Про пилота Колю, актера Мишу, а также Эдуарда Казимировича

- Ну что вы, Сергей Михалыч, ну честное слово… - бормочет Мишка, потупясь. Розовеет, наполовину от удовольствия, наполовину от смущения. Ведь как редко бывает, чтобы Сергей Михайлович кого-нибудь так нахваливал, и не с насмешкою, и не за выдуманные им самим какие-то там ассоциации да обертоны, а всё по делу, за актерскую игру. Мишке и самому эпизод на балу 21 июня кажется удавшимся, но все ж как приятно, когда сам Эйзенштейн хвалит! Мишка смущается, не поднимет глаз, а у самого уголок губ невольно ползет вверх, и оттого еще милее округляется зардевшаяся щечка, и ямочка на подбородке обозначилась еще милее и четче, и еще, на щеке, обычно незаметная, видна сделалась впадинка, то ли ямочка, то ли шрамик, прелестная совершенно. -…и сыграл с замечательной точностью и лаконизмом! - Вы думаете? Правда? Я, понимаете, здесь хотел… - Мишка поднял глаза… и лучше б Мишка этого не делал! Потому что Мишка, доселе краем глаза, без внимания, отметивший, что Тиссэ чего-то возится с камерой, подняв глаза, невольно глянул прямо в объектив. Да черт возьми! - Ааа! – завопил Мишка гневно, диким барсом прянув к камере. – Отдайте сейчас же! Эдуард Казимирович! Честное слово, будь это не Эдуард Казимирович, Мишка б дотянулся! Тиссэ был самый проворный оператор на свете, он все-таки успел отскочить, прижимая аппарат к груди. И будь это не Эдуард Казимирович, а кто-нибудь другой, вот честное слово, Мишка б не стал церемонится, отобрал бы фотоаппарат и засветил пленку к чертовой бабушке! Мишка крутнулся, пылая гневом: - А вам, Сергей Михайлович, должно быть стыдно! - Не-а, - невозмутимо сказал Эйзен. И нахально подмигнул Эдуарду Казимировичу. На что тот без стеснения показал большой палец. - Дети малые! – припечатал Михаил Артемьевич. - Ага, - охотно согласился Сергей Михайлович. И состроил Мишке рожицу, достойную выпускника младшей группы детского сада.