***
Итак, он докатился до гадалок. А до этого две ночи пил с Шагалом. Браво! Отличное времяпрепровождение. Выше всяких похвал! А дальше что? Отто фон Кролок очень тяжело вздохнул. С Шагалом он пил вовсе не просто так: предчувствие одиночества, которое стало мучить его накануне позапрошлой ночи, сбылось, и вместо него появилось другое – предчувствие чего-то судьбоносного, неотвратимого, такого, что перевернёт всё. Оно несло с собой ужас, постичь который пока не было никакой возможности, и граф, вернувшись позавчера в замок, понял вдруг, что не выдерживает. Пытка неизвестностью, неизбежностью, а ещё вдобавок одиночеством была выше его сил. – Послушай… а не пропустить ли нам по стаканчику? – спросил он Шагала, который вернулся вместе с ним в замок, после того, как неудачно пытался проследить за ним. – Э-э-э… это вы шутить изволите, ваше сиятельство? – Шагал даже растерялся поначалу. Граф фон Кролок только усмехнулся. – Ну почему, – сказал он. – Не шучу. Не хочу один пить, да и не больно-то люблю. – А! – Шагал с пониманием закивал. – Это да, это не дело… Вот что я тут подумал, ваше сиятельство: у меня тут настоечка такая хорошая припасена, что хоть мёртвого поднимет да и уложит обратно. Не желаете ли? И голова после неё не болит… шатает только здорово, а так ничего. Вы как? – Настоечка, говоришь… – граф подумал. – Не на чесноке хоть? – Чеснок? Ай, да что вы, какой чеснок! – Шагал махнул рукой. – На рябине. Чтобы я, да вдруг чеснок… да я на него пока живой-то был глядеть не мог! Это ради дочки чего не сделаешь, весь трактир им завонял… (Граф усмехнулся). Главное, и вам-то хоть бы хны! Так что, нести? И ведь принёс, целую бутыль. И насчёт того, что мёртвого поднимет, а потом уложит – ничуть не соврал. Хотя до настойки, правда, было вино – местное, сладкое, сделанное по первым заморозкам. Не айсвайн, конечно, но тоже весьма ничего. А ведь бутылку настоящего айсвайна об пол разбить пришлось… и из-за кого? Генрих фон Кролок, проклятый ты мерзавец! Хоть бы какой толк – а то одни вредительства! Вот и теперь… Кто виноват? Отто вздохнул. В самом деле, как будто его непутёвый создатель заставлял его напиваться или насылал тяжёлые предчувствия! Нашёл виноватого… «Думаешь, он не предатель? Думаешь, он не убивал твоего отца?» Эти слова так и не шли у него из головы. Лоренца не просто озвучила его собственные подозрения – она словно ждала часа, чтобы их озвучить! До сих пор она ни слова не произнесла о том пути, которым он пришёл к наследству, хотя, конечно, от начала до конца весь этот путь прекрасно знала. И вдруг в тот момент, когда Генриху почти удалось сбежать, она заговорила! Заговорила так, словно ничего никогда и не думала скрывать! «Ложь, – думал Отто фон Кролок. – Всё ложь. Ей просто нужно было, чтобы он остался. Чтобы попытался поцеловать меня ещё раз, наглая сволочь. Опять… Она была бы просто счастлива, если бы я перед ним не устоял! Перед ним, вот перед этим...» Он даже не мог подобрать верного слова. Он только вспоминал – прильнувшее к нему тело, гибкое и сильное, как стальная пружина, дурманящую глубину зеленоватых глаз, запах примулы, такой весенний и свежий, прикосновение рук… и бесцеремонный, наглый, совершенно грабительский поцелуй. Боги… Никакая настойка Шагала не могла вычеркнуть из памяти эти позорные, губительные минуты! Ничего он не мог поделать с собой: ему понравилось. Его телу понравилось. Разум сопротивлялся из последних сил, но над телом он был не властен. «Лучше бы импотентом в тридцать лет остался, – равнодушно размышлял его сиятельство. – Сына родил, долг выполнил. Что ещё надо-то? Что ещё от меня надо?» Он вздохнул – и подумал вдруг, что много-много лет кроме чувства долга совершенно ничего не помнит и не знает. Ещё не появившись на свет, он был обязан – унаследовать этот проклятый титул, проклятый замок, который не так уж нужен был ему, всё это проклятое фамильное кладбище, а потом… потом… Кому-то всё это передать, не так ли? Граф торопливо поднялся с кресла, оставив в нём кота. Мысль, которая сейчас билась в его голове, была чудовищной. Герберт, его Герберт, изначально должен был появиться на свет лишь ради того, чтобы… Отто попытался вспомнить себя тогда. Он ведь сам был чудовищем. Только чудовищу могло прийти в голову обманывать беременную женщину, а потом, когда она разрешится от бремени, разлучить её с ребёнком навсегда… Но он должен был это сделать – избавиться либо от жены, либо от матери своего сына. Либо от жены – либо от её сестры. В первом случае ему пришлось бы совершить убийство… и лгать всю оставшуюся жизнь. Несмотря на то, что сходство Софьи фон Штейнберг и другой Софьи, её незаконной сестры, могло бы ввести в заблуждение всех окружающих, он сам знал бы правду. Он вынужден был бы с ней жить. И всё же... Он мог бы остаться с женщиной, которая, по крайней мере, хотя бы его любила, которая не стала бы пытаться отравить его сына – их общего сына! – а главное – которая не умерла бы потом всё равно от его руки. В ночь первого Бала Лоренца не лгала Герберту. Лгала в деталях, возможно, но в самом главном не лгала! Да, графиня фон Кролок умерла, захлебнувшись кровью – бесконечные выкидыши подорвали её здоровье, она заболела чахоткой, её лёгкие не выдержали, она умерла. Но перед тем, как она умерла, охваченный яростью Отто всё же схватил её за горло. В этом была правда. И она, задыхаясь, повредила себе лёгкое – избавила супруга от необходимости её добивать. Он бы сделал это, не задумываясь… Он за этим и пришёл. Он всё равно убил её. Вот только мать Герберту было вернуть уже нельзя. Всё кладбище, должно быть, со смеху помирало в этот момент… Две ночи назад, когда ему пришлось вступить в открытое противоборство с Лоренцой, там, на кладбище, должно быть, тоже немало развлеклись. Да Отто и сам над собой бы посмеялся, учитывая, из-за кого… Нет. Он не мог. Ему было не смешно. Когда Генрих вернётся назад – а он вернётся, – что с ним будет? Принимать его в замок и притворяться, что ничего не было? «Сохранить статус-кво точно не получится, – подумал Отто. – Да и что это за статус-кво? Он меня домогается, а я бегаю от него? Нечего сказать, всегда мечтал...» Он шагнул к зеркалу. Собственное отражение вдруг странным образом его заинтересовало, и вовсе не потому, что эту странную проекцию, сотканную из мелких, слабо мерцающих частиц, нормальным отражением у него никак не получалось назвать. Он просто пытался понять, что видит. «В кого я превратился? И в кого превращаюсь? – спросил он сам себя. – И отчего вдруг какая-то свора ярмарочных уродов получила надо мной такую власть? Я добываю им пропитание, слежу, чтобы они не расползались в разные стороны – плохо слежу! – и чтобы их не перебили всех – а вот за этим, к сожалению, слишком хорошо, – но как так вышло, что я вообще оказался вовлечён в это совершенно безнадёжное, безвыходное и бессмысленное предприятие? Сколько всего я на этом пути уже потерял – и сколько всего мне предстоит…» Он замер: в этот момент ему почудилось вдруг, что его отражение ему улыбнулось! Как Генрих на портрете, как… да будь он трижды неладен! Отто шарахнулся к столику с одной мыслью: «Вина!» – но потом опомнился и сам себя поправил: «Воды». Нет уж, сегодня пить он больше не будет! Тем более один. – Тук-тук! – в спальню постучалась и заглянула Магда. – Ой, ваше сиятельство, вы чего? – удивилась она, столкнувшись взглядом с графом. – Плохо мне, – Отто фон Кролок прошёл через всю спальню, к кровати, и уселся там. – Вон там стол, делай что собиралась. – Там? – Магда посмотрела на стол, где остался графин с водой и бутылка вина. – А вы что делать будете? – Я? А я-то что должен? – удивился граф. Магда подошла поближе. Оди сонно мурлыкнул, потянулся лапами из кресла и попытался цапнуть её за юбку. Магда шикнула на него. – Это вы что же, столько лет на свете живёте, а никогда на судьбу не ворожили? – спросила она у графа. – Совсем-совсем никогда? – Я… не так воспитан, – граф, уступая ей место, отодвинулся подальше, к самому изголовью. Он бы охотно принял более отстранённый и величественный вид, чтобы показать, насколько он далёк в том числе и от всяких гнусных мыслей, но после двухдневной попойки величия в нём, признавал он с грустью, осталось куда меньше, чем хотелось бы. Однако Магда, ничуть не смущаясь, села рядом с ним на кровать и заявила: – Нет, ваше сиятельство, так дело не пойдёт! Мне не стол нужен, а вы. Вот прямо тут! – Давно мне такого не говорили, – пробормотал его сиятельство. В присутствии такой роскошной женщины, как Магда, мысли невольно устремлялись в одном направлении. – И зачем же я тебе? – Так карты сдвинуть, – Магда расстелила на кровати платок, в котором принесла карты. – Ну же, ваше сиятельство! По комнате мне, что ли, за вами бегать? – Не надо за мной бегать, – вздохнул граф. – И не отворачивайтесь! А то смотрите: нога на ногу, ещё и отвернулись… Как будто вас тут и нет. Ну что вы, ваше сиятельство? Я же говорю, что нужны мне вы. Повернитесь-ка! – Постой… – начал было граф, но Магда решительно взяла его за плечи, развернула к себе лицом и заставила положить руки на колени. Отто мог только возмущаться: да ему что, пятнадцать лет?! Ну хорошо. Надо так надо. – Теперь-то хотя бы всё? – спросил он с надеждой. Магда кивнула, перемешивая карты. Потом сказала: – Левой рукой от себя сдвиньте, ваше сиятельство. Да не правой, левой! Где у вас левая рука? «Какая разница, это же просто карты!» – хотел воскликнуть граф – но сдвинул, как просили, левой рукой, а потом закрыл лицо обеими. Он уже жалел, что связался с этими предрассудками. И толку ведь никакого! Баловство одно! – Давайте, ваше сиятельство, ещё разок! – примирительным тоном попросила Магда. «Да за что ж я наказан-то так!» – с тоской подумал граф, но на этот раз (и ещё два последующих) он хотя бы не путал право и лево. Монотонное шуршание карт его успокоило, обстановка понемногу перестала казаться глупой. Он даже задумался: долго ли ещё? Так задумался, что даже не заметил, как Магда начала раскладывать карты на платке. Граф прищурил глаза: кто же при нём последний раз брал карты в руки? Герберт? А прежде? На светских вечерах всегда подбиралась компания, которая садилась играть, пока другие танцевали. Сам он не играл никогда – он был выше этого пустого азарта, – но ему нравилось видеть карты в чужих руках, нравилась ловкость бывалых игроков… Ужасно нравилась. Во имя Тьмы, да не может же он… «Мерзавец! – сердито подумал он про Генриха. – Снова ты!» А потом, когда Магда начала переворачивать карты, он обнаружил, что это вовсе не те, которые были для пасьянсов у Герберта, и понял, что и они, скорее всего, тоже пришли из тех же самых рук. Белых, изящных, немного суховатых рук, чьи прикосновения он так хорошо помнил… И никак не мог забыть. – Я проклят, да? – вполголоса спросил он, как будто Магда должна была знать ответ. Служанка удивлённо поглядела на него: – Вы? Да что вы? – Сам не знаю, – признался граф. И добавил: – Пить надо меньше. Теперь, по крайней мере, он мог отвернуться. Хотя больше всего ему хотелось одного: забраться под одеяло и заснуть вечным сном. Даже не в саркофаге. На что ему восстанавливать силы? Ради чего? – Ой! – сказала Магда. – Надо же, даже виконта не видно! Смотрите, ваше сиятельство, вот вы, а вот я, а вот это Шагал рядом со мной. Она провела рукой по пиковому королю, даме и королю червей, которые все трое лежали рядом. – И с чего это я такой пиковый? – поинтересовался граф, вглядываясь в карты. – Так то ж не я решаю! – вздохнула Магда. – Я когда виконту смотрела, вы так вышли, и вот с тех пор так оно и есть. А их милость вот, – она указала на бубновую даму почти в самом углу. – И с кем он сейчас, я даже не знаю. Вроде как господин профессор, только не он… господин профессор сейчас в библиотеке сидит, книжки читает. Незнакомый это кто-то. В углу расклада, рядом с бубновой дамой, лежал трефовый король. – Побольше рассказать сможешь? – спросил граф. У него появилось какое-то чувство – не то чтобы нехорошее… но он догадывался, к кому в Германштадте мог отправиться Генрих. После случая с Лоренцой, после всего… Давно прозвучавшие слова вспомнились как наяву: «Кто он по крови, Отти? Ты ведь выпытал у него эту тайну? Выглядит таким скромным, почти как святой, но какая необъятная тьма скрывается за этими замечательными кроткими глазами! Он будто проклят по рождению... ах, что же мне это напоминает?» Конечно выпытал. Граф усмехнулся. Отчего бы потомкам Эржебет Батори не быть немного похожими друг с другом? Он узнал это поздно – а вот Лоренца, видимо, не знала совсем. И незачем ей. Ещё чего не хватало! – Ой, да это запросто! – Магда оживилась. – Он тоже, пожалуй, учёный, но вряд ли совсем как господин профессор, наверное, совсем не такой, но умный – страсть! Не то чтобы молодой… ну как это у нас бывает – с виду-то молодой, вот как господин виконт, хотя постарше. Но не как вы, помоложе. Наверное, даже помоложе, чем господин Генрих, вот. – И я его знаю? – спросил граф. – И вы его, и он вас. Вы… – Магда вздрогнула. – Ой, вы к нему сами… напишете, наверное, вот, смотрите! Семёрка трефовая – это же письмо! По делу, но такому, знаете… десятка пик. – Она посмотрела на графа. – Плохо вам будет, ваше сиятельство, так плохо! – Из-за господина Генриха? – спросил граф. Магда нервно кивнула. Она снова посмотрела на карты, и граф уловил направление её взгляда: над головой у пикового короля лежала десятка червей и семёрка бубен. Левее них лежала сама бубновая дама. – Что ты хочешь сказать, Магда? Служанка нервно закусила губу. – Десятка червей – это, так-то, свадьба, – сказала она наконец. – А тут ещё и семёрка… ну не то чтобы сразу, но прямо совет да любовь! – она испуганно взглянула на графа – и попыталась собрать карты: – Неправда, всё неправда, ваше сиятельство! Карты врут! Совет да любовь! Так-то! Отто фон Кролок удержал её за руки: – Подожди. Не торопись, Магда. – Так ведь ваше сиятельство… – Не торопись, – повторил граф. – Не будет свадьбы и не может её быть, это я с тобой согласен. Что ещё ты видишь? Угрозу? Я буду несчастен? Или он меня обманет? Скажи, прошу тебя! Магда перевела дыхание и всё-таки посмотрела на карты. – Были вы несчастны, – сказала она. – Вот тут, в прошлом, видите? И сейчас у вас удар… прямо что-то такое нехорошее у вас тут с его милостью получилось, а что – не вижу. Это только вы знаете. Мучиться вы будете и страдать, но не потому, что господин Генрих сделает вам что-то… наверное, это с ним будет плохо – так плохо, что придётся вот до него дойти, – она постучала пальцем по трефовому королю. – А с господином Генрихом всё у вас хорошо, светло даже: и вы к нему, и он вас… Она опять закусила губу. – Любит, хочешь сказать? – спросил граф. Магда, не поднимая глаз, кивнула. Всё происходящее, видно, так смущало её, что у неё даже покраснели щёки. Ну да, подумал его сиятельство. Ещё бы! – Ладно, я тебя понял. Шагала только не пугай этим. Магда кивнула. Она поспешно собрала карты, едва не помяв их от волнения, и неловко, по-прежнему избегая смотреть графу в глаза, спросила, не надо ли ещё чего-нибудь. Получив ответ, что нет, не надо, она ушла. Отто задумчиво смотрел на то, как за ней закрылась дверь, – а потом понял вдруг, точнее, почувствовал, что улыбается. Поняв это, он пришёл в ужас, а осознав, что от всего услышанного ещё и счастлив… закрыл лицо руками. Какой позор! Отец с дедом точно в гробах перевернутся. Впрочем, им, скорее всего, уже не привыкать… Если только Магда не ошиблась. Он согласен был даже признать, что окончательно спятил, что готов разыграть и самую безумную свадьбу, и даже самому влезть в подвенечное платье на потеху всему кладбищу, лишь бы эта проклятая карта не означала, что его воля будет подчинена и подавлена, что он, устав бороться с собой, окажется во власти Лоренцы. Потому что Генрих не может бороться с ней. Потому что она сильнее него. И чем может помочь здесь Анталь Мадьяри? И кто именно, в конце концов, убил его отца? Кто?***
Тем временем в Германштадте, в своём доме, в зимнем саду, Август Бадени разочарованно вздохнул. Никаких объективных причин, чтобы печалиться, у него не было. Он отдыхал в кресле-качалке, в окружении раскидистых папоротников. Зимний сад находился в самой глубине дома, здесь было тепло, уютно и безопасно. И ещё – много зелени, цветы и чуть-чуть влажно. Анталь любил здесь работать, возиться с растениями, Август – наслаждаться результатами его работы. Здесь было восхитительно, правда же. И всё же… Он полистал записную книжку, которая лежала у него на коленях. Лондон, вампиры, романтические красавицы… и красавцы тоже. Чего там только не было! Нет, кое-чего всё-таки не было. Того, что действительно нравилось бы ему. Потратить столько часов на кучу бесполезных слов! Август огорчённо убрал записную книжку в карман халата. Ничего не клеилось. И ему очень нужно было утешиться. Обратившись в туман, он легко скользнул через потолок прямо в кабинет к Анталю… но его там не нашёл. Он увидел совершенно другого мужчину, с длинными светлыми волосами, который сидел возле стола, совсем поникнув и пряча лицо в ладонях. Бадени открыл рот. Никакой коричневый костюм не мог обмануть его – он узнал эти руки и эти старательно убранные непослушные волосы! – О боги, господин фон Штейнберг! – прошептал он, заставив мужчину у стола вздрогнуть. – Генрих, друг мой! Что с вами случилось? – он тронул его за плечо. – Вам плохо? Вы плачете? – Ах, дорогой граф, это вы! Признаться, вы меня так напугали, но я безумно рад вас видеть… ну что вы, нет, какие слёзы, – Генрих принуждённо улыбнулся. – Я… вам показалось: я жду вашего компаньона, он вышел только что. Как я понял – чтобы найти вас. – Правда? – Август растерялся. – А я как раз ищу его. Как всё некстати! И до чего же мне неловко за свой домашний вид… Тем более здесь. Знаете, кажется, здесь слишком яркий свет, и мне даже показалось, будто вы… вот, – он сунул руку в карман халата и протянул Генриху носовой платок. – Возьмите. – В самом деле! Весьма любезно с вашей стороны, – пробормотал озадаченный Генрих. Платок он, разумеется, взял, и Август печально улыбнулся: право же, он выучился быть слишком наблюдательным, чтобы ему что-нибудь казалось. – С вашего позволения, я попытаюсь всё-таки догнать моего компаньона, – мягко сказал он Генриху. Тот кивнул. Что же это у него такое случилось, что он прямо вот так, в слёзы? Тревожась, Август проскользнул мимо него и вышел из кабинета в коридор. Он знал, что Анталь ни за что не станет изменять привычкам и просачиваться в зимний сад сквозь пол, обернувшись туманом, когда можно просто спуститься по лестнице. Никакие обретённые вампирские способности никогда не приводили его в восторг: для него они были частью проклятия, которое он добровольно на себя принял, и более ничем. Август уже давно оставил всякие попытки переубедить его или вдохновить собственным примером. Он смирился с этим так же, как и с тем, что даже в минуты близости Анталь всегда будет словно бы на полшага от него. Он знал: Анталь провёл детство в монастыре, под надзором тех, кто убил его родителей. Он не может забыть об этом. Не может стать другим. И, что бы ни происходило, с ощущением собственной неправильности, с затаённой ненавистью к себе никак не может расстаться, а значит, тревожных и мучительных моментов просто не избежать. Август понял это сразу после своего обращения, когда столкнулся с правдой: Анталь готов был дать ему умереть. Это виконт фон Кролок решил по-другому. Милое, несчастное дитя! Каждый раз Август вспоминал о нём с нежностью, точно так же как с грустью, уважением и безграничной любовью вспоминал о его отце. Он не был влюблён в графа с тех самых пор, как влюбился в Анталя, но, несмотря ни на что, сохранил к нему самые тёплые чувства. Ничто не могло этому помешать. Внизу, в гостиной, послышался какой-то шум. – Анталь! – крикнул Август и бросился к лестнице. – Подожди! Я… о! Стой! – он едва не налетел на своего любовника, который тоже бросился ему навстречу, и ухватил его за руки. – Я тебя ищу… – А я тебя искал, – Анталь ему улыбнулся. «Боги, – подумал Август, чувствуя, что сам не улыбаться просто не может, – я всё-таки невообразимо его люблю!» Но надо было вернуть себе серьёзность. – Любовь моя, что это такое стряслось с господином фон Штейнбергом? – спросил он, слегка понизив голос. – Я застал его сейчас в таком состоянии… Анталь перестал улыбаться. – С ним что-то стряслось? – спросил он настороженно. – Агошт, клянусь, он пришёл только поговорить, и я сейчас же вышел искать тебя. Больше я ничего не знаю! Ничего, неужели? Бадени слегка прищурился. Темнит – вот что это всё означает! Для его Анталя – слишком много патетики. – Анталь, любовь моя, послушай, – он взял ладони любовника в свои. – Мне неловко смотреть на тебя сверху вниз, я начинаю думать о том, почему мы ещё не в постели… так что пойдём сядем, – не слишком обращая внимание на реакцию поперхнувшегося от смущения Анталя, он свёл его по лестнице вниз, в гостиную. Над своими мужчинами он действительно предпочитал возвышаться только в одной конкретной ситуации (исключая разнообразие поз), так что причина была правдивой. На самом деле, конечно, правда заключалась в том, что стоя на лестнице никакого разговора от Анталя он бы не добился, а без разговора узнать, что случилось, было никак нельзя. От ответа Анталь не то что ушёл – убежал бы! А вот смущённый, пойманный за руки, сидя на диванчике, прямо перед камином, в уютном полумраке, где отблески пламени высвечивали его прекрасное лицо… Август размеренно вздохнул. Он очень нуждался в утешении, здесь и сейчас, а возможно, прямо до самого рассвета, но со всем хладнокровием, присущим каждому хорошему фехтовальщику, постарался сдержать свои порывы. – Агошт, я думаю, мне надо быть наверху… – начал Анталь. Ну вот, он и теперь пытается сбежать! – Я думаю, ты окажешься там со временем, – успокоил его Август. И добавил: – Господину фон Штейнбергу нужно время, чтобы успокоиться. – Успокоиться? – Я застал его в слезах. – В слезах? – недоверчиво переспросил Анталь. – Агошт, ты уверен? – О, абсолютно! Между прочим, он пытался это скрыть, и мне пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы предложить ему носовой платок. Потому я и спрашиваю тебя… – Август вздохнул и сложил руки на коленях. – Анталь, ну что случилось, а? Тем же терпеливым, понимающим тоном с ним самим общались в нежном возрасте четырёх-пяти лет, и на Анталя, как ни странно, тоже это подействовало. Сначала он удивился – его брови дрогнули, – но после того, как Август положил руку ему на колено, расслабился и вовсе придвинулся ближе. Больше он, кажется, не убегал. – Агошт, ты должен понять, – начал он, – я действительно не знаю, почему… я только собирался предупредить тебя, что буду занят, я его толком не расспрашивал… – Чем занят? – спросил Август. Он готов был проявить колоссальное терпение. Анталь вздохнул. – Он сказал… пожалуйста, убери руку, я так не могу, – попросил он. – Спасибо, да… он сказал, что хочет прекратить своё земное существование – если ты понимаешь, о чём я говорю. – Прекратить… что?! – у Августа что-то глухо стукнуло в груди. – Анталь, ты же не станешь ведь… ты же ведь не станешь! – Конечно, – Анталь нервно усмехнулся. – Конечно я не стану. Хуже всего то, что он создатель, а у его создания есть ещё и свои, и если… если его не станет… Он замолчал. – То что? Цепная реакция? – вздрогнув, с замиранием сердца спросил Август. Он столкнулся с самой пугающей мыслью и не мог пропустить её просто так. – Но кто же эти несчастные? Кому придётся навсегда покинуть этот мир? Госпоже фон Кролок? Прелестной графине фон Карлштайн? Или кому-то ещё, кого мы до сих пор не знаем? (Анталь покачал головой.) Нет? Что ты хочешь этим сказать, любовь моя? – Я не уверен, Агошт. – Что? – Август растерялся. – Подожди, я не совсем тебя понимаю… О чём ты говоришь? – Господин Мадьяри хочет сказать, что не уверен, последует за мной кто-то в небытие или нет, – донёсся со стороны лестницы мягкий, со странной хрипотцой голос, от которого Август даже вздрогнул. – И я сам тоже не уверен в этом. Хотя, признаюсь, мне становится жутко от одной только мысли, что… ну вы меня понимаете, – Генрих подошёл поближе, сел в кресло и очень тяжело вздохнул. – Но есть же правило! – только и смог вымолвить Август Бадени. – Есть правило и есть особенности, Агошт, – возразил Анталь. Он смотрел на Генриха с интересом. – Прошу прощения, но как вы… извини, Агошт, ты не мог бы подвинуться? Не могу же я говорить через тебя, я должен сесть поближе… да, спасибо, – он переместился на другой край дивана, поближе к креслу Генриха. – Как вы чувствуете себя рядом с ним? Я имею в виду, чувствовали ли вы хоть раз, что можете на него повлиять? – Я?! – Генрих нервно рассмеялся. – Послушайте, господин Мадьяри… – Просто Анталь, я думаю. – Послушайте, Анталь… я рад, что вы сменили гнев на милость. И зовите меня Генрихом… так вот, если бы вы видели нас вместе, держу пари, вы бы не стали задаваться этим вопросом. Мне удалось недавно кое-чем помочь ему, но лишь потому, что это он подпустил меня к себе. А проявить силу… о Люцифер, как я могу? Даже если бы я не любил его… ах да, я ведь не сказал вам этого: я его ещё и люблю, – Генрих с горечью усмехнулся. – Так что моё положение совершенно безнадёжно. «О, бедный господин фон Штейнберг! – с волнением подумал Август, который позволил быть себе просто слушателем, а теперь предвкушал трагическую историю. – Интересно, что представляет из себя мужчина, в которого он влюблён?» – Да, любовь очень мешает, конечно, – согласился Анталь. – Вы бы, наверное, скорее причинили боль себе, чем ему? Впрочем, о чём я спрашиваю, вы же прямо сказали, что хотите умереть! Действительно… – он нервно рассмеялся и взъерошил волосы пальцами. – Мне столько всего нужно у вас спросить! Агошт, – он обернулся к Бадени, – если я попрошу тебя сварить нам кофе, ты ведь… не откажешься? – Меня? Сварить кофе? – Август недовольно выпрямился. – Нет уж, любовь моя, ты знаешь, что вся эта возня на кухне... – Но вино с пряностями прошлой ночью было просто великолепно! – воскликнул Анталь, прижав руку к груди. Август заметил, что Генрих смотрит на них с интересом, и почувствовал… смущение и другие знакомые симптомы. – Знаешь что? Говорят, у мадьяров в роду были не только гунны, но и цыгане! – он сердито поднялся с места и проследовал на кухню. Выйдя за дверь, он ещё успел услышать голос Генриха: – Он так вас любит! – До сих пор не могу поверить своему счастью, если честно, – отозвался Анталь. Август улыбнулся. – Я знал только о его благородстве, когда решился покинуть замок вместе с ним, но оказалось, это ещё не всё. – Тонкая и чувствительная натура? – Да. – Понимаю, – вздохнул Генрих. – Знаете, Анталь, когда я рассказал Отто, что виделся с вами, он сказал мне… – Чтобы вы забыли о нашем существовании? – Да – примерно это он мне и сказал. Отто? Август вздрогнул. Какой ещё Отто? Неужели… Ах, нет, он не мог пропустить ничего, что касалось графа фон Кролока! Кофе может и подождать. Прости, Анталь. – Скажите мне… – Анталь помедлил, прежде чем задать вопрос. – Что сейчас происходит в замке? – А что знаете вы сами? Фройляйн Шагал ведь… – Ах, эта девушка… да, она здесь была, – Анталь вздохнул. – И из-за того, что она совершила, теперь… – Да – мы встретили господина Фолька. – Кого? Ах, Йоргена… да, – согласился Анталь. – Значит, вы знаете всё, в том числе и то, что я не думал причинять ему вреда. Но фройляйн Шагал ничего особенного нам не рассказала. Агошт тоже расспрашивал её, и она намекала только, что для графа очень важна… – Ну в чём-то она не лгала. Благодаря ей, в замок попал наш Фредль – о, поверьте, он чудесный юноша, и я никогда не видел Герберта таким счастливым, как рядом с ним. Строго говоря, мне вообще никогда не доводилось видеть его счастливым, – Генрих вздохнул. – С тех пор, как он поднял меня из могилы… – Он? Так вы не сами? – Ну конечно же не сам! Он принёс мне примулу, в тот вечер, когда Отто сообщил ему, что собирается женить его на сестре вашего компаньона и отправить в столицу… Бедный ребёнок, он в тот вечер так плакал, что если уж не примула подняла меня из могилы, то, наверное, желание съездить Отто прямо по лицу! Но я бы всё-таки поставил на примулу. Вы ведь можете объяснить, почему она дала мне свободу, правда? – Думаю, что могу. Но прежде – вы позволите? – скрипнули пружины – Анталь поднялся с дивана! Поняв, к чему идёт дело (и что он идёт к двери!), Август обратился в туман, метнулся на кухню и быстро принялся искать в шкафчике кофе. Как хорошо, что в этом доме только он один наслаждался своим сверхъестественным существованием! Пока его любовник (скрывающий всё на свете негодяй!) появился на пороге, он даже корицу найти успел. – Агошт! Послушай… о, это корица? – спросил Анталь. – Нет-нет, пожалуйста, не надо корицы: господин фон Штейнберг её не любит. – Правда? – Август обернулся. – Ты это пришёл мне сказать? – Да, – Анталь кивнул. – Да, это всё. Мы ждём тебя… ну и кофе тоже, – он улыбнулся. Лжец! Когда он направился к двери, Август едва не запустил ему вслед жестянкой с кофе, но сдержался. Вместо этого он просто отправился следом за ним обратно к дверям гостиной – естественно, чуть подождав и снова обернувшись туманом. – Не хотите его тревожить? – услышал он голос Генриха, снова оказавшись у дверей. – Чувствительная и тонкая натура – вы же сами сказали, – печально отозвался Анталь. – Когда он узнал, что граф так давно обратился, а я знал и молчал, для него это уже было ударом. Если он узнает, что его обратили вы… Вы? Вы?! Так это правда! Август чуть не вскрикнул. – А если он узнает, кто обратил меня… – усмехнулся Генрих. Тут уже Августу ничего не оставалось, кроме как привалиться к стене. – С ним и так многое случилось по моей вине, – продолжал Анталь, и его голос прозвучал так надломленно, что у Августа заболело сердце. – Я не остановил его, когда он бросился спасать сестру… я ведь уже знал, что в доме находятся двое вампиров, что кругом только смерть и что нужно только бежать! Когда мы узнали, что Рудольф фон Розенштерн исчез, я сразу понял, что с ним случилось. Я понял, что его обратил виконт, которого граф не захотел и не смог отпустить… – Дать ему умереть, вы хотите сказать. – Отпустить, – с нажимом повторил Анталь. – Вы хоть понимаете, что обречены скитаться по земле до скончания света? – Я понимаю, что если рядом со мной будут те, кого я люблю, нам всем будет гораздо легче, – отозвался Генрих. – И если меня не будет терзать боль утраты, мне и всем, кто рядом, будет гораздо спокойнее. А вы говорите о том, что Отто должен был отпустить своего единственного сына, ради которого протянул руку даже мне! Простите меня, мой дорогой Анталь, но мне кажется, вы не понимаете, что сейчас пытаетесь мне сказать. – О нет, я как раз очень хорошо понимаю, – отозвался Анталь почти шёпотом. – Когда Агошт умирал, я… я чуть не потерял его. Если бы это случилось, я бы действительно скитался один – и, возможно, просил бы графа о смерти… Вы не понимаете, да? – спросил он. – Мои родители… моя мать – потомок Эржебет Батори. Я родился с проклятием в крови. Всю жизнь я знал, что ношу в себе зло, но какое – даже не представлял… – Что вы хотите этим сказать? – спросил Генрих. Август не знал, что думать. Он просто молчал под дверью. – Наше проклятие достаётся нам по-разному, – Анталь вздохнул. – Веками эта земля рождает таких, как мы. Всегда должны быть… – он вздохнул. – Честное слово, я даже не знаю, как сказать вам об этом. Я не знаю, откуда это взялось. Я думаю, ещё до того, как в этот край пришли римляне, гунны и другие, здесь были свои очень могущественные боги… забытые боги, те, о которых сейчас уже никто ничего не знает. И боги искали себе людей, которых могли бы превратить в ночных созданий. Я не знаю, для чего, и даже не знаю, как, но не-умершие существовали всегда, и всегда люди нас боялись. Как ведьм, которые тоже слышат в себе силы древних богов. Только даже больше, чем их, пожалуй. – Знаю я одну ведьму… – пробомотал Генрих. – Боюсь, больше, чем одну, – засмеялся Анталь. – Крепитесь, я открою вам страшную тайну: ведьмой была сама Эржебет Батори. Она, конечно, никогда не считала себя таковой, никогда не обращалась к дьяволу, не творила никаких ритуалов и больше того, держала при себе женщину, которую действительно до сих пор называют ведьмой. Так часто бывает. Но это у самой Эржебет был дар, который в конце концов свёл её с ума. Она знала будущее – но знать не всегда значит изменить, и это так мучительно… Вам знакома точно такая же история, ведь правда? – Отти! – прошептал Генрих. – Ну да, – вздохнул Анталь. – Я попал в замок, когда мне было пятнадцать лет, и увидел его тогда же… До сих пор помню его взгляд. Вы ведь тоже замечали, какие у него глаза? Когда он смотрит как будто сквозь время… смотрит на вас – и словно бы видит всю вашу душу, как на ладони. Я до сих пор помню это. Готов поклясться, отпуская меня с Агоштом, он знал, что должно произойти со мной, просто не сказал. Нельзя было мне тогда говорить, что я всё равно восстану… как должен был восстать и он, если бы вы его не обратили. – Он должен был?.. – Подняться после смерти и уничтожить нас всех – виконта, Агошта… меня, конечно, тоже. Когда с ним случилась беда и он понял, что до конца своих дней останется калекой, он ведь хотел застрелиться – из одного из тех пистолетов, что взял тогда с собой. Остановило его только будущее, о котором он узнал, а потом появились вы и предложили ему бессмертие. Он принял ваше предложение: он понял, что оно поможет ему избежать гораздо большей беды... – О боги! Отти! – простонал Генрих. Судя по голосу, он готов был разрыдаться. Август тоже смахнул слезу. Будь он проклят! Ведь те пистолеты были его подарком! Не для того он их дарил, совершенно не для того! И вдруг… Он застыл как вкопанный. Портрет! Тот портрет, перед которым они с графом, в тот самый вечер, когда были подарены пистолеты… Так вот где он видел это сходство с виконтом! Эту улыбку! Эти глаза! И как он мог позволить так себя одурачить, так обмануть?! – Вы фон Кролок! – он распахнул двери гостиной. – Вы никакой не фон Штейнберг, вы фон Кролок, и вы… – до него только сейчас начало доходить, что происходит на самом деле. Генрих и Анталь уставились на него. – И если что-то случится с вами, то мы все… мы все тоже… Он не смог договорить: ему просто сделалось плохо. Ощупью он опустился в ближайшее кресло. Он был потрясён, оглушён и подавлен. После стольких лет, после всего, что было… И что же, Анталь так боялся сказать ему правду? – Ничего с нами не случится, Агошт! – Анталь очутился возле него, взял за руку. – Я почти уверен в этом. Ты ведь слышал… ты слышал всё, правда? (Август только усмехнулся). Я выбрал тебя, когда обращался, выбрал следовать за тобой, но граф выбрал самого себя, я уверен! Я совершенно уверен в этом. Два проклятья соединились в его крови, он мог выбрать только одно! – Выбрать? – спросил Генрих. – Выбрать! – Анталь сердито обернулся к нему. – Вы что, совсем не слушали меня? Его мать – потомок Эржебет Батори, так же, как и моя! – Но это значит тогда… – прошептал Генрих. – Я что, и вправду совсем на него не влияю? И никогда не смогу? Но я вылечил его совсем недавно, мне удалось забрать себе его боль – каким же образом я это сделал, по-вашему? – Вылечили против его воли? – Нет. – Вы хоть что-нибудь можете сделать с ним против его желания? – Поцеловать… хотя и в этом я уже совсем не уверен! – Генрих сполз в кресле и закрыл лицо руками. – О Люцифер! Мне нужно идти! – он вдруг опомнился. – Я непременно должен… непременно должен сделать что-нибудь! – он вскочил с кресла и в следующий момент туманом унёсся под потолок. Август только безмолвно наблюдал за этой вдруг разгоревшейся жаждой действий: он чувствовал себя слишком разбитым, чтобы предпринять хоть что-нибудь. Когда Генрих исчез, он обратил свой взор на Анталя – и столкнулся с его тревожным взглядом. Ах, в самом деле! – Ты не устал скрывать от меня всё на свете, любовь моя? – Граф не хотел, чтобы ты знал, – прошептал Анталь. – Ты ведь всё слышал! Надеюсь, хоть кофе ты не поставил варить… Его плечи поникли. – Нам надо поговорить с тобой, – Август привлёк его к себе, зарылся лицом в его мягкие вьющиеся волосы, которых так любил касаться, и легонько поцеловал в шею. Анталь задрожал всем телом и ухватился за его плечо и за спинку кресла, чтобы совсем уж не упасть. – Вы должны нанести нам визит, – Генрих появился в гостиной уже в пальто. – Виконт будет рад… о, – тут он обнаружил, что вернулся не в самый подходящий момент, и смутился. – Прошу вас, не провожайте меня… доброй ночи! После этих слов он покинул гостиную.