Бомба

Он Взрыв прогремел в торговом центре «Амбер-сити» в полдень. Через двадцать минут Уильям Сокли уже сидел в машине, направлявшейся к месту трагедии, и просматривал кадры оперативной съёмки. Зрелище было не для слабонервных. Части тела, разбросанные по торговому залу вперемешку с обломками перекрытий; оторванная нога какого-то плюшевого зверя в оторванной детской руке; нижняя часть тела беременной женщины и её руки, в предсмертном движении инстинктивно прикрывшие живот; часть лица мужчины в корзине с яркой надписью «Скидки»; и везде кровь, кровь, кровь и осколки стекла. На месте работала электроника, идентифицируя тела погибших. Было особенно важно установить, кто был эпицентром, как звали того человека, который стал бомбой, и что с ним случилось. Каждый подобный случай нуждался во внимательнейшем анализе. Исправить то, что произошло, уже невозможно, но предотвратить подобное в будущем — обязанность всего общества. Уильям повторял это снова и снова. Он — часть общества, так вышло, что именно он представляет общество в таких... щекотливых ситуациях. Он — иммунитет общества, самый главный лейкоцит, миссия которого — не допустить причинения непоправимого вреда. Об этом и надо думать: о вреде и его недопустимости. Он, Уильям Сокли, — просто лейкоцит. Лейкоциты не ужасаются, у них не дрожат руки, у них вообще нет рук, и их не мутит. Даже когда они смотрят на фотографии разорванных на куски людей. Скрюченная рука лежит рядом с телом. А вот почти целый парнишка, только полголовы снесло. Стоп, это дальше от эпицентра. Надо искать ближе. Электроника, конечно, найдёт чипы лучше, чем Уильям Сокли. Скорее всего, она уже нашла их все. Но он должен уметь видеть главное даже на таких фото. Отвлекаться от того, что на них, и делать свою работу. Сегодня — это работа лейкоцита. — Спасибо, Питер, — ровно сказал Уильям Сокли, когда машина остановилась. — Поезжайте домой, не надо вам здесь оставаться. Я доберусь обратно сам. — Слушаюсь, сэр, — ответил водитель, открывая ему дверь. Уильям вышел — чёрный костюм, чёрный галстук почти не виден на чёрной рубашке. У него было совсем мало времени, но не переодеться в такой ситуации — неуважение. Он не имеет права, у него есть обязательства перед обществом. — Здравствуйте, господин премьер-министр, — голос прозвучал совсем рядом. Уильям сморгнул. — Здравствуйте, полковник. Я рад, что именно вы занимаетесь этим делом. Полковник Рохас коротко кивнул. Он был единственным, на чьей памяти происходило нечто подобное — в Питтсбурге, в двадцать шестом году. Тогда, правда, взрыв прогремел на автобусной остановке. Жертв было меньше. С тех пор социальные службы работали бесперебойно. До сегодняшнего дня. — Где конкретно это случилось? — Уильям шагал за полковником, стараясь не сбавлять скорость перед тем, что когда-то было входом в торговый центр. Ему было страшно входить внутрь. В этом не было ничего плохого, он ведь обычный человек, бояться таких мест, бояться крови и смерти — нормально. Просто он должен. — В косметическом магазине, — лицо полковника не выражало ничего. — Возле шампуней. — Там много женщин было, да? — Уильям сначала спросил и только потом понял, что вопрос лишний. — Точное количество жертв посчитали? — Социальные службы отрапортовали об отключении тысячи трёхсот восемнадцати чипов контроля, сэр. Но может быть всякое, сами понимаете... Уильям понимал. Кто-то из социальных работников сегодня выходной, кто-то на больничном, чей-то чип может быть на профилактике или в процессе замены... Но значительно число жертв не вырастет. Максимум несколько человек. Впрочем, и этого много. Невероятно, противоестественно много. — А электроника... — Нашла девятьсот восемьдесят чипов, сэр. Поиски продолжаются. Вы же понимаете, искали сначала живых... Он понимал. Под ногой хрустнуло стекло. — Некоторые эскалаторы целы, но мы на всякий случай отключили электричество, — пояснил полковник. Уильям кивнул и зашагал наверх по неподвижному эскалатору. Где-то неподалёку с ужасающим грохотом упало стекло. — Старайтесь держаться подальше от окон и стеклянных дверей, господин премьер-министр, — мгновенно отреагировал полковник Рохас. — А остальное... Остальное мы не можем предусмотреть. Уильям кивнул. Всё равно они оба должны делать свою работу. Даже если их здесь придавит обвалившееся перекрытие — они не имеют права уйти и поручить это другим. Внутри всё было совсем не так, как на фотографиях. Кровь и куски тел стали отчего-то менее заметными, прежде всего в глаза бросались покорёженные балки, разломанные столы, разбросанные товары, самым невообразимым образом сцепившиеся с обломками стен, мебели, вещами жертв. Отовсюду свисали провода, просто огромное количество проводов. Рассматривая этот погром, Уильям чуть не наступил на труп маленькой девочки — вовремя опомнился. Девочка лежала ничком и была похожа на ворох тряпья, только смешные светло-русые косички, торчащие в разные стороны, помогли премьер-министру понять: это человек. Уильям опустился возле неё на корточки. Мёртвая девочка оказалась совсем не страшной, она была... никакой. Действительно как ворох тряпья: неживая, неинтересная. Здесь нечего спасать, здесь нет живого, она уже не человек. Она — не одна из тех, кого он должен защищать. Она просто мёртвая. Мёртвая. Уильям пробовал это слово на вкус. Пытался вспомнить, что это неправильно, что девочки в её возрасте не должны... Не получалось. Эмоция была однозначна: не живое. Не цель. Не интересно, не важно, мертво. Идти мимо. Он встал и пошёл. Она Джеклин раз за разом, как попугай, повторяла одно и то же. Она понимала, что это необходимо, что её долг состоит в том, чтобы как можно подробнее всё объяснить, что многократные повторения помогают вспомнить детали... Она просто смертельно устала, да и всё. — Моё имя Джеклин Мирроруэй, — говорила она в восьмой, кажется, раз. — Я была социальным работником человека, который стал бомбой. Его звали Чарльз Гордон. В восьмой раз слово «звали» получилось само. Не пришлось поправляться, сказав сначала «зовут». — Я знала, что у него проблемный уровень тревожности, присвоила ему оранжевый уровень и подала информацию о нём в отдел А. Его чип контроля был постоянно связан с моим, и как только уровень тревожности Чарльза превышал допустимый предел, мне немедленно шёл сигнал. Я звонила Чарльзу, мы разговаривали. Он всё понимал и не хотел, чтобы произошло... что-то подобное. Но ему было очень тяжело. Он потерял всю семью — жену, двоих детей, свекровь, которая жила с ними... Вирус Болтона-Льюиса. Их невозможно было спасти, а Чарльз очень их любил. Мы с ним пытались найти для него новый смысл жизни, и мне казалось, что у нас получается... На сей раз её слушал не коллега и даже не робот, а какой-то совсем посторонний человек. Грузный мужчина с пристальным взглядом серых глаз, судя по выправке — военный, судя по тщательно маскируемой повышенной агрессивности и нарочитой плавности движений — военный-кризисник. Навыки социального работника помогали Джеклин определять профессию человека быстро и практически безошибочно. Он был брюнетом, но его волосы тронула ранняя седина. Во время разговора принял позу, располагающую к доверию и открытости, но мышцы его напряжены. В глазах настороженность, словно он ждёт, что ему солгут, однако Джеклин была совершенно уверена: она, её профпригодность и возможные попытки уйти от ответственности этому человеку безразличны. Его интересовало, что произошло, и он хотел знать как можно больше подробностей. Определённо военный-кризисник, непосредственно занимающийся этим делом. — Около полудня — точное время зафиксировала аппаратура — мне поступил сигнал о том, что порог тревожности у Чарльза снова превышен. Я сразу позвонила ему, но он не отвечал, а потом робот сообщил мне, что телефон отключён. Впоследствии я узнала, что взрыв прогремел раньше, чем я успела набрать номер. Я никогда не встречалась с таким резким скачком уровня тревожности. Откровенно говоря, я не знала, что подобное вообще возможно. — У него когда-то раньше случались резкие изменения настроения? — Нет, никогда, — Джеклин отвечала быстро и уверенно — она сама думала об этом и пересмотрела все свои записи. — Чарльз всегда был очень спокойным человеком, флегматичным, очень рациональным. Откровенно говоря, я больше беспокоилась за его жену, Стеллу. Она была очень импульсивной, истероид, могла сердиться на кого-то, а через две минуты уже таять от счастья. Чарльз был якорем, за который она держалась, он никогда не давал поводов для беспокойства, даже когда они заболели... А после похорон в него словно бес вселился. — Бес? — переспросил военный. Джеклин кивнула. — Бес уныния. Он боролся, мы боролись вместе, но и тогда не было резких скачков. — Даже после похорон? — Да. Тогда было стремительное снижение, около десяти единиц в день, но всё же... — Я понял вас. Если этот тип хотя бы учебник по эмоциональной физиологии читал, он должен понимать, что от оранжевого уровня до взрыва не меньше пятидесяти восьми тейлоров — и это по самым скромным оценкам. Судя по выражению его лица, он понимал. — Спасибо, мисс Мирроруэй, вы прояснили ситуацию. — У вас больше нет ко мне вопросов? — Нет, к вам — никаких. Благодарю, что приехали так быстро. Она поднялась. На пол упал цветок. Военный поднял его и стал с интересом разглядывать. Шесть длинных белых лепестков смотрелись особенно хрупкими в его огромной ладони. — Это асфодель, — сдержанно пояснила Джеклин. — Я... хотела бы забыть. Но это невозможно, я понимаю. — Сожалею, — военный наклонил голову, не выпуская цветка из рук. Джеклин вышла из комнаты, вызвала лифт и поехала вниз. Время от времени на светло-серый ковролин падали асфодели. Он Без журналистов было непривычно. Уильям Сокли привык улыбаться на камеру, принимать позы, наиболее выигрышно выглядящие на фото, и не щуриться от вспышек. Журналисты сопровождали его везде и всюду, и даже здесь он инстинктивно поворачивался так, чтобы свет падал правильно. Но сейчас его никто не фотографировал. Сюда не пропускали никого — да люди особо и не рвались. Даже родственники погибших. Лучше получить закрытый гроб, чем месяцами просыпаться от кошмаров. Тем более что чипы контроля и анализ ДНК не дадут ошибиться, и никто не получит для захоронения фрагменты чужих тел. Уильям Сокли всегда знал, зачем чипы контроля делают из самых прочных сплавов в мире, но раньше это знание было умозрительным. Теперь он видел всё своими глазами. Тела, разорванные на куски, сожжённые, оплавленные взрывом — и посреди кучки пепла или бесформенной массы невредимый чип. Единственное, что позволит опознать человека и выяснить, что с ним происходило перед смертью. Поверхностный анализ чипов показывал одно и то же: никто не успел понять, что происходит. Даже те, кто стоял в самом эпицентре, где-то неподалёку от Чарльза Гордона, не заметили ничего опасного. Ничего не случилось, ничего не могло вызвать всплеска его ярости, отчаяния, тоски... Но что-то же вызвало. Роботы-уборщики выполняли непривычную для себя работу: обносили здание торгового центра непрозрачным пластиком и устанавливали на нём кристаллы рекламных щитов. Людям, ходившим вокруг, совершенно не нужны лишние напоминания о произошедшем. Скорее всего, они и так долго не забудут. Уильям вышел из здания и какое-то время стоял за рекламным щитом, рассматривая прохожих. В воздухе пахло гарью. Никто не мог перебить этот запах, даже маленькие, ничего пока не понимающие дети, исторгавшие запахи цветов, сладостей и материнского молока. Родители прибавляли шагу, проходя с ними мимо «Амбер-сити», и их собственные запахи блекли, переставала искриться весёлыми блёстками одежда, гасли улыбки. В город счастливых людей пришла беда. Она повисла в воздухе, большая, жирная, лоснящаяся и воняющая гарью. И кто знает, сколько ещё людей превратятся в бомбы или начнут источать яд, зажгутся огромными фитилями или захлебнутся кислотой, которую начнут вырабатывать все клетки их тела. Он, Уильям Сокли, должен это остановить, он для того тут и поставлен. Вот только никто не знает, как останавливают подобные вещи. Мимо прошёл погружённый в себя молодой человек с плеером в ушах. За ним тянулся запах морской соли, и время от времени солёные брызги слетали с рукавов его куртки. Две девушки процокали каблучками по мостовой, старательно не глядя на торговый центр. Они разговаривали преувеличенно громко, и от них пахло подгоревшей едой и лекарствами. С длинной юбки одной из них падали крупные капли густой смолы, в которых бились, пытаясь выбраться, мелкие мошки. Вторая роняла странной формы листья, по краям заканчивающиеся колючками. Раньше прохожие рассыпали всё больше разноцветные драже и воздушные шарики. Подошёл полковник Рохас. — Вот он, — сказал, протягивая Уильяму чип. Чип пах гарью и расплавленным пластиком. — Экспресс-анализ закончен, информация для более глубоких исследований снята. Я подумал, что он может вам для чего-то понадобиться. Уильям помедлил; почему-то взять в руки чип Чарльза Гордона было страшно. Потом протянул руку и решительно сжал кусок металла — всё, что осталось от человека, ещё вчера бывшего живым. — Пять часов... Почему его так долго искали? Полковник пожал плечами. — Потому что электроника работает последовательно. Сначала поиск раненых, потом сбор чипов от периферии к эпицентру взрыва. Господин премьер-министр, его что-то... мотивировало. Но что, я не знаю. Рост тревожности был очень резкий. — Думаете, это может повториться? Полковник Рохас помолчал, глядя на чип в руке премьер-министра. Потом ответил: — У этого парня недавно умерли родные. Вирус Болтона-Льюиса, вы должны были слышать. Уильям кивнул. Полковник мрачно посмотрел на него и продолжил: — Пока лекарства от вируса нет. Он воздействует на людей с определёнными генетическими аномалиями, незначительными, их носители и понятия не имеют... Господин премьер-министр, мы не можем предугадать, сколько ещё будет жертв у этого вируса и кто именно это будет. — Вы хотите сказать, что мы стоим на пороге эпидемии, полковник Рохас? — уточнил Уильям. — Мы уже перешагнули порог, сэр. Боюсь, скоро число бомб возрастёт. Двое мужчин встретились глазами. — И мы не сможем спрогнозировать... — Уильям не стал договаривать. Они оба знали ответ. Она Задача, поставленная перед Джеклин, была сформулирована предельно доступно: она должна найти то, что превратило Чарльза Гордона из человека с повышенной тревожностью в бомбу. В её распоряжении были все записи видеокамер, которые удалось спасти, и данные всех чипов контроля, собранных на месте трагедии. При желании можно было ещё опросить оставшихся в живых посетителей торгового центра, но вряд ли это имело смысл: они все находились слишком далеко от эпицентра взрыва и ничего не видели. За последние сутки Джеклин видела больше военных-кризисников, чем за всю свою жизнь. С ней говорил даже какой-то очень важный тип, ему посреди беседы позвонили, он извинился, выслушал и сказал: «Хорошо, я доложу премьер-министру». Джеклин внезапно стала значимой фигурой, и её это пугало. Она была социальным работником, а значит, знала достаточно много, чтобы понять, что происходит. Джеклин Мирроруэй работала с большим количеством людей. Среди них были врачи, тревожащиеся за своих пациентов, сотрудники ритуальных служб, сами по себе почти соцработники, чьей задачей было достойно проводить усопшего, не повергнув в депрессию его родственников... Джеклин знала, что вирус Болтона-Льюиса убивает целые семьи и что лекарство против него до сих пор не найдено. И это казалось ей намного более важным, чем та неизвестная пока мелочь, из-за которой тревожность Чарльза Гордона в один миг возросла на полсотни тейлоров. Но Джеклин не могла придумать, как победить вирус Болтона-Льюиса, так что ей оставалось только рассматривать нечёткие фотографии и искать. В конце концов, близкие рано или поздно умирают у всех, и семья Гордона — не единственная, в одночасье отправившаяся на кладбище. Но взорвался именно он. Сейчас надо было выяснить, случайность это или... Или нет. На фото Чарльз Гордон стоял в магазине косметики. Интересно, зачем он вообще туда зашёл? По привычке? Всегда покупал что-то жене и завернул сюда, не вспомнив, что Стелле Гордон косметика больше не нужна? Или за какой-то мелочью вроде крема для рук или геля для душа? Джеклин разглядывала лицо Чарльза: рассеянное, как будто Чарльз вообще не думал о том, где находится. Да, мог просто зайти сюда потому, что заходил всегда, вспомнить... На одной из фотографий было видно, что Чарльз неловко дёрнул рукой, будто хотел взять что-то с полки — но, судя по другим фото, так и не взял. Кажется, шампунь. Он ведь взорвался возле шампуней, верно? В последнюю из имеющихся фотографий Джеклин вглядывалась особенно долго. Чарльз смотрел на что-то, это было очевидно. Но на что? Плохо видно... Джеклин максимально увеличила изображение, оно пошло пикселями, она всматривалась до боли в глазах — и наконец увидела. Под потолком висел рождественский венок, перевитый белой лентой и украшенный всякими мелкими фигурками. То есть, Джеклин, конечно, не видела фигурок и ленты, она догадалась: точно такой же венок был у Гордонов дома. Стелла любила такие штуки. Сам венок она купила, ленту взяла со своего свадебного букета, а ангелочки, шишечки и прочую ерунду — с себя и самого Чарльза. Стелла очень любила Рождество, и в конце декабря с неё всегда сыпались ёлочные игрушки, украшения для дома, мишура, блёстки... Году на третьем совместной жизни она заразила этим и мужа. Вот, значит, что случилось. Чарльз зашёл в этот магазин, потому что делал это всегда, закупаясь в торговом центре. Чуть не взял шампунь для жены, вспомнил, что уже не надо, увидел венок... И взорвался, забрав с собой почти полторы тысячи человек. Он просто увидел венок. У Джеклин это не укладывалось в голове, она ведь помнила, сколько работы у них уходило на поддержание Чарльза в порядке, как он хотел остаться нормальным, он говорил, что Стелла не хотела бы его смерти, столько труда... И один венок? Привычный рефлекс социального работника заглушил боль где-то в области сердца. Море, прекрасный золотой пляж, волны весело набегают на берег, солнце... Она лежит в шезлонге, потягивая коктейль... Джеклин глубоко вздохнула, вбирая в лёгкие запах мохито. Устроилась поудобнее, прикрыла глаза и не позволяла себе думать ни о чём, пока не почувствовала между пальцами шероховатый листочек мяты. Теперь можно думать дальше. Этот венок стал причиной для Чарльза Гордона. Для кого-то другого причиной может стать любой предмет. Реклама по телевизору. Запах или звук. Чарльз Гордон был самым обычным человеком. Таких Чарльзов Гордонов может стать много. Джеклин придвинула к себе планшет, на который был выведен бланк экспертного заключения, требовавшегося от неё. Нашла последний вопрос: «Когда имеет смысл ожидать повторных взрывов, если они вообще возможны?». И уверенно написала: «В любую секунду». Он — Мне нужны ежедневные отчёты, доктор Лесли, — сказал Уильям, глядя прямо в усталые глаза своего собеседника. Тот кивнул. — Вы говорите мне это уже неделю, господин премьер-министр. Кажется, я не пропустил ещё ни дня. — И я очень благодарен вам за это, доктор Лесли. Я должен в полной мере понимать, на какой стадии находится разработка лекарства. От этого зависит безопасность всего государства. — Кажется, вы чего-то не говорите мне, господин премьер-министр. — И не только вам. Это вопрос... исключительной компетенции. Но от того, насколько быстро удастся победить вирус, зависит намного большее, чем жизни тех, кто уязвим для него. — Я понял вас, — доктор Хьюберт Лесли склонил седую голову. — До завтра, господин премьер-министр. — До завтра. Оставшись один, Уильям Сокли снова сел за свой рабочий стол и долго смотрел на график смертности от вируса Болтона-Льюиса. Эпидемия несомненно ширилась. А это означало, что скоро будут другие бомбы. Социальные работники высказались однозначно, все, кого он привлёк: невозможно гарантировать, что люди, потерявшие близких, преодолеют это и в дальнейшем будут безопасны для общества. Значит, другого выхода просто нет. Но это тоже не выход! Премьер-министр не имеет права издавать такие распоряжения, это нарушает все принципы существования государства, общества, это прямое нарушение Конситуции! Значит, выхода из создавшейся ситуации просто нет. Но ведь куда-то двигаться всё равно надо. И делать это должен именно он, Уильям Сокли, премьер-министр. Работа у него такая. Проект документа был готов уже три дня назад. Уильям написал его сам, составлял каждый абзац медленно, с трудом, словно всё ещё был студентом и выполнял домашнее задание. Он нащупывал слова мучительно, сначала пытаясь найти такие формулировки, чтобы люди поняли, почему он делает это... Потом перестал. Перед кем он оправдывается: перед собой, перед законом? Уильям Сокли совершает преступление против человечества, используя своё исключительное служебное положение, какие оправдания? Всё однозначно. Палец замер над кнопкой — Уильям всё ещё не мог решиться. В сотый раз он вспомнил руины «Амбер-сити», куски тел, кровь на осколках стекла. Вспомнил безжизненные глаза полковника Рохаса, безупречно выполнявшего свою работу, прикинул, сколько людей придётся привлечь для исполнения его приказа — и сколько, если приказа не будет. И нажал на «Опубликовать». В тот же миг указ номер триста пятнадцать стал частью действующего законодательства. Это не выход. Но выхода нет. Полковник Рохас появился в кабинете премьер-министра через семь минут. — Я прочёл новый указ, сэр, — сказал он вместо приветствия. — Вам понадобятся люди на его реализацию. Я пришёл спросить, сколько. — Простите меня, полковник, — Уильям смотрел прямо в глаза тому, кого указал ответственным за исполнение своего преступления, не спросив. — У меня не было выхода. — Это всё сантименты, господин премьер-министр. Если вам важно моё мнение — я считаю, что вы приняли единственно верное решение. На сколько людей надо рассчитывать поселение? Глаза полковника ничего не выражали. Совсем ничего. Он словно бы был уже мёртв. Уильям не мог вспомнить, видел ли его когда-то другим. Наверное, видел, иначе обратил бы внимание на этот жуткий взгляд раньше. Если полковник Рохас уже мёртв, значит, о нём Уильям Сокли не должен заботиться. Он не цель. Он средство. — На пятнадцать-двадцать тысяч, я думаю. Вряд ли их будет больше. — Я понял, сэр. Разрешите выполнять? — Выполняйте, полковник. Какое-то время Уильям Сокли сидел в кабинете один. Ему всё казалось, что вот-вот дверь откроется, и войдут главы парламентских фракций, скажут, что премьер-министр совершил чудовищное преступление и будет немедленно смещён и отдан под суд. И он встанет и пойдёт за ними, и ничего не случится, лагерь не будет построен, и ему не придётся отвечать за их смерти, а только за свой злой умысел, и кто-то придумает другое, лучшее решение... Но ничего не случилось. Никто не пришёл. Только один за другим люди из списка исключительного доступа отмечались, что с указом триста пятнадцать ознакомлены. Наконец отметились все, и злополучный документ ушёл под гриф «секретно, разглашению не подлежит». Они все согласились. Наверное, ещё и вздохнули облегчённо: ответственность взял на себя другой человек, им можно расслабиться и заниматься своими прямыми обязанностями, а люди-бомбы их больше не касаются. Что ж. Раз Уильяма никто не остановил, значит, он будет действовать. Она Когда Джеклин Мирроруэй узнала о Проекте триста пятнадцать и о том, что для его реализации набирают опытных социальных работников, она подала заявление не раздумывая. Такие, как она, нужны Проекту — она ведь была социальным работником Чарльза Гордона. Она справится. У Джеклин было ещё трое людей, потерявших родных в эпидемию. Она опасалась давать излишне оптимистичные прогнозы, но, кажется, ей удалось им помочь. Правда, все трое не были настолько близки со своей роднёй, как Чарльз. Джеклин считала, что ей повезло. Проект триста пятнадцать был самым ужасным, о чём ей когда-то доводилось слышать. Джеклин Мирроруэй всегда демонстрировала высочайшие показатели стабильности и стрессоустойчивости, поэтому её имя было в списке тех, кому рассказали о Проекте и предложили поучаствовать. И она ухватилась за эту возможность, как утопающий за соломинку. Говорят, где-то в недрах системы здравоохранения есть секретные учреждения — хосписы. Если человека нельзя вылечить, если понятно, что он умрёт, его помещают в хоспис, где он медленно угасает, окружённый заботой улыбающихся врачей, исполняющих любой его каприз. С этими врачами работают какие-то совершенно особенные социальные работники, ходили слухи, что их готовят по специальным программам. Джеклин не представляла себе, как можно выдержать такое: смотреть на человека, которого ты не в силах спасти, просто смотреть, как он умирает, и улыбаться, чтобы ему было легче. Раньше не представляла. Теперь она сама станет работать в таком месте. Даже не в таком — Проект триста пятнадцать был чем-то средним между хосписом и бойней. Потенциальных людей-бомб просто свозили в одно место, и там они, напитываясь болью друг друга, не имели шанса выжить. Кому-то из них наверняка можно было бы помочь, такие, как Джеклин, могли бы это сделать, — но риск слишком велик. Проект триста пятнадцать соберёт в одном месте всех тех, кого существующая система не в силах спасти, не ставя под угрозу жизни тысяч людей. Это место надо построить, создать посреди безжизненной пустыни инфраструктуру, наладить поставку продуктов, товаров первой необходимости, готовить там еду, стирать одежду... Ненадолго, но Проекту нужны люди. Одним из таких людей и хотела стать Джеклин Мирроруэй. Она сможет не взорваться раньше, чем они, просто от осознания того, что все эти люди, ничего дурного не сделавшие обществу, обречены на смерть. Она справится. Она хороший социальный работник. Её заявление было утверждено через три часа после подачи. Узнав об этом, Джеклин улыбнулась. Даже то, что она была социальным работником человека-бомбы, не пошатнуло её репутацию. Она ведь и правда не могла ничего сделать тогда. Сейчас она тоже ничего не сможет сделать, но это неважно. Её работа наконец-то будет заключаться в другом. Приехав в пустыню, Джеклин испытала невероятное облегчение. Здесь всё было совсем не так, как она привыкла, вообще не похоже на ту жизнь, которой она жила до того. Бетонные блоки, пластиковые трубы, временные домики, которые привозили упакованными, а через двадцать минут после того, как разрезалась первая лента, они уже годились для заселения, — всем этим надо было заниматься, бегать, носить, укладывать, распаковывать, разворачивать другой стороной. Таскать тяжести ей не приходилось, для этого имелись роботы, но беготни всё равно хватало. К вечеру Джеклин страшно уставала, с трудом добиралась до постели и засыпала без сновидений. Это была счастливая жизнь. Он Когда хорошая новость приходит после череды плохих, в неё не можешь поверить. Так и Уильям Сокли никак не мог осознать, что его мечта наконец исполнилась. Он переспрашивал снова и снова, не замечая, что по его лицу, всё ещё хранящему сосредоточенное выражение, катятся слёзы. Доктор Лесли кивал и повторял: лекарство найдено, найдено, ген-блокатор перекрывает вирусу возможность размножаться, всё, господин премьер-министр, больше никто не умрёт, мы остановили это, остановили... Он не знал ничего. Доктор Хьюберт Лесли не имел соответствующего уровня доступа и не имел понятия о Проекте триста пятнадцать. Наверное, его раздражала непонятливость премьер-министра. Выслушав сбивчивые благодарности, он наконец смог покинуть кабинет, успевший порядком осточертеть ему за эти недели. А Уильям Сокли бросился подсчитывать очередную порцию жертв Проекта. Последнюю порцию. В кабинете впервые за долгое время запахло цветочным лугом. Под пальцами Уильяма, мечущимися по сенсорному экрану, возникали разноцветные лепестки. Верная армия социальных работников честно рапортовала, чьи показатели выходили за линию Гордона. Им говорили, что эти граждане помещаются под особый надзор, что теперь с ними будут работать самые лучшие, самые опытные специалисты. Отчасти это даже было правдой. Вчера от эпидемии умерло всего пять человек — уже велись испытания гена-блокатора, о котором счастливый Лесли доложил ему сегодня. Отчёты о родственниках умерших уже поступили. Значит, с утра можно отправлять последний грузовик на территорию Проекта. И он даже не будет заполнен до конца. Всё закончилось. Наконец-то всё закончилось. Сегодня Уильяма Сокли ждал тяжёлый день. Надо было сделать так много, одних указов написать не меньше восьми штук, и подписать всё, что ждёт подписи, и сформировать отчёт... Была уже глубокая ночь, когда премьер-министр встал из-за стола. Новые указы он поместил в предпубликацию — они будут обнародованы завтра. Домой Уильям не поехал. Как обычно, его разбудил рассвет: премьер-министр не вешал на окна шторы, и первые солнечные лучи светили ему прямо в лицо, если он ночевал на диване. В семь тридцать утра отправлялась последняя машина на территорию Проекта, так что подъём на рассвете был весьма кстати. Уильям всегда провожал машины. Это был его Проект, и он контролировал лично всё, что мог. Чем меньше людей будет вовлечено, тем лучше. Он должен отвечать за Проект сам. Сегодня за рулём сидел Хорни — светловолосый здоровяк, он которого всегда пахло бензином. Он обожал свою работу и свою машину, говорили, он даже развёлся с женой, потому что она не выдержала этого постоянного запаха. Хорни улыбался, как всегда. Он вёл себя так, будто везёт группу туристов на экскурсию. Он всегда был такой. По крайней мере, Уильям Сокли видел его только таким. — Хэй, сэр! — радостно поприветствовал его Хорни. — Отличное утро, не правда ли? — Великолепное! — отозвался Уильям, искренне улыбнувшись. — Лекарство нашли. Сегодня последний рейс, представляешь? — Йоу, правда?! Круто как! Последний рейс — и в него еду я! Есть чем гордиться, верно? — Несомненно, Хорни. — Помашете рукой на прощание? Как всегда? Уильям покачал головой. — Не в этот раз, Хорни. Сегодня я придумал кое-что получше. Люди уже заняли свои места, и грузчики заносили ящики с едой и упаковки стройматериалов. Очередной взрыв произошёл позавчера, разнесло в клочья несколько домов, часть кухни и отъезжающий грузовик — уже пустой. С тех пор к Проекту отправилось около сотни машин, но в них не было людей кроме водителей. Только стройматериалы, лекарства для выживших, еда... Уильям Сокли смотрел на лица тех, кому подписал смертный приговор. В основном они были спокойны, и это означало, что приговор верен: так выглядят те, кому нечего терять. Ветер носил обрывки газет с некрологами, чёрных траурных лент, мятых упаковок из-под лекарств — всё то, что сыпалось с пассажиров Хорни. Пахло кладбищем. Наконец погрузка закончилась. Грузчики разъехались, Хорни устроился поудобнее на водительском месте, готовый трогаться с места. Уильям снова улыбнулся, подставил лицо солнцу. — Питер, поезжайте домой, — сказал он и полез в грузовик. Сидеть на досках оказалось неожиданно удобно. Уильям уселся напротив небольшого окошка и подумал, что это здорово: можно смотреть на пробегающие мимо улицы и ни о чём не думать. Грузовик почему-то всё стоял на месте. Уильям уже начал нервничать, как вдруг увидел в окошке три отъезжающих машины. Откуда они здесь? Кто нарушил его приказ о полной секретности? Уильям уже хотел выйти из грузовика, спросить, накричать, разобраться, но брезентовый полог откинулся, и по трапу один за другим забрались неестественно улыбчивые люди в дорогих костюмах. Уильям смотрел на них и не мог поверить. — Джордж? Фрэнк? Хизер? Что вы здесь делаете? — Едем с вами, господин премьер-министр, — весело ответила Хизер Кросби, лидер одной из парламентских фракций. — Проходите, Джордж, не задерживайте движение. Что вы так смотрите на нас, Уильям? Да, конечно, мы все здесь. Или вы думаете, что доктор Лесли только вам присылал отчёты? — Мне он их приносил, — машинально поправил Уильям. — Не имеет значения, — толстяк Фрэнк Митчелл уселся рядом с премьер-министром, вытирая пот со лба. — Жарко сегодня. Не надо было надевать пиджак. — Зачем вы здесь? Кто же будет теперь в парламенте... — Да неважно, — раздражённо перебила его Хизер. — Выберут новых. Здравствуйте, Диана, простите, что не поздоровалась с вами раньше. Прекрасная погода, Джеффри. Уильям Сокли в ужасе смотрел на глав всех парламентских фракций, на людей, с которыми столько времени работал вместе, спорил, соглашался, шёл на компромиссы — и почему-то ему становилось легче. Он не один. Он всё-таки не один. И он всё делает правильно. Она Каждую ночь ей снилось море. Огромное, величественное, спокойное, каким бывает только море. Ему ни до чего не было дела, оно катило свои волны, целовало берег и не обращало внимания на смену времён года. Века проходили мимо него незамеченными. Утром Джеклин неизменно просыпалась отдохнувшей и готовой к новому дню. Как и остальные. Они много смеялись. Когда вместо всякой ерунды с многих из них стали валиться кирпичи, упаковки шпатлёвки и провода. Когда Рик, молоденький повар, переживавший, что заканчивается перец, внезапно обрёл способность производить специи по заказу — все хохотали и просили у него чего-то совершенно экзотического, а он жестом фокусника снимал с себя требуемое прямо в яркой фабричной упаковке. Когда Джейн, их сантехник — ну, то есть, она приехала сюда потому, что потеряла семью и стала одной из целей Проекта, но им нужен был сантехник, и она сказала: чёрт возьми, это же я! — так рассердилась на трубу, которую прорвало, что сплавила края дыры взглядом. Это было ужасно весело. Джеклин никогда не смеялась столько. Здесь, в лагере, они все сдружились накрепко — и персонал, и остальные. А ещё у многих, если не у всех, поменялось отношение к смерти. Ну подумаешь, рано или поздно мы все умрём, потому что кто-нибудь взорвётся совсем рядом. Разве не для этого мы сюда приехали? Это жизнь, она заканчивается смертью. Кажется, приезжая сюда, они не задумывались особенно о том, что не вернутся. Но теперь никто не помнил таких мелочей. Когда кто-нибудь взрывался, ненадолго становилось страшно. Жалко тех, кто не погиб, а страдал от боли, тревожно за газовую трубу, которая может и не выдержать постоянных испытаний на прочность. Но потом жизнь входила в привычную колею. Сегодня с машиной приехал Хорни. Рассказал пару свежих анекдотов, поприставал к Джине, как обычно. Помог разгрузить то, что привёз, и по большому секрету рассказал, что у тушёнки через неделю заканчивается срок годности, так что надо пустить её в дело поскорее. — Куда можно завести машину? — всё так же улыбаясь, спросил он, когда грузовик совсем опустел. На него посмотрели удивлённо. — Ты что, обратно не поедешь? — спросила Джина. — Не, не поеду. С вами останусь, с вами хорошо. И у тебя сегодня такая футболка, что уехать невозможно. Все молча смотрели на Хорни, и он наконец смилостивился: — Последний рейс сегодня, чуваки. Мне лично премьер-министр сказал, ага! Наверное, скоро ещё кто-нибудь своим ходом приедет. Ну, водилы другие, я имею в виду. Больше говорить было не о чем. И так же всё понятно. Помолчав, к Хорни подошла Джина и положила руку ему на плечо. — Знаешь, красавчик, — проворковала она, — я тебя обманула. Мне всегда нравились блондины. Джеклин улыбнулась, глядя, как они целуются, и пошла к кухне. Сегодня у неё, как обычно, было полно работы.