Кротовая нора

Эрвин Баттерс был психотерапевтом. Не то чтобы ему это нравилось, но это было все, что он умел. В университете у него был высший балл по всем важным предметам (с нужным количеством средних оценок – никакого перфекционизма), он всегда сдавал вовремя контрольные работы и никогда не пропускал занятий. Его знания были тщательно уложены, как прическа лондонского денди, диагностические критерии взвешенны и аккуратны, а аналитические интервенции – безупречны. Эрвин Баттерс не имел причин быть недовольным своей жизнью. В конце концов, в его распоряжении были дом с садом, современная кухня, личная домработница, удобный гараж и старательно подобранная личная библиотека. Коллеги относились к нему с уважением, друзья исправно улыбались в ответ на его интеллектуальные шутки, а от клиентов не было отбоя. У Эрвина Баттерса даже никогда не возникало вопроса – называть своих посетителей клиентами или пациентами. Можно было считать, что ему повезло. Будучи от природы педантом, каждое утро Эрвин Баттерс вставал в одно и то же время, не позднее семи, завтракал двумя тостами и черным кофе без сахара и отправлялся на работу, где находился ровно до 17.30, когда он, проводив последнего клиента, запирал двери и не спеша, в хорошо изученном за долгие годы ритме, весьма полезном для здоровья, отправлялся домой. Дни были похожи, как прозрачные бусины, нанизанные на одну нитку, и у этой нитки была правильная траектория. А по ночам ему снились кротовые норы – не те, в которых колупался его сосед в саду, примитивные и уродливые, а настоящие (так он называл их про себя) – глубокие, странные, таящиеся в космосе и ведущие в другую жизнь. Эрвин Баттерс скучал. Люди каждый день были одни и те же – не в том смысле, что одни и те же лица, а в том, что, даже если они были разными, говорили и делали они все равно одно и то же. Отношения, долги, политика, банки, правительство. Как будто это был один и тот же человек. Один и тот же человек ежедневно приходил к Эрвину Баттерсу, ложился к нему на кушетку и говорил, а Эрвин Баттерс задумывался, на самом деле это происходит, или же он видит его во сне. В тот день, когда миссис Линдт – почтенная дама семидесяти лет, которую он пользовал на протяжении последнего десятилетия, решительно заявила ему, что ни за что ему не заплатит, потому что у нее усилилась психосоматическая икота, Эрвин Баттерс впервые увидел кого-то реального. Она улыбалась. Ничего не говорила. Просто смотрела на него и улыбалась. Она улыбалась, и Эрвин Баттерс представлял себя Одиссеем, пересекающим Понт. Она всегда приходила вовремя, никогда не задерживала оплату, ни о чем не спрашивала и не делилась ничем. Она была такой всегда, сколько он ее знал. А знал он ее уже полгода. Эрвину Баттерсу почему-то в голову не приходило поговорить о ней со своим супервизором. Несмотря на то, что за время его работы психотерапевтом случалось всякое (однажды, например, мистер Фикс не явился на прием – неслыханно!), и он не верил, чтобы Вернистера Аллисона – так звали его супервизора – можно было чем-то удивить, но отчего-то... Отчего-то он молчал. Алина Ферри не была красивой женщиной. Не была она и соблазнительной или, как принято говорить в психотерапевтическом сообществе, гистрионной личностью. (Эту теорию он рассмотрел среди первых, но трудно считать гистрионной личностью человека, который просто сидит и ничего не делает. Если таким образом он пытается обратить на себя внимание – что является целью жизни любого порядочного гистрионика, то почему выбрал такой неэффективный метод? И так далее и тому подобное.) Честно говоря, иногда он вообще не был уверен в том, что она была. В том смысле, который вкладывали в это большинство людей и который можно было бы большинству людей предъявить. Она просто сидела и смотрела – разве это достаточное доказательство реальности? Эрвин Баттерс чувствовал, что начинает испытывать раздражение от такого количества странностей в своей жизни. Алина Ферри никогда ни о чем его не спрашивала. Алина Ферри никогда не говорила о том, почему она решила обратиться за помощью. Алина Ферри просто приходила и делала свое дело. Впервые он понял это, когда обнаружил во время сеанса, что его пиджак не застегнут на последнюю пуговицу. Он счел это случайностью и незаметно, так, чтобы клиентка не увидела (что было не так просто – у миссис Рост был просто ястребиный взгляд), застегнул ее и продолжил слушать о том, как мало времени ее муж уделяет своим супружеским обязательствам. В другой раз, потянувшись за ручкой, чтобы пометить в блокноте дату пропуска сеанса мистера Кливлинса (25-летний наркоман, доставшийся ему от коллеги, признавшегося себе в латентном сексуальном влечении; Баттерс так и не понял, шла ли речь о влечении к наркоману или же своим бурно протекающим заболеванием тот отвлекал доктора от влечения к кому-то другому), он не обнаружил ее на месте. Это также можно было списать на игру случая или же собственную рассеянность, но Эрвин насторожился. Последней каплей стала история с приглашением на обед. В пятницу после работы, отправляясь обедать с коллегами, – еженедельный ритуал, который не нарушался вот уже на протяжении 5 лет, – Баттерс взглянул на часы и понял, что перепутал день. Сегодня была суббота. Тогда-то он и запаниковал. Он поехал домой, поставил машину в гараж, забыв закрыть его на ключ, бросился в кабинет и, перерыв все свои записи, с большим трудом нашел в одном из старых ежедневников телефон Алины Ферри. Он звонил ей весь вечер и на следующее утро. Ее телефон не отвечал. Эрвин Баттерс сидел у себя в кабинете и смотрел, как его сосед прохаживается по участку, высматривая кротовые норы. И тут он понял. Радостная улыбка озарила его лицо, и он засмеялся так звонко и весело, как не смеялся уже много лет. «Алина Ферри, – прошептал он, – Алина Ферри». Он вскочил, набросил первый попавшийся пиджак (вероятно, вчерашний и наверняка несвежий, укоризненно подсказало подсознание) и, выскочив из дома, захлопнул дверь и, не заглядывая в гараж, помчался на работу пешком. От его дома до офиса было недалеко, и дорога заняла не более пятнадцати минут. Алина Ферри была там. Она сидела в приемной, глядя на него своими яркими светлыми глазами, и не говорила ни слова. Она больше не улыбалась. Весь ее облик дышал радостью и спокойствием, а полные красивые губы не двигались, но Эрвину казалось, что он слышит, как она говорит. – Я рада, что ты догадался. – Что мне теперь делать? – Ничего. Просто жить. Эрвин подошел к ней близко и, присев на корточки, посмотрел на нее снизу вверх. – Ты и в самом деле она? Это правда? Я не сошел с ума? Она улыбнулась ласково и чуть иронично. – А как ты думаешь? – задала она его любимый вопрос. Его губы дрогнули, словно вместе с воспоминаниями из него хлынула наружу свежая родниковая вода, годами заиливавшаяся в камнях и мучившаяся в плотинах. Он смотрел на Алину Ферри, и воспоминания сияли в нем, как звезды. ... – Эрвин! Эрвин, домой! Сколько раз говорить? Дикий мальчишка! Оставь уже в покое этот свой телескоп! Тебе давно пора спать! Длинный худой мальчик, сжимающий в руках окуляр самодельной подзорной трубы оборачивается на зов, но не спешит за голосом матери. Он смотрит в небо. Людвиг Баттерс обещал, что сегодня будет видна комета. Баттерс – его любимый писатель. Учителя и одноклассники считают, что физики не могут быть писателями, но что они понимают! Эрвин знает в тысячу раз больше их. Он прочитал все книги по физике, какие были в школьной библиотеке, и он чувствует, что однажды сам напишет такую – напишет хотя бы одну. Эрвин чувствует, что одной книгой дело не обойдется. Но сначала – комета. Высокий мальчик одиннадцати лет, сбежавший в поле и ушедший подальше от дороги, чтобы лучше видеть звезды, смотрит только наверх. Он весь поглощен тем, что должно сейчас произойти, и не замечает, как с проселочной трассы сворачивает грузовик, не видит, как он приближается. Он не знает, что потерявший управление пьяный водитель не в силах восстановить контроль и несется прямо на него. Когда автомобиль оказывается в полуметре от мальчика, в небе возникает комета. Она огромна и прекрасна, и Эрвину не нужен телескоп, чтобы увидеть ее. Он зачарованно глядит в небо, не видя и не слыша ничего вокруг. Он знает, что в этот миг взоры лучших астрономов мира прикованы к этому зрелищу, но ему все равно кажется, что он сейчас с кометой один на один. Ему кажется, что он должен дать ей имя. Он, и никто другой. Он, Эрвин Шредингер. В тот момент, когда имя рождается у него в голове, автомобиль останавливается, замирает, тормозит в полушаге от столкновения. Он решает назвать ее Алина Ферри.