коже капельку крови — красной, пока красной. Он хмурится. Яд невозможно обнаружить. Он отравляет кровь, плоть, дыхание. Мысленно я взываю к мужчине — беги, прочь от нимфеи, прочь от своей подруги, не прикасайся к ней, ни к одной из них, просто беги с этой планеты и никогда не возвращайся, ты ещё можешь избежать этого... Он тоже наклоняется к нимфее, девушка испуганно тянет его за рукав, но он всё равно касается её и точно так же, как девушка, как тысячи до них, отдёргивает руку. Прибор снова бесполезно мигает зелёным светом, девушка нервничает, и они уходят с поляны. Я не могу говорить, почти не могу уже думать, но пытаюсь выцарапать на земле свои последние слова. Простите ме... Доктор рассматривал уколотый палец, снова и снова проводя над ним звуковой отвёрткой. Крохотная ранка почти сразу подёрнулась защитной корочкой и практически не болела. Клара нервозно слизнула кровь с пальца и потребовала отвести её туда, где не растут хищные цветы. - Обязательно, - пробормотал Доктор, убирая отвёртку в карман и глядя краем глаза на абсолютно безопасные с виду цветы. Они покрывали почти всю поляну, постепенно вытесняя другие растения. Под одной их порослью что-то шевельнулось в траве, похожее на тонких белых червей. - Доктор? - Клара нетерпеливо оглянулась на него. Прежде чем уйти, он снова украдкой взглянул на то место, где ему почудилось движение. Но сейчас там ничто не двигалось.***
Клара лежала в своей постели, ощущая себя разбитой, покрытой сетью мелких трещинок, готовых взорваться неровными осколками. Раньше путешествия с Доктором только придавали ей сил, но сегодняшнее отчего-то показалось изматывающим. Несмотря на крайнюю усталость, заснуть она не могла. Клара ворочалась с боку на бок, машинально поддевая ногтем корку на пальце. Корка не поддавалась, словно вросла в кожу крошечными корнями. К лицу липли волосы, постель казалась душной и неудобной. Клара раздражённо откинула одеяло в сторону и легла на спину, согнув ноги в коленях, так что подол ночной рубашки оказался на животе. Мысли Клары были вялыми, тяжёлыми, похожими на ком размокшего серого пластилина. Образы вспыхивали и гасли, не успевая быть осознанными: далёкая планета на экране ТАРДИС, подёрнутая серебристой дымкой, похожая на завёрнутую в газовый шарф жемчужину; два бледных солнца, удивительно красивый и неожиданно опасный цветок, тихое жужжание отвёртки; Доктор, пристально изучающий её рану... Последний образ угас, но затем вспыхнул с новой силой. Клара помнила мягкую землю и щекочущую икры траву; мерное звучание отвёртки, среди этого буйства флоры похожее на гудение пчелиного роя; узкую сухую ладонь Доктора, обхватывающую её собственную, кажущуюся в сравнении совсем маленькой, почти детской, его дыхание на её коже, его сосредоточенный взгляд, его слегка нахмуренные брови... Образ Доктора в её памяти становился всё более ярким и объёмным. Ей даже казалось, что она снова вдыхает сложный, но гармоничный аромат растущих на той поляне цветов. Клара убрала волосы с лица, мимолётно коснувшись мокрой горячей кожи на лбу. Ей всё ещё было жарко. Сотни ликов Доктора плясали перед её внутренним зрением, словно отражения в безумном зеркальном лабиринте. Клара прекрасно знала все чувства, которые испытывала к нему, но сейчас среди них было другое, новое, ранее не испытанное, только не по отношению к Доктору. Какая-то часть её брезгливо кривилась, пытаясь прогнать или хотя бы заглушить его, не дать ему развиться, но оно прорастало, тянулось, как трава сквозь асфальт. Клара коснулась уколотым пальцем губ, обжигающих, как летняя дрожащая духота. Жар пульсировал внизу живота, с каждым ударом сердца расползаясь всё дальше по телу. Её соски напряглись, чётко вырисовываясь под шелковистой ночной рубашкой. Клара потянула за её подол, обнажая грудь и живот. Она пошире раздвинула ноги и положила ладонь между них, ощущая пропитавшую тонкую ткань шортиков горячую влагу. Клара спустила их до лодыжек и провела рукой прямую линию от груди до до лобка с мелкими тугими колечками курчавых тёмных волос. Она спустилась ниже, коснулась своего клитора, мокрого и твёрдого, вздрагивая от неожиданно сильных ощущений и закусывая губу, чтобы подавить рвущийся из груди хриплый стон. Доктор снова и снова обхватывал её ладонь и наклонялся, почти утыкаясь в неё носом, с приоткрытыми губами и жёсткими седыми волосами, свитыми в упругие кудри. Её пальцы массировали и слегка сжимали маленький скользкий бугорок, скользили по налившимся кровью малым губам, входили внутрь, в горячее, сжимающее эластичными стенками, и снова возвращались к клитору, растирая по нему прозрачную влагу. Выдохи превращались в тонкие, короткие стоны. Движения Клары становились всё более быстрыми и резкими, мысленный образ Доктора стал таким ясным, словно он стоял рядом с ней. Или — лежал? На что ещё способны эти длинные гибкие пальцы? Клара обнажила головку клитора, слегка царапая её ногтем и чувствуя, как немеют ноги и зреет внутри последняя сладостная судорога. Оргазм оставил во рту сладковатый привкус, словно Клара отпила из чистого, окружённого камнями и сочной зелёной травой ручья. Сглотнув, она обнаружила, что горло сильно пересохло и губы потрескались. Ей захотелось пить так же сильно, как ранее — утолить жажду иного рода. Клара поёжилась от прикосновения промокшей ткани, когда натягивала шорты. Жар слегка утих, но это было обманчивое угасание углей в костре, которые готовы вспыхнуть ещё жарче от малейшего порыва ветра. Клара спустилась и налила себе стакан воды. Лунный свет, падавший из неплотно зашторенного окна, причудливо преломлялся, расписывая стены извивающимися тенями, похожими на узловатые корни гигантского дерева. Клара ожидала, что эта ассоциация вызовет у неё отвращение, но путешествие на ту серебряную, населённую только растениями планету, теперь казалось ей не таким изматывающим. В её памяти снова всплыл тот цветок. В его благородной посадке бутона и изгибе стебля было нечто кошачье. И кусался он, как капризная породистая кошка. Опустив стакан, Клара невольно улыбнулась этой мысли. Её голова слегка кружилась, вызывая странное ощущение, похожее на укол обезболивающего прямо в мозг, заставляющий его неметь и терять чувствительность. Горло горело так, словно она не пила вовсе. Клара налила ещё один стакан и осушила его в два глотка, затем ещё один. И ещё. Сухость прошла только тогда, когда она допила последние остатки из полуторалитрового кувшина. В её сознании вспыхнула мысль, что это, должно быть, не слишком полезно для почек, но тут же угасла. Клара поставила кувшин на место и зевнула, чувствуя, как горизонт разума затягивают густые облака долгожданной сонливости. Она поднялась в свою комнату, закуталась в одеяло и крепко проспала до самого утра.***
Клара держала руки под столом, делая вид, что читает учебник. Она сидела со своими учениками в классе, кажущимся ей душным и пыльным. Дети писали сочинение или, может, тест — она не помнила точно — поэтому со всех сторон с равной периодичностью раздавались горькие вздохи и приглушённые ругательства. Периодически Клара слышала предательское шуршание бумаги, но не поднимала глаз, хотя и смутно подозревала, что должна. Большой палец её правой руки непрестанно шевелился, пытаясь подковырнуть корочку на ране. Она и не думала заживать; корка становилась только твёрже и приобретала бледно-серебристый оттенок, напоминавший берёзовую кору. Пытаясь прекратить это бессмысленное занятие, Клара взяла бутылку минеральной воды, которую теперь постоянно носила с собой, и отпила, опустошив её почти наполовину. Воздух в классе был спёртым, удушливым; Клара чувствовала, как по спине течёт пот, а на платье подмышками расплываются влажные тёмные круги. Мир за окном был серым, неожиданно для этого времени года холодным и хмурым; постоянно идущие дожди превращали дороги в склизкое, хлюпающее под ногами месиво. Кларе же было постоянно жарко, под дождь она выходила в тонких платьях и без зонта, и дождевые капли испарялись, не успев прикоснуться к ней. Клара потянула двумя пальцами за липнущую к груди ткань платья. Она подумала, не пахнет ли от неё слишком сильно потом, но мысль эта была дрожащей, едва оформленной. Её саму преследовал цветочный аромат, напоминавший ей о детских прогулках по полю, в котором смешивались запахи колокольчиков, ромашек и свежескошенной травы. Клара не осознавала, что этот аромат исходит от неё самой. Она многое перестала осознавать. Что-то поселилось в ней, растеклось с кровью по венам, впиталось в губчатую поверхность лёгких, отогрелось в уютных эластичных стенках желудка и пустило корни, готовясь прорасти. Она было чужим, не принадлежащим ей, но ощущалось её неотъемлемой частью. Серебряный цветок царил в её снах, и к нему хотелось опуститься и обхватить губами, как мужской член, ощущая, как что-то острое впивается в язык. Она отхлебнула ещё воды и неловко поёрзала на стуле. Шершавая ткань сиденья ощущалась сквозь кружевные трусики слишком отчётливо. Горячая волна прошла сквозь тело, как раскалённая стрела. Со времени того путешествия Клара мастурбировала каждый день, иногда по нескольку раз, не отдавая себя отчёта в своих действиях. Это стало такой же жизненно важной потребностью, как дыхание. Клара сидела, невидяще глядя в учебник и ощущая, как каменеет клитор и горячая влага пропитывает ажурное нижнее бельё. Она моргнула, возвращая зрению ясность, резко поднялась на ноги и бросила ученикам, что скоро вернётся. Закрывшаяся за ней дверь оборвала радостные шепотки и деловитый хруст страниц. Клара, с трудом переставляя нетвёрдые ноги, направилась в туалет, чувствуя, как капля прозрачной смазки течёт по внутренней стороне бедра. Зайдя в кабинку, она так лихорадочно пыталась закрыть тугую задвижку, что ободрала руку. Какая-то ещё не совсем отключившаяся часть её сознания отметила, что текущая из пореза кровь имела серебристый оттенок. Клара прислонилась спиной к стенке кабинки и запустила руку под кромку трусиков, хватая ртом воздух, чтобы не издать непрошеный стон. С той ночи она уже не представляла во время мастурбации никого конкретного, полностью отдаваясь электрическим импульсам, которые извлекали её пальцы, поглаживающие, массирующие, растягивающие. Она выгнулась, стимулируя себя уколотым пальцем, ранка на котором ощущалась приятно шершавой, не замечая ничего вокруг, даже аммиачной вони общественной уборной. Но какой-то звук упорно пытался достучаться до неё, тормошил, вырывал из самоудовлетворительного забвения. Клара неохотно оторвалась от своего занятия, вытерла влажную руку о бумажное полотенце и выглянула из кабинки. ТАРДИС показалась ей чем-то незнакомым, чужеродным, застиранным синим пятном на поверхности серого выцветшего мира. Клара не подходила к ней, словно бы не вполне узнавая её. - Доктор? - вяло, скорее по привычке позвала она. Он выглянул, лишь слегка приоткрыв дверь, и поманил её внутрь. В полутьме его глаза блестели, как серебро.***
Первым, что увидела Клара, когда вошла в ТАРДИС, был тот самый цветок, совершенный в своём серебристом великолепии. Нечто внутри неё, то не-чужое, шевельнулось, отзываясь на близость растения, и по телу прошла новая волна возбуждения. Цветок, нарушая все законы физики, стоял на приборной панели так, словно врос в неё изящными витыми корнями, отделённый от окружающего мира стеклянным колпаком. Кларе хотелось сорвать его, как срывают одежду с долгожданного любовника, и приникнуть к цветку, не боясь последующей за прикосновением боли. - Удивительно, да? - раздался за её спиной голос Доктора. - В пересчёте на земное время оно стоит так уже неделю, без воды, без земли, без всего. Я так и не смог понять, чем оно питается. - Из тебя плохой обманщик, - отозвалась Клара, жадно пожирая растение глазами. Ей пришлось стиснуть кулаки, впиваясь ногтями в кожу, чтобы отвлечься от требовательного покалывания между ног. Она покосилась на Доктора. Он казался старше, чем она его помнила, уставшим и измотанным; морщины на его лице прорезались глубже, напоминая следы ногтей на древесном стволе. Доктор заметил её взгляд и спрятал руки в карманы, но она успела заметить, что почти все пальцы на них были исколоты. Её клитор снова отвердел, горячая смазка обожгла нежную тонкую кожу гениталий, и Клара обхватила себя за локти, пытаясь сдержаться и не направить эти пальцы, касавшиеся чудесного цветка, внутрь себя. Оно плохо понимала, что говорил ей Доктор, да и он постоянно сбивался и забывал слова, так что его рассказ об экспериментах с цветком получался путаным и несвязным. Клара всё сильнее стискивала локти, вспоминая, как дома шла в ванную, снимала с душа насадку и включала максимальный напор, направляя тугую струю воды себе между ног. Мысль о том, что в последнее время она не думает ни о чём другом, не вызывала у неё никаких эмоций. Часть её разума, оставшаяся нетронутой, удивлялась тому, что подобная наркотизация сознания могла затронуть и Доктора. За этой мыслью последовала другая, порождённая не-чужим, что жило теперь в ней: интересно, он мастурбирует так же часто? Постепенно Клара перестала воспринимать присутствие Доктора. Всё её внимание было обращено к цветку, к его хрупкости и красоте, более соблазнительному и манящему, нежели любое человекоподобное существо. Она протянула к нему ладонь и скрипнула ногтями по окружавшему его стеклу. Другая рука привычно скользнула под юбку, совершая доведённые до автоматизма движения. - И ещё я так и не узнал, каким образом оно размножается, - Доктор практически прошептал это где-то над её ухом. Клара испытала слабый укол непонятного ей теперь чувства — стыда, но не стала останавливаться. Ей показалось, что цветок слегка повернулся, и она медленно повернулась вместе с ним, лицом к Доктору — с лихорадочно-красными щеками и слишком блестящими, мерцающими серебром глазами; указательный и средний палец теребили клитор всё быстрее. Она подняла руку и провела ими по губам Доктора, оставляя на них свой солоноватый вкус. Клара успела отметить, что он тоже возбуждён, прежде чем не-чужое вынудило её приоткрыть рот и потянутся к нему. Видимо, он испытал такое же желание, потому что его бледно-розовые губы, блестящие от её смазки, разомкнулись и что-то мелькнуло между них, что-то, что поднималось из глубины глотки. Цветочный запах оглушал и дурманил, как пряная курительная смесь. Не-чужое внутри Клары проснулось, потянулось вверх по пищеводу, гладко заскользило по инстинктивно сжимающемуся горлу. Из ртов Доктора и Клары показались тонкие, похожие на стебли щупальца, бледно-серебристые, влажно поблёскивающие. Они встретились, соприкоснулись, переплелись, и за ними последовали новые, растягивающие глотку, оплетающие тела, срывающие одежду. Щупальца сплетались всё туже, прижимая Клару к Доктору, и ей показалось самым естественным просто приподняться на цыпочки и опуститься на его член. Головка прошла внутрь с трудом, но дальше он заскользил уже легче; стенки влагалища Клары сжимали его так туго, что она ощущала рисунок набухших на нём вен. Щупальца, словно ожидая только этого сигнала, последовали за ним, протискиваясь внутрь сотней гибких тел и сплетаясь кольцом вокруг её клитора. Щупальца переплелись так крепко, что Клара с трудом отличала свои от тех, что принадлежали Доктору. Двигаться в их влажных объятиях было трудно, но каким-то образом они двигались, предугадывая каждую фрикцию и каждое встречное движение бёдер. Щупальца, которые она ощущала частью себя, скользили по вспотевшей, источающей аромат летнего луга коже Доктора, подбирались к складке между ягодиц и проникали внутрь. Она была Кларой, и в то же время — каждым из этих щупалец, гладких, упругих и совершенных, стеблей стоявшего под стеклом растения, вскормленных в её теле водой и обжигающим плоть огнём, тянущихся из самых его глубин... Оргазм ощущался как самый мощный из проходивших сквозь тело электрических импульсов. В этот момент щупальца впились в них, делая сотни инъекций, подобных той, что подарил им цветок на обезлюдевшей планете. Боль от этих уколов меркла перед полученным удовольствием. Щупальца ослабили крепко стискивающие их кольца, втянулись внутрь, оставляя Клару и Доктора без сил на жёстком решётчатом полу ТАРДИС, со стекающей на подбородок сладкой и прохладной, как утренняя роса, слюной.***
Клара, довольная и спокойная, шла по школе, одинаково приветливо здороваясь с учениками и с другими учителями. Перед тем, как войти в свой класс, она оценивающе посмотрела на нового учителя математики, мистера Пинка. Он был высоким и мускулистым, с сочными упругими комьями мышц под смуглой кожей, с бурлящей жизненными соками кровью, достаточно питательный, чтобы вырастить новую нимфею, вторую по счёту на этой планете. Пинк поймал её взгляд и приветливо кивнул. Клара ослепительно улыбнулась и машинально взглянула на своё отражение в оконном стекле. Она выглядела свежей, румяной, хорошо выспавшейся, в красиво оттеняющем её лицо платье с высоким белым воротником. Клара снова улыбнулась, уже более искренне и нежно, и погладила скрытое под воротником место, на котором сегодняшним утром из её кожи проросли крохотные голубые незабудки.