Мне стыдно, я проиграл эту войну, «великие» тоже проигрывают. Теперь я сам себя ненавижу за свой проигрыш. Я так страдал манией величия, я был так горд собой, что не замечал, на что иду. Людвиг — брат мой, прости меня, ты был воспитан мною лично и жил со мной многие годы. Когда ты был маленьким, ты смотрел на меня восхищённым и, в некоторое время, испуганным взглядом. Когда я возвращался с победой из кровавой войны, ты сразу бежал помочь мне, чтобы перебинтовать мои кровоточащие раны, но я отодвигал тебя от себя и уходил в свои покои, чтобы ты не видел весь этот ужас.
После, через некоторое время, ты отвернулся от меня, разочаровавшись в моей силе, теперь можешь без моей помощи защитить сам себя. Когда ты был маленьким, я всегда старался защитить тебя от любой опасности, и ты доверял мне тогда, но теперь в данной ситуации показал себя с другой стороны. Ты изменился и изменил свое отношение ко мне! Я осознал, что проиграл, но и ты не велик! И у тебя была такая же ситуация, но тебе дано много вариантов для выбора, хотя и с риском. Война, которую я сам же начал, погубила меня, и мне не остается другого выбора, как пойти с ним, кто-нибудь дал бы мне шанс, хотя бы один маленький шанс, и я бы все изменил от доски до доски. Одна маленькая ошибка и я в тупике.
Думая об этом, я лежу в сырой холодной тёмной тюрьме. Тут так холодно. Черт! Кровать, в которой я ложусь спать, уже в который день не застелена, да и не принесли! От холода я окутывал себя. Я подвинул ноги к себе поближе, думая хоть как-то согреться, я обнимал руками ноги, сидел, опираясь о стену. Я замираю в этой позе, не хочу делать лишних движений, и медленно погружаюсь в царство сна. Тепло, которое отходит от меня, клонит ко сну, хоть там мне будет спокойнее и теплее, чем здесь.
Но, моим мечтам не суждено было сбыться. Вдруг в темноте послышались тихие и умеренные шаги, я поленился открыть глаза, да и вообще от холода все тело онемело, сижу и жду. Шаги приближались с каждой секундой и вот остановились около моей решетки. Незнакомец вытащил ключи. Если верить моему слуху, он не собирался дальше действовать, меня это стало нервировать, я все-таки решился открыть глаза и тут же пожалел об этом. Передо мной во всей красе, «образно выражаясь», стоял он! Тот, которому я проиграл вышеупомянутую войну, тот, который забрал к себе часть Германской территории, тот, кто заключил и подписал договор, тот, который забрал с собою меня! Заточил меня в этой сырой и грязной тюрьме. Это чудовище, надевшее маску невинности и милости на своем лице, смотрело на меня по ту сторону решетки, эта лживая, пропитанная ненавистью улыбка! Как я ненавижу его улыбку. Это улыбка наводила во мне некий дикий страх перед ним, но я не показывал его, да и моя гордость завладела мною. Лишь тихо зарычав, посмотрел прямо в глаза Ивану.
Он неспешно подошел к дверному проему и засунул туда ключи, повернул три раза налево и замок с треском отворился. Тюремная тишина, заглушенная этими звуками, пронзила мой слух. Одного образа тюремщика хватило, чтобы моя кровь сразу начала бушевать в моих венах. Ярость медленно овладела мною. Россия, сделав шаг вперед, переступил порог, огляделся назад, плотно закрыв дверь за собою, повернулся ко мне лицом. Я быстрыми движениями спрыгнул с постели и в один прыжок оказался рядом с ним. Зацепившись в горло противника, мне пришлось повалить его на пол, что потребовало немало усилий. Осознание того, что несколько дней я ничего не ел, дало мне о себе знать. Цепкими пальцами, трясясь от ненависти, я начал его душить, но он даже не шелохнулся. Во мне разгорелась ярость. Замахнувшись, я ударил его в челюсть, потом ещё и ещё. Но самым последним ударом он остановил мой кулак. Резкое движение, и он уполз из моего захвата. Оказавшись надо мною, он сразу повалил меня на пол. Я встретился с ним лицом и сильно ударился об него. Из носа ручьём хлынула кровь. Он всем весом надавил меня, а я зашипел от боли в руке.
Я попытался выкрутиться от захвата, но не тут-то было. Сил на сопротивление не хватало. Глубоко вдохнув, я перестал сопротивляться. Недруг немножко ослабил хватку. После, он опустил руку, встал на ноги, вытряхнул пыль из своего плаща, направил свой взгляд на меня. Он смотрел на меня сверху вниз. Ох! как это ужасно раздражало. Минутная игра взглядами. Никто не хотел первым убрать взор. Вся это игра мне надоела и я заговорил первым:
— Russland, wie ich hasse dich! — выругавшись на своем языке, мне не стало легче. Иван резко присел на корточки, схватив меня за одежду, притянул на себя, мне пришлось смотреть снизу вверх, чтобы быть уровнем его глаз. Цвет его глаз, словно чистые аметисты, цвет холодный, не мертвый и не живой, пронзали меня, как будто он видел меня насквозь, по телу ощутимо чувствовался холод, который отходил от него. Его темная аура возвышалось над ним, я хотел немного ослабить его руки, но мое тело не слушалось моих действий.
— Я знаю это — заговорил он на чистом немецком языке, меня это ничуть не удивило. Его голос был спокойным и тихим.Страх наводил слишком холодный тон. Брагинский, поднявшись на ноги, поспешил покинуть мои покои, но он остановился около дверного проема, направил свой взгляд на меня и грустно улыбнулся. Я хотел что-то сказать, но слова просто застряли. Мысленно проклиная себя за свою слабость, просто смотрел ему в след.
***
— Ну и зачем я пошел к нему? — Иван долго размышлял над своим поступком. Сидя в кабинете и разбирая кучу бумаг, которые накопились за его отсутствие, разбирал по папкам и донесениям.
— Ну да, Байльшмидт, конечно, в ярости, но он не оставил мне выбора! — Брагинский сжал ручку до треска от нахлынувшего гнева, но глубоко вдохнув, устало отвалился на спинку стула и закрыл глаза. Слишком тихо его клонило в сон, слишком устал за сегодня. И, закрыв глаза, он видит темноту и тишину…
***
Приговорен к смерти.
Пять дней живу я с этой мыслю, один с ней. Она ни на миг не покидает меня, леденит меня, тяжестью своей пригибает к земле.
Когда-то, мне кажется, с тех пор прошли не недели, а годы, я был страной, как все страны. На каждый день, на каждый час, на каждую минуту находилась у меня новая мысль. Мой ум, свежий и молодой, был богат выдумками. Он изощрялся, развертывая их передо мной беспорядочной вереницей, расшивая всё новыми узорами грубую и хрупкую ткань жизни. Мелькали там девичьи лица, пышные епископские облачения, выигранные битвы, шумные, горящие огнями театральные залы, и снова девичьи лица, и уединенные прогулки в темноте под лапчатым ветвями каштанов. Пир моего воображения никогда не иссякал. Я мог думать о чем хотел, я был свободен.
Теперь я пленник. Мое тело заковано в кандалы и брошено в темницу, мой разум в плену у одной мысли. Ужасной, жестокой, неумолимой мысли. Я думаю, понимаю, сознаю только одно: приговорён к смерти.
Что бы я ни делал, жестокая мысль всегда здесь, рядом, точно гнетущий призрак, одна она, лицом к лицу со мной, несчастным. Она ревниво гонит прочь всё, чем можно отвлечься, и стоит мне отвернуться или закрыть глаза, как ее ледяные пальцы встряхивают меня. Она проскальзывает во все грезы, в которых мое воображение ищет прибежища от нее, страшным припевом вторит всем обращенным ко мне словам, вместе со мной приникает к ненавистным решеткам темницы, не дает мне покоя наяву, подстерегает мой тревожный сон и тут, во сне, предстает мне под видом ножа.
Вот я проснулся в испуге и подумал: «Слава богу, это только сон!» И что же. Не успел я приподнять тяжелые веки и увидеть подтверждение роковой мысли в окружающей меня ужасной яви, в мокрых и осклизлых плитах пола, в тусклом свете ночника, в грубой ткани надетого на меня балахона, как уже мне почудился чей-то шепот над самым ухом:
«Приговорен к смерти!»
