Спасение нерядового котика

Лето было в разгаре; дожди не шли почти месяц, и Париж сделался зловонным и душным. Кардинал Ришелье сильно страдал от головных болей и от проблем с пищеварением и едва мог спать. В результате консилиума было решено не прибегать к обычным в таких случаях средствам, но просто дать отдых измученным душе и телу первого министра, отправив его в любимый Рюэль на пару месяцев. Ришелье приобрел Рюэль четыре года назад и успел привязаться к этому красивому и спокойному месту. Поэтому, предаваясь сетованиям, что в Париже все без него пойдет прахом, он тем не менее приказал, чтобы сборы к отъезду были завершены за полдня, и предложил сопровождать его отцу Жозефу, племяннице и конюшему (а на самом деле тайному агенту) графу Рошфору. Почтенный капуцин отказался, объяснив это тем, что из Парижа ему будет удобнее следить за ходом секретной переписки королевы Анны и ее братьев, но пообещал навестить друга спустя несколько дней. Комбалетта, разумеется, согласилась, ибо, по ее мнению, никто не умел так нежно, как она, ухаживать за обожаемым дядюшкой. Рошфор же только что вернулся из Испании, откуда привез ценные сведения все о той же переписке королевы, был — впрочем, неопасно — ранен в руку подосланным к нему наемным убийцей и поэтому полагал, что может рассчитывать хотя бы на двухнедельный отдых. Кроме того, кардинал решил взять с собой в загородную поездку своего любимца — огромного черного кота Люцифера, который безраздельно царствовал в кошачьем гареме Пале-Кардиналь и так хорошо умел убаюкивать своего хозяина басовитым урчанием. К замку вела ровная тенистая дорога, и усталому кардиналу даже удалось задремать на мягких подушках, держа на коленях величественно-равнодушного Люцифера; проснулся он уже, когда экипаж въехал во двор и поворачивал по аллее к главному крыльцу небольшого двухэтажного замка, который окружали чудесные сады в новомодном итальянском вкусе — с причудливыми фонтанами, гротами, живописным озером, обрамленным экзотическими для Франции каштанами. Любимые кардиналом тюльпаны уже отцвели, зато распустились розы и наполнили все окрестности сладким ароматом, на деревьях распевали птицы, небо было чистым и высоким, и Ришелье вдохнул здешний целебный воздух полной грудью, радуясь возможности отдохнуть от столичного шума и миазмов. Карета остановилась, и разморенный Ришелье с помощью племянницы и Рошфора покинул ее. Хозяина Рюэля у крыльца встречали слуги, кланяясь и улыбаясь, и кардинал, пожелав, по обыкновению, благословить их, передал Люцифера Рошфору. Неожиданно кот заорал так, что все вздрогнули, вырвался из рук графа и моментально взлетел на дуб, который рос под окном кардинальской спальни. Рошфор разразился отборной бранью на всех известных ему языках, так как "сто тысяч раз клятая тварь, чья мать вылизывала засранную задницу Вельзевула", сорвала повязку и повредила ему свежую рану; служанки возмущенно завизжали и заткнули уши, Комбалетта, как полагалось, моментально упала в обморок, а Ришелье неожиданно для себя расхохотался так, что слезы брызнули из глаз. — Рошфор, вам стоит осторожней выбирать выражения! — сквозь смех попенял он своему доверенному лицу. Возмущенный граф, красный, как вареный рак, взял себя в руки и даже извинился перед дамами и монсеньером. Кот не переставая орал с самой верхушки дуба, как будто ему вспарывали брюхо и вынимали оттуда кишки. Горничные с нюхательными солями уже хлопотали вокруг Мари-Мадлен. — С чего он выкинул такой фортель? — недоуменно произнес капитан гвардейцев его высокопреосвященства Эсташ де Кавуа, разглядывая взбесившееся животное. — Не могу понять... А, вот, смотрите, не это ли случайно виновник истерики? — Ришелье указал на тощего серого кота самого бандитского вида — одноглазого, одноухого и с обрубком хвоста. Кот с крайне независимым видом прогуливался около клумбы. — Монсеньер, это кошечка, Фаншон, — кланяясь, робко подал голос один из садовников, — она, изволите видеть, вся пораненная, приблудилась сюда, ну мы ее покормили... Она мышей и крыс ловит, порода такая, ни дня без крысы не проходит, хорошая кошечка. — А поймайте-ка мне ее, любезнейший! — весело распорядился кардинал. После непродолжительной возни серую разбойницу изловили и представили пред очи хозяина Рюэля. Кошка прижала оставшееся ухо и с ненавистью шипела, пытаясь вывернуться из рук садовника. — Какая грозная дама! — произнес Ришелье, смеясь. — Бедный Люцифер, он привык к робким красавицам, а эта напугала его до такой степени... Рошфор, что вы там бормочете? Я уже говорил вам, чтобы вы попридержали язык... Словом, закройте вашу Фаншон где-нибудь, чтобы мой кот смог покинуть свое убежище, затем отпустите. Закройте ее в сарае, скажем, до вечера. И постарайтесь сманить моего кота с дерева, позовите как-нибудь его ласково... Снимете Люцифера — выпустите Фаншон, — и он, потеряв интерес к кошачьим истерикам, отошел в сторону и склонился над племянницей, которая сочла, что приличия соблюдены и можно приходить в себя. К вечеру Люцифер все так же активно протестовал против попыток сманить его с безопасного дерева. Как ни старались слуги — умильно кричали "кис-кис", уговаривали и улещивали — огромный черный кот, распушившись и превратившись вследствие этого практически в шар, всеми когтями вцепился в дерево и хрипло, с подвываниями орал. Было решено оставить животное на дереве на всю ночь, в надежде, что оно образумится или устанет и спустится само. Но надежды оказались тщетными — мало того что "клятая тварь" не сдвинулась с места, она еще и оглашала окрестности замка истошными воплями всю ночь напролет. Самое интересное, что за ночь Люцифер даже не охрип. Больше всех от этого концерта пострадал, естественно, сам Ришелье — как уже было сказано, дуб, с которого "вещал" Люцифер, находился прямо под его окном. Кардиналу удалось уснуть только под утро, когда усталость сделалась сильнее завываний безумного животного. В итоге он проспал около трех часов — совсем как в Париже — и к завтраку спустился, будучи сильно не в духе и смертельно бледным. В столовой его обслуживали столь же бледные и невыспавшиеся слуги, Мари-Мадлен поминутно смачивала виски ледяной водой, а Рошфор, багровый от злости, ел с удвоенным аппетитом, что случалось с ним всегда, когда он злился или нервничал. После завтрака кардинал с племянницей и Рошфором отправились к дубу, собираясь предпринять что-нибудь для спасения теперь уже не столько истеричного животного, сколько собственных нервов. Черный меховой шар на дереве немного уменьшился в размерах и издавал вопли уже не азартно-негодующе, как вчера, но с раздражающе механической равномерностью. "АуууААААУУУУУауууу!" — пел Люцифер, раскачиваясь на ветке, затем на пару минут замолкал, набираясь силы, и продолжал "концерт". — Ну и что прикажете с этим делать? — вопросил в никуда растерянный Ришелье. — Он никогда так себя не вел! "АуууААААУУУУауууу!" — подтвердила зловредная тварь с высоты своего положения. — А можно, я его застрелю? — радостно встрепенулся Рошфор. — Я сейчас возьму мушкет... — Боже вас сохрани! — возопил Ришелье так громко, что даже Люцифер вздрогнул. — Это же мой любимый котик! Рошфор, вы же подарили его мне на день рождения! Вы же с ним так забавлялись, даже учили его всяким штукам! Как вы можете?! — Орать всю ночь и не давать спать своему хозяину я его не учил! — парировал граф. — Дядюшка, может, пусть кто-нибудь залезет на дерево и попробует снять Люцифера? — предложила Мари-Мадлен. Ришелье запечатлел нежный поцелуй на ее пухленькой ручке: — Прекрасная идея, дорогая Комбалетта! Рошфор, разыщите-ка кого-нибудь из слуг, да попроворней, пусть захватит с собой перчатки и снимет нашего котика, — он улыбнулся притихшему было Люциферу. Животное решило, что ему простили все, и завопило громче прежнего. Рошфор чертыхнулся и отправился на поиски спасителя. Через несколько минут он вернулся с вихрастым поваренком, который шмыгал носом и испуганно таращил глаза, впервые в жизни оказавшись в компании столь высокопоставленных особ. — Итак, мой юный друг, — обратился к нему кардинал, — хорошо ли ты лазаешь по деревьям? Мальчишка вытаращил глаза так, что казалось, будто они сейчас лопнут и вытекут, и ничего не ответил. Рошфор незаметно дал ему подзатыльник, и парнишка ойкнул. — Он хорошо лазает, монсеньер, — дабы избежать ненужной заминки, граф решил взять дело в свои руки. — Позвольте, я с ним сейчас объяснюсь. А вас я покорнейше попрошу уйти с солнцепека, после бессонной ночи это особенно вредно. — Да, мой славный Шарль, — растроганно сказал Ришелье, — вы правы. Я благодарен вам за заботу... Не откажите еще в одной услуге — хорошенько объясните этому молодому человеку, что с животными нужно обращаться крайне бережно! — Конечно, монсеньер, — со всей возможной искренностью ответил Рошфор и поклонился, проводив взглядом удаляющегося патрона. Как только Ришелье удалился на безопасное расстояние, граф нагнулся и прошипел на ухо поваренку: — Слушай сюда, молодой человек... Если ты не сможешь стащить эту тварь оттуда за шкирку, то просто стряхни его с ветки. Пусть он шмякнется куда-нибудь и закроет свою поганую пасть раз и навсегда... И тогда получишь от меня лично пять экю. Я понятно выражаюсь? Поваренок выкатил глаза во всю мощь и робко произнес: — Но, сударь, он же тогда может разбиться? — Именно! — со страстью прошептал Рошфор. — Если он разобьется, то больше никогда не сможет залезть на это дерево и орать оттуда всю ночь... Понял? Прекрасно. Тогда вперед, на подвиги! Поваренок подошел к дереву, примерился, ухватился за одному ему видимые выступы коры и ловко, как обезьяна, начал карабкаться на дуб. Снизу его подбадривал Рошфор, а со скамьи за действиями кошачьего спасителя с интересом наблюдали кардинал и прекрасная племянница. Вначале Люцифер так заинтересовался происходящим внизу, что даже перестал выводить свои хриплые рулады, однако увидев, что к нему подбирается человек, намеревающийся разлучить его со спасительным деревом, взвыл на такой ноте, которую не удалось бы взять даже знаменитому итальянскому певцу-кастрату Парелли, и пополз по одной из самых тонких веток. Ветка под упитанным животным согнулась и затрещала. Это услышал кардинал, который действительно любил своего питомца и способен был различить угрозу для его жизни даже в той адской какофонии, которая царила во дворе замка. Он сорвался с места и крикнул: — Не смей лезть дальше! Поваренок застыл на ветке, кот взвыл еще громче и противнее, а Рошфор с досады швырнул свою шпагу о камни. — Слезай сейчас же! — повелительно произнес Ришелье и, обратившись к конюшему, укоризненно произнес: — Как вы могли, Шарль? Вы же знаете, как я привязан к моему славному Люциферу... Вы хотели обмануть меня, вашего благодетеля, и лишить меня такой невинной радости? "Я бы и не думал лишить тебя менее невинной радости, — мрачно подумал граф, взглянув на госпожу де Комбале, — герцогиня, по крайней мере, не устраивает слишком громких истерик... А вот кота я все равно убью, рано или поздно", — и он изобразил на физиономии живейшее раскаяние, так что даже в уголке левого глаза блеснула слеза. Отметим, что на "ты" шпион обращался к патрону, естественно, только в своих мыслях и только когда был так раздражен, что двойная порция за завтраком не помогала унять бешенство. Перед обедом Ришелье удалось часок подремать, однако этот краткий сон вовсе не уменьшил его усталости, скорее наоборот — все тело болело, как будто кардинала отлупили палками несколько дюжих молодцов, и на ногах ему держаться было трудно. Посему министр-кардинал пребывал в черной меланхолии, удивляясь, зачем нужно было ехать в Рюэль, ведь в Париже он чувствовал себя так же плохо, но тем не менее мог заниматься делами. Его энергичная натура, не находя успокоения в безмятежном сне, страдала от вынужденного бездействия. Цветущая Мари-Мадлен утратила свой здоровый румянец и ела очень неохотно, против обыкновения позволив себе только горсточку крупных виноградин и несколько ложек супа из петушиных гребешков. Рошфор к обеду не вышел — поел в своих комнатах, не желая досаждать кардиналу своим аппетитом, который не могло испортить даже лишение сна. В конце концов, армейская привычка не спать по трое суток и поглощать "про запас" все съедобное, что удается найти, не раз доказывала свою полезность, и граф неукоснительно ей следовал. Люцифер продолжал свой концерт. Вдохновившись приключением с поваренком (который, отметим, попытался было потребовать у Рошфора пять экю, но был справедливо и кратко послан туда, где не ступала ничья нога), кот присовокупил к своей арии еще пару рулад, так что слуги, проходя мимо дуба, крестились и тихонько рассуждали, что монсеньер дал коту такое имя совершенно напрасно — ведь в животное, которое зовут Люцифер, как ни крути, рано или поздно должна была вселиться нечистая сила, и, похоже, именно это им сейчас и приходится наблюдать. После обеда Рошфор предпринял еще одну попытку образумить монсеньера, который своей привязанностью к коту ставил под угрозу собственное здоровье, а следовательно, и благосостояние всей Франции, положение которой на мировой арене было еще недостаточно прочным. Впрочем, политические и государственные доводы не произвели на министра должного впечатления — он только раздражено отмахнулся и напомнил, что, к примеру, королевы Мария и Анна и принц Гастон гораздо чаще своими выходками и интригами заставляли его терять сон, но почему-то никто не предложил застрелить их. — А Люцифер, — назидательно произнес он, — невинная Божья тварь, которая просто испугалась новой обстановки и этой безухой Фаншон. Вот увидите, граф, сегодня ночью он успокоится. Я спрашивал — мне сказали, что Фаншон до сих пор сидит в сарае, так что скоро мой пушистый красавец слезет с дерева и придет меня баюкать своим мурлыканьем, — и кардинал гордо удалился в библиотеку. Рошфор воздержался от комментариев, выразив свое возмущение тем, что сбросил со стола пресс-папье, и вернулся к себе. Через полчаса он вышел из комнат и отправился на поиски Жюссака, который только-только успел сладко прикорнуть в стогу сена на заднем дворе. — Анри, просыпайтесь! — потормошил его граф. Жюссак с жалобным стоном открыл глаза. — Дело государственной важности! — Рошфор помахал перед носом лейтенанта гвардейцев сложенным письмом. — Доставьте это письмо мессиру дю Трамбле и скажите, что его присутствие срочно требуется в Рюэле! А пока он будет читать молитвы перед дорогой, вы сможете поспать, — добавил милосердный граф, смягчаясь при виде усталого лица товарища. Жюссак просиял, отчеканил "будет сделано" и отправился седлать лошадь. Эта ночь прошла так же мучительно, как и предыдущая. Люцифер пел на несколько инфернальных голосов, раскачиваясь на ветке, которая потрескивала под ним, но, ко всеобщему удивлению, не сломалась. Мари-Мадлен задремала в дальнем углу сада, нежно обняв молодой каштан, и сонный садовник окропил ее водой, предназначавшейся для соседнего розового куста, однако не понес наказания за испорченное платье. Гвардейцы засыпали на ходу, и обычно неумолимый в вопросах дисциплины Кавуа отменил занятия по фехтованию. Слуга Ришелье, отчаянно зевая, уронил таз для умывания прямо на ногу кардиналу, и Ришелье даже не разгневался, а кротко посочувствовал ему и попросил вытереть пол. Слуги опоздали с завтраком, но никто не высказал им претензий. Словом, в Рюэле царило настроение, какое, наверное, овладело душами первых христиан за ночь до выхода на арену, где их ждали львы и тигры — расслабленная фаталистическая кротость и всепрощение. — Дядюшка, я вот что придумала... Давайте покажем котику еду, — предложила после завтрака Мари-Мадлен. — Он, наверное, проголодался, так что если почувствует запах, то слезет с дерева. — Дорогая, вы самая мудрая женщина из всех, кого я знаю! — новая идея спасения любимца так оживила кардинала, что он оказался даже способен на комплимент; у Комбалетты, в свою очередь, хватило сил на то, чтобы вспыхнуть нежным румянцем. Слуги собрали остатки завтрака со стола и, возглавляемые кардиналом и герцогиней, отправились к злополучному дубу. Люцифер встретил их радостным воплем — он уже успел соскучиться без аудитории и решил, что его вокальные таланты пропадают зря. Под аккомпанемент его криков слуги принялись демонстрировать причудливые па какого-то неведомого танца — они поднимались на цыпочки, вытягивая в сторону ветки, обремененной лохматым черным шаром, вилки с наколотыми на них куриными крылышками, тушками перепелов и бекасов, кусочками рыбы в нежном соусе и ломтиками колбасы. Люцифер жадно, полной грудью, втягивал в себя напоенный ароматами пищи воздух, но не переставал сотрясать мироздание душераздирающими сольными партиями. Создавалось такое впечатление, что запахи еды странным образом поддержали его угасающие силы. — Что же делать? — всерьез забеспокоился кардинал. — Ведь он сидит там голодный уже второй день. — Может, бросить в него крылышком или вот этим перепелом, вдруг он поймает и скушает? — подала на сей раз не такую удачную идею Мари-Мадлен. — Нет, монсеньер, бросьте перепелом лучше в меня, я не могу допустить такого вандализма, — рядом с кардиналом материализовался крайне разозленный Рошфор. — Мне, между прочим, пришлось сегодня есть пережаренную свинину, потому что повар заснул и вообще чуть не упал лицом в очаг! Ваш лучший повар, монсеньер, мог потерять лицо! Не знаю, как вы, а я этого не переживу, — заключил он. — Рошфор! — укоризненно произнес Ришелье. — Как вы можете говорить о еде в такой момент! — Монсеньер! — пылко произнес граф. — Еда — это очень важно! Но сейчас она не главное. Я вчера говорил вам, и сегодня повторю — я не могу спокойно смотреть на то, как вы подвергаете опасности всю Францию, лишая себя сна из-за пристрастия к горластому куску мяса в меху! Простите, я, кажется, опять о еде... Нет? Надо же, а мне показалось... Монсеньер! Оливаррес будет просто счастлив, если ваш могучий ум, изнемогая от воплей тупого животного, не сможет поставить ему преграду на юге. Франция в опасности, монсеньер! Монсеньер, можно, я подстрелю эту тварь? Заколебавшийся было Ришелье, узнав, какую участь готовит граф его любимцу, сурово ответил: — Нет, Рошфор, нельзя. Ответьте мне, почему вы, когда я говорю с вами о затруднениях, сразу предлагаете кого-нибудь убить? — Так ведь это же самое простое и удобное решение любых затруднений! Ну монсеньер, позвольте мне, прошу вас! Один выстрел! — умолял шпион. — Ему не будет больно, он не будет страдать. Он уже страдал гораздо дольше и заставил страдать всех нас! — Нет, Рошфор, я запрещаю. Это мой любимый кот, — тоном, не терпящим возражений, произнес кардинал. В этот момент сзади раздался голос, заставивший Рошфора радостно вскрикнуть: — Мир вам, братья и сестры! Что здесь происходит? Это был отец Жозеф дю Трамбле, "серый кардинал", чье мнение всегда было решающим для Ришелье. Он прочел отчаянное послание Рошфора и, произнеся молитву, не стал будить умаянного Жюссака, а, верный своему обету, вечером двинулся в путь и за ночь прогулочным шагом добрался до любимого загородного дома кардинала. Ришелье сообщил ему о проблеме, которая занимала лучшие умы Франции вот уже почти двое суток. Жозеф выслушал его объяснения, хмыкнул, обошел дуб, внимательно глядя на орущее исчадие ада вверху, и заявил: — Только Господь, имеющий власть над всяким Своим творением, может остановить это животное. Лучшее, что мы можем сделать, — это с упованием положиться на святую волю Его и молиться Ему со всем прилежанием и воздыханием. Я пойду займусь самобичеванием и умерщвлением плоти и буду горячо просить Господа, чтобы этот кот слез-таки с дерева. — Отец Жозеф, к чему такие лишения? — возмутился граф. — Лучше давайте умертвим плоть этого кота. Кот заслуживает этого больше, чем вы! — Это противоречит моим принципам, сын мой, — ответил монах. — А моим не противоречит! — начал было Рошфор, но достойный капуцин обжег его суровым взглядом, повернулся и направился к дому, вынимая из-за пояса свою плеть для самоистязаний. Все потянулись за ним следом, как зачарованные. Рошфор в сердцах плюнул и поклялся в эту ночь напиться. Граф был человеком слова и не привык откладывать на потом исполнение своих намерений. Поэтому к полуночи он был уже совершенно пьян, абсолютно неустрашим и полон рвения разом решить все затруднения. Он покинул свою комнату и, распространяя вокруг себя крепкий винный дух, нетвердым шагом проследовал к спальне Ришелье. Кардинал, естественно, не спал. Он сидел в глубоких креслах, полностью обессиленный после двух бессонных ночей, вынужденного поста и пылких молитв, и вяло размышлял: "Возможно, Рошфор был не так уж и неправ, когда предлагал... ну, вот это самое... такое простое решение проблемы. В конце концов, говорят же, что у кошки семь жизней... Да, но вдруг у Люцифера шесть уже истрачены? Тогда я больше его не увижу..." — и чувствительный князь церкви залился горькими слезами, вызванными и усталостью, и жалостью к себе, и страданием из-за любимца, который не ел уже двое суток и надрывал глотку так, что у слушателей даже в пятках холодело. В этот момент в двери его спальни громко постучали. — Войдите! — откликнулся кардинал, утирая слезы рукавом халата. Двери распахнулись, и пьяный Рошфор предстал перед Ришелье во всей своей расхристанной красе. Рубаха его была раскрыта на груди и основательно полита вином, ботфорты сползли чуть ли не до щиколоток, на одной руке — перчатка, и в довершение картины он зачем-то нацепил шпагу. — Монсеньер... вы не спите?! — воскликнул шпион, бросился к патрону, встал перед ним на колени и разрыдался. Потрясенный кардинал, чувствуя легкое головокружение от запаха бургундского, который, казалось, излучало все существо графа, неловко положил ладонь ему на плечо: — Шарль... ну что вы, Шарль, что произошло? — Вы себе не представляете, как это страшно — сознавать, что ты ничем не можешь помочь тому, кого всем сердцем любишь и уважаешь! — прорыдал Рошфор. — Я даже и не догадывался, что вы испытываете такие чувства по отношению к Люциферу, — удивился Ришелье. Рошфор уставился на министра круглыми мокрыми глазами: — К-какому Люциферу, монсеньер? Я говорю о вас! — А... — вяло отреагировал кардинал. — А я думал, вы вправду жалеете кота и хотите ему помочь... — Я хочу помочь вам, монсеньер! — решительно заявил граф. Он поднялся, покачнувшись, сгреб Ришелье в охапку (подвиг, на который он бы никогда не решился в трезвом виде) и отнес его в постель. Ошеломленный этим натиском прелат даже не подумал о том, чтобы воспрепятствовать конюшему. Рошфор же, продолжая действовать с вдохновенным энтузиазмом, уложил его в постель и практически спеленал одеялом, затем улегся рядом, заключил Ришелье в объятия и горячо зашептал: — Только подумайте, монсеньер, — один выстрел, и никаких больше ночных воплей... Спокойный сон, летний ветерок в открытое окно, свеча на столе... А утром, выспавшись, вы спускаетесь в столовую, с аппетитом завтракаете и гуляете по прекрасному саду. Можно усесться с книгой в беседке, читать и ощущать, как солнце проникает сквозь сплетение виноградных лоз и цветов маленькими золотыми пятнами... А потом купание и катание по реке, прогулки на лошади среди зреющей пшеницы... А потом, после обеда — золотое предвечерье, и стрекозы над озером, и первые трели соловья... Небо как будто еще хранит верность ушедшему дню, и с горизонта никак не уйдут солнечные лучи, а потом опускается бархатный мрак... Можно сидеть в саду, разговаривать, смотреть, как вокруг разгораются звезды, и спелая луна молча появляется на небе и словно бы внимает вашим словам... Слушая Рошфора, кардинал постепенно расслаблялся и успокаивался; по его лицу снова потекли слезы, и он не стыдился больше своей слабости. И в самом деле, сколько можно? Он приехал в Рюэль для того, чтобы отдохнуть и привести здоровье в порядок; в любой день на фронтах могли начаться осложнения, и он будет необходим в лучшем случае в Париже, а то и где-нибудь подальше, где ему придется терпеть лишения и боли, вызванные многочисленными недугами, заботиться о тысяче мелочей, опровергать клевету недругов... В конце концов, имеет же он право на несколько недель покоя и счастья? — Монсеньер, — продолжал нашептывать ему на ухо свои жаркие речи граф-соблазнитель, — не жертвуйте драгоценным здоровьем ради всяких глупостей. Подумайте, сколько людей погибнет, если с вами что-то случится и Испания перейдет в наступление! В каком отчаянии будет наш король! ("Ага, как же, в отчаянии он будет, — промелькнуло в мозгу Ришелье, — да он еще плясать на моей могиле, чего доброго, начнет..."). И в конце концов, подумайте, — голос Рошфора сделал бы честь любому трагическому актеру, — что будет со мной? Ведь я, монсеньер, люблю вас всем сердцем, дышу и живу только вашими милостями ("Это уж точно", — снова проговорил ехидный голосок во мраке кардинальского черепа), и если вас не станет, я осиротею, и до конца своей жизни... — тут Рошфор приглушенно всхлипнул, ехидный голосок заткнулся, и грозный министр разрыдался, спрятав лицо на груди своего лучшего шпиона. — Монсеньер, — сквозь слезы проговорил граф, — позвольте мне избавить вас от мучений! И все это закончится, все будет хорошо... — Люцифер на дереве замолчал на несколько минут, словно предчувствуя, что сейчас решается его судьба, и, оглушенный тишиной и уже не владеющий собой, кардинал выдохнул "да, Шарль, делайте что вам угодно", проваливаясь в желанный сон. Как только согласие кардинала было получено, Рошфор, казалось, сразу протрезвел. Его глаза сверкнули так, что Зевс в отчаянии переломал бы свои жалкие молнии, и, не выпуская кардинала из объятий, он торжествующе взглянул в сторону окна, за которым снова завел свой концерт Люцифер. — Ну погоди у меня, тварь, — торжествующе прошептал он, — пусть только монсеньер поспит пару часов, а уж потом я с тобой расправлюсь. Едва предутренняя мгла рассеялась, Рошфор выскользнул из спальни Ришелье и направился к себе. Через десять минут он, полностью одетый, покинул свою комнату и спустился вниз. Подойдя к дубу, с которого раздавались заунывные мявы, он вскинул предварительно заряженный пистолет и тщательно прицелился. — Нет!!! — раздалось сверху, и Ришелье, в одной ночной рубашке, высунулся из окна почти до половины. Люцифер подпрыгнул на ветке, в ужасе метнулся поближе к стволу, вцепился в него всеми лапами и взвыл так, что замолчали даже утренние птицы. Рошфор опустил руку с пистолетом, шокированный поступком кардинала, и воскликнул: — Но вы же сами сказали, что я могу сделать все, что пожелаю! — Когда? — спросил Ришелье. — Вчера ночью, в вашей спальне! Когда я отнес вас в постель! Окна в замке и во флигеле для слуг начали открываться; изумленные слушатели высовывались наружу, чтобы не упустить ни одного слова из этого крайне интересного диалога. — Это бесчестно, граф, — ответил Ришелье, — вы воспользовались моим состоянием! Над Рюэлем, как стайка ласточек, пронеслись удивленные вздохи. — А я, монсеньер, ничего не хочу так сильно, как убить этого кота! — заорал граф, швырнув пистолет об землю. От удара пистолет выстрелил, пуля разбила стекло в кухонном окне. Все любопытствующие тут же скрылись за ставнями. — Только через мой труп! — парировал министр. Ему удалось немного поспать, поэтому ситуация уже не представлялась ему в столь черном свете. Граф застонал, сжал виски ладонями и, шатаясь от огорчения, ушел со двора. Весь день обитатели Рюэля как-то странно переглядывались и пересмеивались при виде Рошфора. Граф, погруженный в свои горести, поначалу этого не замечал, но понемногу ситуация стала удивлять его все больше и больше. Особенно же его изумило поведение всегда приветливой и вежливой племянницы кардинала. Мари-Мадлен даже не пожелала ответить на его приветствие и за завтраком демонстративно не смотрела в его сторону. Рошфор попытался было заговорить с ней за обедом, однако молодая женщина фыркнула и отвернулась. Граф, решив во что бы то ни стало прояснить ситуацию, проследил за Комбалеттой и подошел к ней, когда она остановилась возле дуба и сделала еще одну безуспешную попытку выманить Люцифера из его укрытия. — Герцогиня, скажите, в чем я провинился перед вами? — начал он безо всяких обиняков. — Нет-нет, прошу вас, не отворачивайтесь и не убегайте... Вспомните, я дважды спасал жизнь вашего дядюшки и хотя бы в силу этого заслуживаю если не любезности, то хотя бы честного ответа! Мари-Мадлен мучительно покраснела. — Вы!.. — произнесла она прерывающимся голосом. — И мой дядя!.. В его спальне, ночью! Вы имели наглость воспользоваться его положением! Что вы с ним сделали?! — Да ничего, в сущности, — ответил озадаченный граф, — я привел ему доводы и просил позволения расправиться с котом... — вдруг он о чем-то догадался и покраснел так же молниеносно, как его собеседница. — Сударыня! — начал граф, задыхаясь от гнева, — и вы, вы могли подумать такое обо мне и монсеньере! Ну ладно еще эти глупцы — слуги и гвардейцы, что с них взять, но вы, вы! О Боже великий, сначала кот, а потом еще и это! Комбалетта собиралась было удариться в слезы, но тут на сцене появилось новое действующее лицо. К крыльцу замка подкатил изящный экипаж, и из него вышла миледи Винтер. — Добрый день, дорогой Рошфор, добрый день, моя милая герцогиня! — поздоровалась она. — Я так рада вас видеть, вы не представляете! — Анна! — воскликнул Рошфор. — Какими судьбами? Вы же не намеревались покидать Париж! — Да это все мой бывший супруг, черт бы его побрал, — откликнулась миледи, устало прислоняясь спиной к дубу. — Он ходит за мной как тень уже третьи сутки. А сегодня ночью влез в окно, упал на колени, наставил на меня пистолет и принялся требовать, чтобы я ушла из его жизни и дала ему спокойно жить. После этого начал клясться в вечной любви, потом проклял меня, назвал исчадием ада, ну вы понимаете — обычный его репертуар... Боже, как я устала и как я хочу спать! Я вынуждена была выпить целый пузырек валерьяны, чтобы хоть немного успокоиться... Что случилось? — забеспокоилась она, заметив, что взгляды графа и герцогини прикованы к чему-то, что находится над ее головой. — Анна, я вас умоляю, — вполголоса проговорил Рошфор, — не двигайтесь еще пару минут... Вот так, вот так, иди сюда, моя хорошая зверушка... Оп! — и он прямо над головой у миледи ловко ухватил за загривок кота. Люцифер орал и вырывался, но Рошфор, победно ухмыляясь, оторвал его от дерева. — На запах валерьяны приполз, скотина этакая! Ну все, теперь ты у меня насидишься под замком... Но сначала я успокою монсеньера, — и он со всех ног помчался к Ришелье. Миледи Винтер проводила его недоуменным взглядом и обратилась к герцогине: — Мари, я не совсем понимаю, что тут произошло? — Сейчас я вам все объясню, Анна. Пойдемте, я вас устрою, поспите, отдохнете... спасительница вы наша! — сияющая Комбалетта взяла гостью под руку и направилась вслед за Рошфором. *** Через два месяца Ришелье был вынужден вернуться в Париж. Еще через месяц Рошфор, войдя в его кабинет, заявил, что принес подарок, и посадил прямо на рабочий стол черного котенка с хулиганистым выражением морды. Котенок тут же сцапал лапками свернутую трубкой бумагу и принялся катать ее по столу. — Какая прелесть! — умилился Ришелье. — Где вы его нашли? — Не нашел, монсеньер, я специально ездил за ним. В Рюэль, — ответил граф. — Присмотритесь повнимательней. Никого не напоминает? Кардинал внимательно присмотрелся к бойкому зверенышу. — Это что — котенок Люцифера? — Правильно, — кивнул Рошфор. — А от кого? — Ума не приложу, — честно ответил Ришелье. — Хотя постойте... Неужели от Фаншон?! — Именно! — просиял граф. — Но как? Люцифер же боялся ее как огня... — А я его обманул, — признался граф. — Взял настойку валерьяны и смазал ею загривок Фаншон — чтобы она сама вылизать не смогла. Как Люцифер на нее набросился! Она и пикнуть не посмела! Потом, конечно, опять ее десятой дорогой оббегал... Но, как видите, его усилия даром не пропали. Ого! — он вытаращился на что-то за спиной Ришелье. — Посмотрите, монсеньер, посмотрите, он до сих пор даже запаха ее боится! Кардинал обернулся и увидел, что Люцифер с полузадушенным писком резво карабкается вверх по портьере, с ужасом поглядывая на детище рюэльской хвостатой разбойницы. — Да, — отсмеявшись, произнес Ришелье, — знаете, Шарль, я, наверное, оставлю этого котенка. Предчувствую, что он доставит нам немало веселых минут...