***
– Куда он нас зовёт? – спросил Герберт. Он только что проснулся и, признаться, был неприятно удивлён, увидев Альфреда не рядом с собой в постели, как он ожидал, а у зеркала. Куда такую рань?! – В столовую, – терпеливо повторил Альфред. – Придёт господин Фольк, и мы будем ужинать. – Кто? Подожди! – Герберт окончательно проснулся. – Доброволец Анталя? Невинное дитя местного почтамта? – Герберт… – Что?! С чего вдруг нам с ним ещё и ужинать? Терпеть не могу игры с едой! Анталь может хоть на руках его носить, мне всё равно, но я… – Он же станет одним из нас… – Из кого это из нас? С кем ты собрался равнять его – с отцом или со мной? Наконец, может, Бадени признает его себе ровней? Да перестань! Повторю тебе ещё раз: даже если Анталь станет носить его на руках… – Послушай, это похоже на классовые предрассудки, – заметил Альфред. – Не думаю, что я тоже ровня тебе или твоему отцу, однако же… Нахал! Поняв, что разбит этим аргументом в пух, Герберт издал возмущённый вопль и скрылся в ванной. – Ну что бы Анталю стоило перенести ужин на час? – вздохнул Альфред, оставшись в одиночестве. – Знает же, что Герберт просыпается поздно! А уж за это время… Вот возьму и тоже на него обижусь: получит двух обиженных гостей вместо одного! И вправду, почему бы мне так и не сделать? – спросил он своё отражение в зеркале, старательно застегнув запонки. Отражение, конечно, ничего ответить не могло, зато в этот момент постучали в дверь. Альфред прислушался на мгновение – не собирается ли Герберт выйти из ванной в том же, в чём и ушёл, то есть практически в чём мать родила? – и, убедившись, что шум воды не собирается стихать, открыл дверь. – Август! – удивился он. – Уже неистовствует? – поинтересовался Бадени, кивнув на дверь ванной. Одетый по-домашнему, в халате из переливчатого плотного шёлка цвета бронзы поверх обыкновенной серой жилетной пары и ослепительно белой сорочки, и тщательно причёсанный, он как будто даже и не ложился. Засмотревшись на булавку-камею, украшенную по ободку россыпью крохотных бриллиантов, которой был сколот шейный платок Августа, Альфред задумался: тревожился ли он о чём-нибудь вообще, кроме своего наряда? – Ну, в общем, да, он не очень… хочет ужинать, – признался он. – О, не удивляюсь: ревность – злейший враг аппетита! – Август засмеялся. – Ну что вы! Не смотрите на меня так. Виконт, разумеется не станет ревновать вас к каждому столбу без малейших на то оснований: это скучно и неприлично… Нет-нет, всё совсем не так: он ревнует Анталя, как старшие дети, которые боятся грядущего появления младших. Что ни говори, а Анталь всегда значил для него больше, чем тот, кто просто должен ему прислуживать. Вы этого не замечали? – Да, кажется, – согласился удивлённый Альфред. – Но… – Оставьте меня здесь: я с ним поговорю. – С Гербертом?! – переспросил Альфред. – Август, прошу вас, не надо: мне кажется… – Он меня не послушает? – Он будет в ярости! Я даже не знаю, чем это может закончиться… – Конечно не знаете! – Август засмеялся. – Виконту ведь не приходится соблюдать приличия в кругу семьи? О, не подумайте: мне всегда нравилось, что граф держится именно такой манеры, однако же согласитесь, что приличия небесполезны: что ещё может помочь держать себя в руках? Виконт чувствительный и вспыльчивый – некоторое охлаждение страстей ему не помешает. – Пожалуй, вы правы, – согласился Альфред, – только… – О! Ничего не бойтесь: конечно же я прав. Скажите ему, что я здесь: я подожду вас. – Хорошо, – Альфред, стараясь унять нервную дрожь – как же он не хотел скандала! – несмело подошёл к дверям ванной. – Герберт, здесь… – Да, я слышал, – Герберт неожиданно отворил дверь. Он успел надеть халат, а вот как следует причесаться не успел, однако ему и это шло. Что ему вообще не идёт? Альфред вспомнил, каким увидел его впервые – таким же, если не считать сиреневой пижамы. – Не бойся, chèri, оставь нас: нам надо поговорить. – Точно? – спросил Альфред. Если бы Герберт дал понять, что нет, он бы остался. – Абсолютно точно, – кивнул виконт, вдруг приобретая почти отцовскую серьёзность. Вот теперь Альфреду захотелось остаться и посмотреть, что будет, однако он кивнул и поспешил уйти. Дурак он, что ли, спорить? Выскользнув из комнаты, он пошёл куда ему и сказали – навестить Генриха. Генрих жил в противоположном конце коридора: его спальня находилась прямо за стеной кабинета Анталя, и это была, пожалуй, самая претенциозная по обстановке комната в доме. Только увидев её впервые, Генрих сказал: – Это всё Август, да? – Точно, – подтвердил Анталь, который находился с ним в тот момент. – Он рассчитывал, что спальня будет моя, но я… позвольте, если бы я и в самом деле жил здесь, это было бы всё равно, что являться перед прислугой в кружевном пеньюаре! Розы я, конечно, люблю, но для меня это как-то слишком. Агошт эксцентричен – хватит с нас и этого… О чём это вы задумались, что так на меня смотрите? – О том, почему бы вам не наплевать на мнение прислуги. Вам же нравится эта комната? – О! – Анталь засмеялся. – Да ну что вы, я в любом случае не обижен: комната Агошта мне нравится куда больше… А что касается мнения прислуги, то в наши дни приходится быть осторожным: прислуга может не только донести его до вас, но и больше того, донести непосредственно на вас… Да, времена изменились: наступило доселе невиданное равенство сословий, и не будем смотреть на то, в чём оно прежде всего заключается. Для непосвящённых Агошт придумал легенду об этой комнате – о безвременно скончавшейся невесте и несостоявшейся брачной ночи, – заодно это помогает отвадить излишнее любопытство. – А мне, выходит, снова предстоит занять покои графини, хоть даже и предполагаемой, – заключил Генрих, осматриваясь. – Что-то в этом есть – мне нравится. Уверены ли вы, Анталь, что это вас не обижает? – Обижает? Да с чего бы это? Если уж на то пошло, то меня, скорее, удивляет, что значит “снова”. – А! Это другой вопрос, – Генрих расположился на диване – изящном образчике мебели эпохи рококо, подлокотники и спинка которого представляли из себя переплетение резных розовых гирлянд, а обивка – видение цветущего сада с диковинными птицами, выполненное на набивном шёлке. – Когда я вернулся в замок в этот раз… И не спеша, обстоятельно, рассказал Анталю обо всём, что устроил по возвращении. – И какого мнения он был о твоей наглости? – спросил Герберт, когда они с Альфредом в тот же вечер зашли посмотреть, как устроился Генрих. Генрих, который пил кофе из тонкой фарфоровой чашечки, под стать окружавшему его интерьеру, улыбнулся: – Ты думаешь, он устроил мне выволочку? Нет-нет, всё было не так: это его позабавило, и он сказал, что прекрасно понимает, почему я высказался так о мнении прислуги. Раз уж я едва ли считаюсь с мнением твоего отца… Нет-нет, возразил я ему, всё было совсем не так: мнение Отто как раз имело для меня ключевое, определяющее значение. Я хотел видеть его у себя на пороге в бешенстве, потому что в бешенстве он прекрасен… мне казалось, что я смогу воспользоваться ситуацией. Уж поверь: не то чтобы я не подозревал, как рискую, но тогда, по крайней мере… – Избавь нас от подробностей, пожалуйста! – Герберт поморщился. – А что Анталь сказал тебе на это? – Что с таким старательным планированием самоубийства не сталкивался ни разу. Когда же я сказал, что твой отец не отреагировал на это практически никак, он рассмеялся и ответил, что так мне и надо. Исключительная жестокость! Можешь быть уверен: он вполне согласен с тобой. Да что там, я сам вполне согласен с вами обоими! Поверь, если бы я только знал, чем может обернуться моя затея… – Знаю! – Герберт вздохнул. – У меня просто сердце не на месте. – О! Как будто хоть у кого-нибудь из нас оно может быть на месте, особенно в свете последних событий… – Генрих обнял его – а потом, ещё мгновение спустя, сделал незаметный знак Альфреду. Альфред понял его и обнял Герберта с другой стороны. Так они и просидели некоторое время втроём, обнявшись. Генрих наверняка ещё думал об Александрине, наказанной и скрытой, наверняка, в каком-нибудь ужасном месте. Альфред тоже о ней думал. И он не мог не вспомнить о ней теперь, как и о том, что накануне, под утро, узнал от Герберта. Лоренца собирается навестить Германштадт! Герберт сказал, конечно, что это вздор, но вдруг он просто не понимает всей опасности? К тому же, он вернулся неожиданно навеселе и больше всего его интересовало только одно – Альфред, причём даже не сказать, чтобы весь целиком. Всё, что по большей части требовалось от Альфреда – лежать смирно и не мешать, пока Герберт, лихо оседлав его, занимался с ним любовью, кажется, без всякого его участия. Всё сам! Не то чтобы Альфред активно против этого возражал, он в любом случае не остался обиженным, и уж тем более не сгорал со стыда и не мечтал, чтобы всё побыстрее закончилось, как было с Сарой, но два раза почти без остановки, и при этом даже руками не трогать, в тот момент, когда Герберт, такой прекрасный, так близко – и при этом такой недосягаемый… Волю рукам, да и всему остальному, Альфред смог дать только позже, когда Герберт свалился рядом без сил, и его объятия и поцелуи подействовали на Герберта так, что он довольно скоро перешёл в новую фазу готовности, и поначалу даже испугался этого, но почти сразу же заверил Альфреда, что всё хорошо, только пусть будет поосторожнее. Насчёт осторожности Альфред вообще не возражал – забег на скорость у них, что ли? – а Герберта, кажется, никто раньше не додумался поцеловать в согнутое колено, если судить по его потрясённому взгляду, когда Альфред именно это и сделал. Чем ещё его можно удивить, интересно? Словом, у дверей комнаты Генриха Альфред оказался со странными мыслями. Генрих открыл ему без пиджака – видно, заканчивал одеваться. Увидев Альфреда, он всплеснул руками: – Фредль, сердце моё! Что случилось? Подожди, – он проворно втянул Альфреда к себе в комнату и затворил за ними дверь, – ничего не говори! Это моя вина! Всё было хорошо, пока трактирщик не принёс эту проклятую местную достопримечательность, а Герберту явно хватило бы и вина, иначе с чего бы он вздумал доказывать мне, что не ребёнок и способен это выпить… – Э-э… достопримечательность? – Альфред растерялся. – Какой-то бальзам, чудовищный… постой! – Генрих оглядел его. – С Гербертом всё в порядке? Ты пришёл не поэтому? – С ним взялся поговорить Август, так что я не уверен, – признался Альфред. – Он что-то оказался так против того, чтобы ужинать с этим юношей… ну, с добровольцем Анталя… – Неужели сословные предрассудки? – удивился Генрих. – Ну да, и я так подумал, но Август сказал, что он просто ревнует Анталя… что-то в этом роде. Ну то есть Анталь для него не просто слуга, и поэтому… как дети ревнуют, если что, – прибавил Альфред, чтобы Генрих уж точно понял его правильно. – А! Ну да, наш Герберт это может… – Генрих с облегчением вздохнул. – Уф, ну и напугал же ты меня! Я-то думал он с постели никак не встанет после вчерашнего… – Неправда, – возразил Альфред, чувствуя, что предательски краснеет, – с ним всё хорошо… хорошо, точно! Наверное, он бы вспомнил… так что точно всё в порядке. Послушай, я, наверное, пойду, чтобы тебе не мешать… – он хотел было выйти, но из заботливых рук Генриха оказалось выбраться не так-то просто. – Подожди! – сказал он. – Я пойду с тобой. Не думай, я вовсе не собираюсь выпытывать твои сердечные тайны… ну и другие! – он рассмеялся. – Видит Люцифер, мне достаточно того, что мне говорят – я вовсе не любопытен. – Ты?! – Альфред опешил. – Ну не настолько же, чтобы тебя терзать! Это дурной тон, – заключил Генрих, и его зеленовато-серые глаза как-то загадочно блеснули. – Однако, возможно, чудовищная достопримечательность не так уж и чудовищна… я знаю, у кого об этом стоит полюбопытствовать, но не у тебя, не беспокойся. Итак, постой-ка смирно, сердце моё: вижу, ты никак не научишься завязывать галстук. Этот узел так обвис, что вызывает у меня трагические ассоциации – точь-в-точь приспущенный по случаю траура флаг. Конечно, ты так хорош, что это неважно, но всё-таки… ну вот, готово. Отчего ты такой задумчивый? – Траурный флаг? – уточнил Альфред. – Ах, моя репутация меня погубит! – Генрих всплеснул руками. – Расскажи Герберту: это его позабавит. И, если ты не возражаешь, пойдём-ка в зимний сад: комната с такой кроватью только и может, что навевать вполне определённые мысли. – Пойдём, – согласился Альфред. Кровать и впрямь была хороша – просторная, с многослойным пологом: сквозь тонкий белый шёлк просвечивал алый, цвета утренней зари. Но особенно хорош был балдахин, увечанный тремя купидонами, один из которых целился из лука, другой держал зажжённый факел, а третий, между ними, парил, приложив палец к губам, точно призывая к молчанию. На прикроватном столике Альфред заметил книгу. – Что ты читаешь? – спросил он Генриха. – Фредль, сердце моё, что же я могу читать? – Генрих надел пиджак и поправил перед зеркалом волосы: они у него так и норовили торчать дыбом. – Боэций дочитан, и от философии я устал; я было подумал начать освежать в памяти то, до чего успел дотянуться в юности, но наш прекрасный господин Мадьяри… пойдём! – он поманил Альфреда за дверь. – Так вот, наш прекрасный господин Мадьяри, не имея под рукой решительно ничего из того, что я у него попросил, неожиданно вручил мне роман, который, как он сказал, меня развлечёт. И ничуть не соврал. Во имя Тьмы! Ты же читал Стокера, Фредль? – Профессор сказал, чтобы я не увлекался, но в целом… – Прекрасно! Значит, тебе тем более понравится. Стокер, конечно, этого не писал – более того, если верить обложке, этого вообще никто не писал: авторство принадлежит анониму. Однако мы с тобой этого анонима прекрасно знаем и пользуемся его гостеприимством. – Ты Анталя имеешь в виду? – Да нет же! Ты в самом деле никогда не обращал внимания, чем Август бывает занят вечерами? – Обращал, конечно, но я не думал… анонимный роман? Целый роман? О чём? – Сейчас расскажу, – пообещал Генрих. – Давай только уединимся в зимнем саду, иначе, боюсь, не отобьёмся от автора. Что, если ему не понравится? Он ведь, пожалуй, и не знает, что его творение находится в моих руках. – Ой! – вздрогнул Альфред. – Неужели всё так плохо? – Да нет же! Он начитанный, наблюдательный… он хорош, но мне неловко, знаешь ли. – Ну ладно, – согласился Альфред. Вдвоём, никого, к счастью, не встретив, они спустились по лестнице и прошли в дальнюю часть дома, в зимний сад. С кухни замечательно пахло тушёным мясом и целым разнообразием приправ – Альфред даже почувствовал, что, вполне по-человечески, проголодался! Генрих, заметив перемену в выражении его лица, сказал: – Приворотное зелье! – И пояснил: – Помнится, когда-то наш прекрасный господин Мадьяри даже оставлял на время свои обязанности, чтобы приготовить что-нибудь для особо приглашённых гостей… Так что если ты истосковался по еде, самое время: надо же начинать с чего-то? – А вдруг я не смогу? – тревожно спросил Альфред. – Вдруг… испорчу всем ужин? – Сможешь! – Генрих положил ему руку на плечо. – Поверь: если ты готов довериться своему обонянию, всё будет хорошо. Главное – не оставь без ужина всех нас: тебе наверняка сейчас кажется, что ты не можешь, но поверь: можешь, и ещё как! Альфред не нашёл в себе сил возразить: пожалуй, Генриху было виднее. Он только сказал: – А я думал, мы чувствуем только жажду… – Ты прав: мы только её и чувствуем, – отозвался Генрих, который шёл впереди. – Жажду крови, любви, хорошего вина и вкусной пищи… Всё это – жажда, сердце моё! Мы жаждем всего, чего нам недостаёт, так стоит ли придумывать отдельные названия для каждого вида жажды? Заметь: без всего этого наше существование не делается невозможным, потому что не так легко прекратить существование того, кто избавлен от бренной плоти, однако – всякое бытие, лишённое удовлетворения, становится исключительно жалким, особенно когда не получается изобрести в качестве оправдания какое-нибудь возвышенное мученичество. Ты спросишь, конечно, а что же тогда пресыщенность? Неужели она в меньшей степени непереносима? И верно, даже в большей: жажда остановиться, столкнувшаяся с гордыней, для которой первостепенно важно, чтобы любое желание, продиктованное ею, было удовлетворено в тот же миг – что может быть чудовищнее? – Как два столкнувшихся поезда? – спросил Альфред. – Поезда… Вероятно, так и есть, – улыбнулся Генрих и пожал плечами. – Мне это нравится! Какой ты милый, Фредль… Однако же мы пришли. Он отворил дверь и вошёл в помещение зимнего сада, мимо цветущих орхидей и камелий, из которых Альфреду больше всего нравилась красная, с заострёнными лепестками, хотя были ещё и розовые, разных оттенков, и белые, и даже пёстрые – белые с красным. В прошлый раз Анталь говорил ему, как они все называются, но он, конечно, забыл. Хотя после того, что Герберт устроил накануне… В дальнем уголке зимнего сада расцветала настоящая весна: подснежники, фиалки, маргаритки – и, конечно, примулы. Точнее, цвели лиловые и жёлтые; были ещё белые, но они только раскрывались. – В самый раз для Алекс, – заметил Генрих, остановившись возле них. – Знаешь, Фредль, если верить Анталю, то к тому моменту, когда их можно будет срезать, мы уже будем знать, где она, и у него уже есть замысел, как добраться до неё. Когда я вчера рассказывал ему о том, что мы видели, то спросил заодно, что же он решил, однако он ответил, что это, с моего позволения, его забота… Не успел ли он поделиться какими-нибудь подробностями с тобой, пока нас не было? – Нет, – удивился Альфред. – Мы вчера о вампирологии разговаривали, и мне совсем не показалось, чтобы он задумал что-нибудь: он шутил, ему было весело, а затем вернулся Август, но, кажется, это ничего не изменило… Это, конечно, не значит, что он ничего не задумал, но мне он в любом случае ничего не говорил, точно. – Себе на уме, как и всегда. – Да, – Альфред помолчал, чувствуя себя неуютно во вдруг наступившей тишине. – А… что там всё-таки с романом? – А! – Генрих рассмеялся. – Идём, расскажу! – он потянул Альфреда к плетёным креслам, на одном из которых лежал забытый кем-то зелёный вязаный плед. – Представь себе Дракулу – не без причуд, но обаятельного мужчину средних лет и трагической судьбы, точь-в-точь наш Отти. Неудивительно, что в него влюбляются все кому не лень, правда же? Но как же ему с ними не везёт! Мужчины, женщины – все только и делают, что в конце концов утомляют его и заставляют скучать, по разным причинам, и он даже решается на то, чтобы сменить обстановку – не потому, что Трансильвания медвежий угол, где даже замок некому починить, а потому, что ему отчаянно хочется чего-то совсем другого. Здесь ему сначала попадается Ренфилд – с одной стороны, успешный стряпчий, а с другой – стареющий неудачник, который с ужасом прозревает перед собой край могилы, а потому особенно жаден до чужих секретов – занятно взглянуть на него с этой стороны. В конце концов, он доискивается до того, что повреждается в уме, и тут на смену ему прибывает Джонатан Харкер. До могилы ему ещё далеко, но и до успеха тоже, и честолюбия у него – непочатый край, так что всё это вместе делает его подлецом, каких мало, при общей привлекательности, которую встретишь нечасто. Словом, вылитый мой последний любовник, из-за которого я попался на отцовских векселях. Граф – тоже не лучше: векселей он не подделывает, но ведёт себя не сказать чтобы намного умнее, потому что раскрывает свою сущность, да и без того чудит… нет, право же: Отти я в нём узнаю, даже слишком хорошо, хотя Август, конечно, не может знать о нём так много. Но он угадывает… Словом, дочитаю – отдам тебе: надеюсь, это случится раньше, чем мы вернём Алекс. – Потому что она раньше отберёт? – Нет, – вздохнул Генрих. – Видишь ли, Фредль… путешествие, гости – это, конечно, очень хорошо. Но надо возвращаться, и я решил: лучше пусть это будет раньше, чем позже. – Но… – Альфред растерялся. – Подожди! Ты же ещё ничего не знаешь! Что граф решил? А что Анталь сказал? Ты ему говорил об этом? Потому что я не думаю… нет, я знаю, как это звучит, но разве не лучше спросить, что думает он? Он, кажется, лучше нас разбирается во всей этой истории с выбором, ну и так далее: будущее, конечно, не видит, но… – О, поверь мне, я с ним поговорил, – Генрих улыбнулся. – Когда вы пошли спать, у нас был долгий разговор – что-то среднее между допросом инквизиции, утешениями и прелюдией к драке. Он упрям, но и я не хуже, и у него нет никаких аргументов, чтобы удерживать меня. Так что, если не возникнет никаких непредвиденных обстоятельств… – Это он так сказал? Вот видишь! – Если не возникнет никаких непредвиденных обстоятельств, – упрямо продолжал Генрих, – я вернусь. Я привык смотреть опасности в лицо, а не бегать до последнего – и вовсе не потому, что хочу быть храбрецом, а потому, что у меня недостаточно крепкие нервы. Я, правда, не знаю, как сказать об этом Герберту… – Я с ним говорить не стану, не проси, – решительно сказал Альфред. Вот ещё, станет он поддерживать самоубийство! Генрих вздохнул и откинулся на спинку кресла. – Славно! – сказал он. – Значит, и ты не веришь… Удивительно, какого же дьявола, в таком случае, я тяну? Если все прекрасно знают, что решит Отто… – Да послушай! – Альфред вскочил с кресла. – Отстань ты от него! Дай всё решить ему! Ты думаешь, он забудет, что ему надо решить судьбу нас всех – и свою собственную, на минуточку? Как вообще можно пройти мимо такого решения? – Легче, чем ты думаешь. – Ну конечно! Если бы решение нужно было принять тебе, а речь шла о нём, ты бы так поступил? Тем более, что это всё равно неизбежно! – Альфред перевёл дыхание. Генрих слушал с интересом. – Бож… да тьфу! Ну тебя! Он махнул рукой и опустился в кресло. Генрих осторожно придвинулся к нему через стол: – Послушай, Фредль… – Иди ты к чёрту! – бросил Альфред. Он злился. Всё же хорошо, зачем так дурить?! Генрих накрыл его руку своей: – Фредль, сердце моё! Я всё понял, – с какой-то особенной мягкостью сказал он. – Мне не хватало аргументов, но… Я передумал. Пожалуйста, не шуми! – Вздумаешь трепать нервы Герберту – побью! – решительно сказал Альфред. – Или Августу скажу, он побьёт! – тут уж Генрих рассмеялся. – Что? Уж он точно может это сделать! Помню, он когда мне руку пожал, у меня чуть сердце не остановилось! Анталь не привёл тебе такой аргумент? – Ха-ха-ха! Ох! Признаться, нет… – Генрих смахнул набежавшие слёзы. – Да, не сомневаюсь: из своего необычайного внутреннего чувства справедливости наш дорогой Август расставит кого надо по углам, а за кого надо – вступится. Что-то я опасаюсь с ним ссориться… – он вздохнул. – А с тобой просто не хочу, – заключил он, взглянув на Альфреда. – Не говори Герберту… не говори ему, пожалуйста, ничего. Его это и вправду мучает… Я согласен ждать шага со стороны Отти, хорошо. Надеюсь, что дождусь. Мир? – Мир! Какой же ты упрямый, Генрих! И кого угодно можешь довести: у меня даже руки дрожат! – Альфред постарался сложить руки на коленях: его и правда… потряхивало. Он так давно не срывался ни на кого! Он, можно сказать, не срывался вообще никогда! Ну бросился, как сумасшедший, будить профессора, когда увидел графа, который явился в ванную к Саре, ну, может, ещё когда-то было, ну… ну Генрих! И граф его при этом любит, серьёзно? Хотя что уж там граф… – Расскажи ещё что-нибудь, ладно? – попросил он. – Неважно, о чём, только больше не смей такого говорить. И думать! И вообще: раз уж ты согласился ждать действий со стороны графа… – Да-да, согласился и обещаю: я буду, – торопливо прибавил Генрих. Он не успел сказать больше ничего: дверь в зимний сад неожиданно распахнулась и на пороге появились Август с Гербертом, причём Герберт оделся, уже не в халат, причесался (интересно, сам или Август ему помогал в чём-то? Немного похоже), и выглядел немного чопорно, но так, что можно было не сомневаться: к ужину он внутренне готов. – Ну вот! – с торжеством произнёс Август. – Я же говорил! Никто и не думал исчезать из дома. Анталь просит всех нас быть в столовой… Что с вами, Альфред? Что-нибудь случилось? – Нет, – Альфред мотнул головой. – Мы тут обсуждали… Стокера. Могли бы, наверное, подраться даже, но не подрались, – он оглянулся на Генриха: тот хранил разумное молчание. – Герберт… ты не обиделся, что я ушёл? – Я? – удивился Герберт. – Что ты, chèri, ни в коем случае! Однако я хотел бы задать тебе до ужина пару вопросов, если не возражаешь. Вы не против, если мы пойдём вперёд? – спросил он у Августа и Генриха. Те не возражали, поэтому Герберт подхватил Альфреда под локоть и увлёк с собой в коридор. От него замечательно пахло духами – чем-то пряным, терпким и ягодами; Альфред не смог разобрать и на мгновение потерялся в аромате и в теплоте прикосновения Герберта, его настойчивого объятия. Может, им не поговорить, а уединиться перед ужином, а? На пять минут! Он проникся этим ощущением настолько, что даже не сразу осознал вопрос Герберта: – Ну, что там наш специалист по кошмарным историям? – Генрих? – не понимая, взглянул на него Альфред. – Да уж ясно, что не Стокер! Кто ещё может заставить тебя нервничать и прижиматься ко мне? – Герберт неожиданно потянул его в темный уголок коридора: отсюда можно было выйти к чёрному ходу, которым сейчас вряд ли бы кто-то подумал воспользоваться. – Герберт! – запоздало ахнул Альфред. – Ненавижу мысль, что ты так и не сделался моим ужином! – Герберт слегка куснул его в шею. Альфред охнул и притих. – И вскоре обязательно припомню тебе это. Ну? Так о чём вы спорили? Генрих изложил тебе план ещё одного побега? Можешь не отпираться: я точно знаю, что он у него есть. – Я взял с него обещание, что он дождётся действий от твоего отца, – заявил Альфред, – и… послушай, кажется, ещё немного – и тебе придётся остаться со мной здесь, неважно, что там ужин. Я не шучу! Мне сейчас очень не хватает самообладания, Герберт. – Кошмар! Угрозы! – возмутился Герберт. И нехотя отступил: – О Люцифер! Ну почему мы должны присутствовать! Как будто Анталь не может укусить этого мальчишку без нас… – Он сможет, но ему нельзя, – Альфред выбрался из угла – будто вынырнул из воды на холодный воздух! – А может быть, знаешь, если нас оставить наедине – ничего хорошего он от этого не ожидает, – он взял Герберта за руку. – Мы идём в столовую или нет? – Да. Я как раз хотел тебя спросить… – Не голоден ли я? Герберт кивнул. Вид у него был тревожный и как будто виноватый – немного. – Если я всё-таки тороплюсь, меня может стошнить прямо за обеденным столом? – спросил Альфред. – Что? Нет! На самом деле, я не знаю, – Герберт поджал губы. – Мне никогда не приходилось насильно терзать себя ненужной мне едой. Но, подозреваю, мне, вполне возможно, придётся выхаживать тебя всю оставшуюся ночь… уверен, что не хочешь отказаться? – Да, – кивнул Альфред, – уверен. Я хочу есть… и, если что, я делаю это ради Анталя. Раз уж для него так важно накормить этого беднягу ужином… – Анталь хорошо готовит. – Да знаю я! – вздохнул Альфред. – Я не о том. Просто пойдём, пожалуйста… нам через зимний сад нужно вернуться? Я видел дверь. Я прав? – В общем, прав, – согласился Герберт, отводя глаза. – Или идти через весь дом… – О! – Альфред потянул его за руку. – Герберт! Ты же не затеял всё это ради тёмного угла?! – Конечно нет! – возмутился Герберт. – Ну, может быть, самую малость… К твоему сведению, я тебя люблю и волнуюсь за тебя. – И за то, как мы проведём остаток ночи? – Ну, знаешь ли!.. Когда они, торопясь, ворвались в зимний сад и чуть не опрокинули камелии, их встретил Анталь. Сердитый. – Я вас по всему дому ищу! – с упрёком начал он, обращаясь к Герберту – безошибочно определив виновника. Однако Герберт не смутился. – Надо же! – сказал он. – А мы как раз передумали идти через весь дом… Но Анталь в ответ только покачал головой: он прислушивался к чему-то. Затем неожиданно – в мгновение ока, быстрее, чем когда-либо мог наблюдать Альфред – обратился в летучую мышь и полетел к выходу из зимнего сада. Но удивился Альфред не только из-за скорости обращения. – Летучая лисица! – сказал он. – Серая… – На грани истерики, – прибавил Герберт. – Интересно, от чего вообще зависит эта форма? Вот уж где мы вряд ли когда-нибудь узнаем наверняка… Возьми меня за руку, chèri: нам и так досталось.***
Всё получилось примерно так, как и ожидал Йорген. Точнее, в чём-то хуже, а в чём-то даже лучше, чем он ожидал. Когда он в назначенный час явился к Анталю, тот встретил его на крыльце – выбежал впопыхах, даже не надев пальто. На улице было морозно, поэтому долгих объятий, на которые рассчитывал Йорген, не получилось. Однако затем Анталь сказал: – Мы как раз собирались ужинать. Не хотите ли присоединиться? У нас гости, но вы их уже знаете. – Ужинать с вами? – не веря себе, спросил Йорген. – Но ваши гости… Он смутился: какие ему гости, с его-то почтмейстерской формой? – Да полно вам! – засмеялся Анталь. – Вы их уже встречали прежде и они будут рады видеть вас. Ну же, идёмте скорее в дом, здесь холодно. И, честное слово, Йорген никак не мог ему противиться. – Как вам жилось все эти дни? – спрашивал Анталь, забирая у него пальто. – А что в почтамте? А что ваши дядюшка и тётушка? Йорген что-то отвечал, но на сердце ему словно всё больше ложился окружающий сумрак – в прихожей света было немного. От волнения, кажется, не хватало воздуха, и даже прикосновения Анталя, ласковые, лёгкие, казались пыткой: в них недоставало чего-то… близости, может быть? Чувствуя себя запертым между небом и землёй, Йорген прошёл вслед за Анталем по коридорам, куда бы они ни шли, и на мгновение зажмурился от яркого света, когда Анталь отворил дверь. Они пришли в столовую. – А вот и мы! – сказал Анталь. – О, господин Фольк! – долетел до слуха Йоргена волнующий, сочный голос Варни. – Мы вас так ждали! – подхватил другой, будто чуть сорванный голос, в котором на мгновение странным образом переплелись и жар, и обжигающий лёд. Господин фон Штейнберг?! Йорген с удивлением открыл глаза обнаружил, что действительно уже знает всех, собравшихся в столовой – по крайней мере, встречал их раньше. Господин Варни, который сидел во главе стола, с улыбкой отсалютовал ему бокалом, и господин фон Штейнберг улыбнулся тоже, а что касается двух остальных, то это были те двое молодых людей, что шли куда-то с господином фон Штейнбергом в прошлый раз: высокий блондин, на которого тогда налетел Йорген, и его спутник, бледный юноша с пышно вьющимися рыжеватыми кудрями. Йорген ещё тогда почувствовал в нём выходца из своего круга, и теперь вздохнул с облегчением, увидев его за столом. По крайней мере, он здесь не один такой. Его место оказалось как раз напротив этого юноши и рядом с господином фон Штейнбергом. С другой стороны, в конце стола, уселся Анталь, убедившись, что все необходимые приборы на месте и Йоргена ни в коем случае не забыли. Кажется, за порядком в доме больше всех следил именно он. Интересно, это его обязанность или ему действительно так хочется? – Давайте я вам жаркого положу! – неожиданно вмешался господин фон Штейнберг. – И кстати, простите мне мою оплошность, но в прошлый раз я так и не представил вам моих спутников, позвольте мне исправиться. Виконт фон Кролок, господин Викертс, – указал он поочерёдно, – Йорген Фольк. Полагаю, теперь мы можем продолжать ужин без всякой неловкости. – Мы очень рады знакомству, – за себя и за своего друга – на Йоргена они произвели впечатление этаких неразлучников, которых поодиночке особо и не увидишь – ответил виконт. Йорген уже слышал его голос, но сейчас отчего-то вздрогнул. – Вы сын графа фон Кролока? – спросил он. Виконт кивнул, с царственным спокойствием. – Да, – подтвердил он. – Я знаю, вы собираетесь к моему отцу; можете сказать ему, что встретили нас здесь. Он, скорее всего, ещё не знает… что ж, пусть знает теперь. – Вы хотите ему что-нибудь передать? – спросил Йорген. Виконт покачал головой. – Нет, – сказал он. – У меня всё хорошо, я не скучаю и возвращаться пока желанием не горю. Если он захочет знать больше, так ему и передайте! – Мой милый Герберт! Ты говоришь так, будто источник нашей размолвки ещё не исчерпан, – заметил господин фон Штейнберг, который только что успел обменяться какой-то – Йорген не успел прислушаться – репликой с Варни. – По-твоему, отцу следует знать, что он исчерпан? – спросил виконт. – По-моему, это не лучшая тема для беседы за столом. – Ну надо же! А я считаю, что это лучший способ не задерживаться после ужина, чтобы сказать всё то же самое: если ты не забыл, мы уходим. – Я не забыл, но… – Господа, господа! – без особого труда прервал их перепалку Варни. – Прошу вас, пожалуйста, не ссорьтесь. Вечер так хорош, не стоит омрачать его; к тому же, вас неверно может понять господин Фольк… – О, дорогой Август, да что вы! – господин фон Штейнберг засмеялся. – Разве же это ссора? Это же так замечательно, без стеснения высказать друг другу всё и не разругаться! Мы цапаемся, быть может, но по-семейному, а на деле друг в друге души не чаем. Неужели господин Фольк не догадывается? – он весело взглянул на Йоргена. – А вы графу фон Кролоку тоже родственник? – спросил Йорген. Господин фон Штейнберг кивнул. – Увы! – сказал он. – Я имею в виду, что ни я, ни он от этого родства особо не выигрываем, хотя вы наверняка гадаете, как же такое возможно, чтобы от родства с таким человеком, как граф, совсем нельзя было выиграть. А вот поверьте! Кстати, если он вдруг не сможет удержаться от того, чтобы спросить, скажите ему, что и я здесь не скучаю: в Германштадте, особенно в Нижнем городе, некогда скучать. Однако же мы болтаем, жаркое стынет, а что действительно стоило бы сделать, так это воздать должное кулинарным талантам нашего замечательного господина Мадьяри! Вы только попробуйте, – предложил он Йоргену, и Йорген даже если бы захотел, не нашёлся бы что ему возразить. Мясо, пропитанное соусом, ароматное, пряное и нежное, таяло во рту, так что у Йоргена даже пропала всякая охота отвлекаться на разговоры. Он изумлённо взглянул на Анталя, и тот улыбнулся ему, прежде чем пригубить необыкновенного рубинового вина из бокала. Быть может, всему виной был какой-то особенно тонкий хрусталь, а может быть, изящная, красивой формы рука Анталя, которая держала бокал, однако же и вино показалось Йоргену необыкновенным… и он почувствовал, что теряется. Однако, к счастью, жаркое и вправду было таким вкусным, что можно было целиком отвлечься на него и не вести себя слишком уж странно. Вино он тоже попробовал, и оно, к его удивлению, оказалось сладким – не таким, к которому он привык за семейным столом по праздникам. Ему очень понравилось это сочетание – нежное мясо в соусе и сладкое вино, – так что ужин стал больше походить на лакомство, чем на обычную попытку не остаться на ночь голодным. – Это вы ещё десерт не пробовали! – засмеялся господин фон Штейнберг рядом. На десерт оказался обильно посыпанный сахарной пудрой кекс с марципаном и малиной и кофе – чёрный, ароматный, такой крепкий, что у Йоргена сначала даже закружилась голова, но это быстро прошло. Анталь подсказал ему добавить сливок, и Йорген неожиданно понял, что снова может смотреть только на него – так, словно в этом мире не существует ничего другого, в том числе и марципанового кекса. Он вообще не слишком любил десерты, как-то это не по-мужски, зато друг виконта неожиданно оказался в полном восторге – кажется, это был первый раз, когда Йорген услышал от него хоть слово. – Изумительно! – сказал он, жуя кекс. – У вас получилось, Анталь, правда… очень хорошо! – Надеюсь, мне удалось хотя бы немного скрасить вам тоску по родине? – улыбнулся Анталь. – Может быть – особенно по кондитерской возле университета. – Если даже наш Фредль заговорил, – подал голос господин фон Штейнберг, – должен сказать вам, Анталь, что вы имеете полное право гордиться собой! Что же касается меня, то я до того сыт, что не съем более ни кусочка – и это перед прогулкой! Спасибо за ваш замечательный кофе, Анталь, я бы сейчас заснул. – После такого ужина не помешает пройти лишнюю пару миль, – заметил виконт. Он, несмотря на то, что был выше всех ростом, съел, пожалуй, меньше всех. Неужели бережёт фигуру? – Мы сейчас уходим, ты с нами? – А куда я денусь? – господин фон Штейнберг отложил салфетку и поднялся из-за стола. – Большое спасибо, Анталь; до встречи, господин Фольк. И вышел из столовой с лёгкостью, кажется, необычной для человека, который только что плотно поужинал. За ним виконт заявил, что они тоже уходят, и удалился, забрав своего приятеля с собой. Тот благодарил и прощался как будто слегка испуганно – наверное, из-за стеснительности. В столовой остались трое: Анталь, Варни и Йорген. – Кажется, пришло время и мне покинуть вас, – улыбнулся Варни. – Моё письмо для графа – в гостиной, вместе с твоим, – сказал он Анталю, поднявшись из-за стола. – Я буду у себя, если понадоблюсь. Прошу извинить меня, что не смогу проводить вас, Йорген, – виновато улыбнулся он, – у меня что-то так разболелась голова… – Подожди, – сказал Анталь, – Агошт… – Что такое? – удивился Варни. – Разве вам не надо поговорить наедине? – Надо, конечно, но… – Тогда что же? – Прости, не знаю, – у Анталя сделался совершенно несчастный вид. Между ними вышло что-то? Йорген дождался, пока Варни выйдет из столовой, и обратился к Анталю: – Неужели вы поссорились перед моим приходом? – Нет, – ровным голосом отозвался Анталь, глядя на скатерть перед собой, – просто есть то, из-за чего Агошт переживает, и я… – Так догоните его! Скажите то, чего не смогли сказать при мне. Это будет лучше, чем ждать до моего ухода. Пожалуйста; я вас подожду. – Вам может быть всё равно, – Анталь бросил на него быстрый взгляд. Йорген почувствовал, что и вправду может – с головой окунуться в это очарование, наконец ощутить то, к чему он стремился весь вечер, – но только сердито встряхнулся. Он не может допустить, чтобы стало ещё хуже! – Простите, но мне никак не может быть всё равно, – возразил он. – Если из-за меня хоть в какой-то мере страдает кто-то… как можно отнестись к этому так легко? Анталь неожиданно улыбнулся. – Милый Йорген! – сказал он. – Чудесный господин Фольк! Как я счастлив, что именно вас встретил в этом пугающем городе! Подождите минутку. Он выскользнул из столовой – Йорген услышал его торопливые шаги. Готовясь ждать, он налил себе ещё кофе, отрезал кусочек оставшегося кекса – почему нет? Вдруг странное чувство потревожило его грудь, точно сердце замерло мимолётно. Борясь с собой – а может, и нет, а может, он был и не должен, – Йорген поднялся со стула, преодолел расстояние до двери столовой и, поколебавшись ещё самый последний миг, осторожно выглянул в коридор. Он увидел их почти сразу, в дальнем конце коридора, у дверей – и то, как Анталь, ростом и впрямь более высокий, притягивал к себе Варни, и то, как нежно его целовал. С минуту Йорген не мог отвести от них глаз, но потом опомнился. Дверь он затворил очень тихо. Итак, настороженность дяди и тёти по поводу того, что он слишком знается с этими двумя приезжими, имела определённый смысл. И привязанность Анталя с господином Варни друг к другу имела вполне определённый смысл, тот самый, что он и думал. Если дядя узнает, такое будет… Только он не узнает ничего: Йорген не скажет ему. Ни ему и никому другому – если надо, будет врать с честными глазами. Потому что никто не имеет права… никто не имеет права! Что же касается морали и прочего, придуманного, чтобы безнаказанно мучить и уничтожать других, Йорген относился ко всему этому как к самой большой мерзости, когда-либо измысленной человеком. То, что он давно решил для себя, неожиданно стало для него ещё яснее и ярче. Он доел кекс, допил кофе. Ничего, строго говоря, не случилось. Анталь вернулся, открыл дверь; Йорген заметил, что на его лице не осталось и следа печали. Он спросил: – Вы поговорили? – Да, более или менее, – улыбнулся Анталь. – Вы… спасибо вам, Йорген. Пойдёмте в гостиную? Если вы голодны, могу предложить вам ещё кофе и бутербродов с сыром, очень хорошим. – Спасибо, я наелся, – поблагодарил Йорген. – Вы очень любите готовить? – Да, особенно когда меня об этом просят. Разве не самое большое удовольствие радовать тех, кого вы любите? – Наверное, так и есть, – согласился Йорген. – Наверное! Я вам это точно говорю, – Анталь взял его за руку. – Пойдёмте в гостиную. Уверены, что не хотите ничего больше? Йорген был уверен – так же, как был уверен, что до смерти, до потемнения в глазах завидует сейчас Варни. Однако же он ничего не сказал и даже не подал виду. Он ни за что не сделает этого, пока… Пока что-нибудь его не заставит? Ему вдруг стало очень страшно, и он посмотрел на Анталя, в его серьёзные светлые глаза. Анталь сел с ним рядом, ближе к нему. Прошло мгновение – и Йорген осознал вдруг, что здесь, в столовой, есть часы: он услышал их ход… Казалось, дом объяла необыкновенная тишина, казалось, воздух приобрёл что-то похожее на плотность, на вкус… розовой воды. Йорген вспомнил, если, конечно, знал когда-нибудь, что марципан готовят на розовой воде, что нужен сладкий миндаль и горький, и ещё… – Не бойтесь ничего, – тихо прошептал Анталь, близко-близко от него. – Если вами движет сила вашей души, если ваша душа чиста, бояться вам нечего и некого. Вспомните всё, чему вас учили, давно, быть может, в детстве, вспомните всё, чему вы с восторгом внимали прежде, чем стали понимать, что из себя представляет здешний мир – всё это обретает силу, сейчас… Если ваша душа чиста, с этих пор вы более никогда не поддатитесь своей печали. – О, как я вам верю! – слабо пробормотал Йорген. – Верьте мне! – поддержал его Анталь. – Вера – ключ ко всему. Вы знаете вашу дорогу… «Он это не про замок сейчас говорит», – подумал Йорген, чувствуя что-то похожее на идущую вдалеке грозу. И вдруг – он оказался в самой вспышке молнии, во всём её сиянии и мощи, и сила, многократно превосходящая его собственную, обняла его, не причиняя вреда, оглушила, пронзила насквозь, сжимая горло… Йорген ухватился за плечи Анталя: он не боялся ничего. Тяжесть осыпающихся лепестков, грозовые тучи, мощь стихии, которая раскалывает вершины гор и топит корабли в море – всё это отобразилось в нём, как воображаемое приключение или сон. Он слабо вздохнул в руках своего друга: всё, что терзало или пугало его в два предыдущих раза, сейчас далось легко. Анталь провёл с ним ещё совсем немного и отстранился, и ещё с минуту Йорген находился в его объятьях, в тишине, и чувствовал обволакивающую его тревогу, как набегающие на берег морские волны. Анталь любит его – вероятно, не так, как любит своего Агошта, но это совсем не плохо. Анталь его не оставит, ровно в той мере, в которой действительно ему нужен, а вера – ключ ко всему. Неужели он мог не знать этого раньше? Как просто! Дядя будет не в восторге – но это если пытаться ему объяснить. Только вот для чего? Это так же бесполезно, как что-то объяснять грозовым облакам, лепесткам, кофейным зёрнам, бликам на воде или песчинкам у берега… Мир всё равно устроен так, а не иначе. Для чего? А вот это знает Анталь. Тот, кому однажды он и вправду будет обязан всем. – Прежде всего вам надо исполнить моё поручение, – сказал Анталь. – А потом? – спросил Йорген, не желая, но всё-таки поневоле приходя в себя. – Что потом? – Ещё пока не знаю. Боюсь, от меня тоже требуется что-то – что-то, чего ещё не произошло. Подумать только, до чего же всё бывает просто, когда речь идёт только о любви, о личном выборе или ещё о чём-нибудь этаком! Делаешь что вздумается и даже не приходит в голову, сколько всего может скрываться за каждым твоим самым незаметным шагом… А здесь – положение обязывает. – Положение? – Я не могу быть неосторожным или беззаботным, вот в чём дело… не то чтобы не могу себе позволить этого, а вправду не могу, – Анталь снова заглянул ему в глаза – впервые с того момента, как заговорил с ним сейчас. – Идёт речь о нашей первой встрече или, может, о гостье, из-за которой мы ссорились с Агоштом – теперь, когда прошло время и я могу взглянуть на это без тех, прежних чувств, я понимаю, что едва ли это было неосторожностью или даже случайностью. Когда-нибудь я смогу сказать наверняка, объяснить каждый миг происходящего, но не сейчас. – Вы ничего не помните? – Как сказать! Я не помню главного: того, что именно чувствовал, того, где был… – он не закончил фразу. – Как я отвык принимать себя! – проговорил он с упрёком. – Как легко этому, оказывается, научиться! И как тяжело даётся обратный процесс… Ну ничего, ничего. – С вами что-то произошло? – спросил Йорген. Он даже предполагал, что это могло быть: несчастный случай, травма, сильное душевное потрясение – что-то такое, из-за чего блуждают, потерянные, а потом забывают часть событий. И хорошо ещё, если так: некоторые теряют руку, ногу или ещё и вовсе разум. Однако Анталь ответил совсем не это. – Да, – сказал он. – Десять лет я провёл в монастыре; и, верно, моё заточение не кончилось бы никогда, если бы не граф фон Кролок, потому что и в мир я взял свою темницу с собой – нужна была большая сила, чтобы её разрушить, при том, что никаким воздействиям извне она не поддавалась, это бесполезно, а страх лишь укреплял её. Однако же жить возле графа, ощущать его участие и не привязаться к нему невозможно, и так вышло: я привязался к нему, я полюбил виконта, ну а потом, конечно… – Вы встретили там господина Варни? – догадался Йорген. – И потому можете рассказать мне, как добраться до замка? – Не совсем в таком порядке, – засмеялся Анталь, – но да, так и было, и да, я могу. – А я-то думал! Знаете, в какой-то момент мне показалось, что либо виконт, либо господин фон Штейнберг… вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное? – О, господин фон Штейнберг! – проговорил Анталь, сдерживая смех. – Нет, право же… – он вздохнул – и принял почти серьёзный вид. – Поверьте, это очень плохая идея – спрашивать дорогу именно у господина фон Штейнберга! Если вам повезёт, вы окажетесь там, где хотели, только это может быть совсем не то место, до которого вам изначально требовалось добраться. Когда-нибудь вы поймёте, но сейчас, боюсь, нет. – Он так плохо объясняет или так плохо ориентируется на местности? – Не знаю, не спрашивал, – Анталь пожал плечами, – но он – это он, с этим ничего не поделаешь. Давайте всё же перейдём в гостиную, как собирались: здесь становится холодно, а остальное я вам лучше расскажу в тепле. Вот так! Конечно, Йорген согласился перейти в гостиную, где его уже ждал пакет, который ему предстояло доставить графу фон Кролоку. Пакет был скреплён печатью с изображением львиной головы. У Йоргена отлегло от сердца при виде этой печати: он подумал о том, как нелегко будет вскрыть пакет, не повредив её, а значит, дядя не осмелится сунуть нос в содержимое писем. Не то чтобы Йорген точно знал, что он способен на это пойти, но до чего только не могут довести подозрения? – Агошт! – вздохнул Анталь. – Пакет запечатал, а задаток забыл. Подождите меня немного. Йорген кивнул. Устроившись поудобнее в кресле в ожидании Анталя, он прикрыл глаза: он чувствовал себя очень уставшим, выжатым, и ему хотелось спать. Немного болела шея – наверное, за день затекла. Проклятая сортировка… Он не заметил, как вернулся Анталь. – Итак, – сказал он. – Я принёс деньги, но Агошт просил передать, что был бы очень признателен, если бы вторую часть суммы вы позволили ему оставить в банке на ваше имя: он это уже сделал, чтобы два раза не ходить. Ленивый Агошт! Впрочем, ничего нового: он даже сумму вашего жалования уточнял у меня, а не у вас; я округлил, в вашу пользу, если вы не возражаете. – Но это было вовсе не обязательно… – Не обязательно, – согласился Анталь, – но мне хотелось сделать приятное лично вам. Ваш дядя ведь получит свою долю с этой поездки? – Да, но… – Что останется лично вам? – спросил Анталь. Йорген смутился. – Мне не так уж нужны деньги, – признался он. – Хозяйство ведёт моя тётя, и… Анталь опустил глаза в задумчивости. – Надо будет прислушаться к Агошту в следующий раз, – сказал он. – Скажите, а если бы вы захотели оставить ваш дом и вашу службу в почтамте, в какую сумму оценил бы ваш дядя ваше отсутствие? Наверное, содержать дом на одно только жалование почтмейстера дорого, а пускать на ваше место жильца он не захочет? – Наверное, – Йорген пожал плечами. – По правде сказать, я как-то даже никогда и не думал… – А вы подумайте. Наверное, Агошт уже говорил вам об этом: нам очень нужно доверенное лицо. Прежде, чтобы поддерживать связь с графом фон Кролоком, нам было достаточно обратиться к госпоже фон Кролок, она живёт в этом городе, держит ателье, вы, быть может, слышали о ней; но теперь, после некоторых событий, это, боюсь, уже никак невозможно. – Они что, наследство поделить не могут? – предположил Йорген. Он не представлял, из-за чего может перессориться целое семейство, но чаще всего такие дела лежат на поверхности, разве нет? – Наследство! – рассмеялся Анталь. – Мой дорогой Йорген, чудесный господин Фольк, вы правы, правы, сами не зная того. Конечно, это не земли, не деньги, но… словом, это очень важно. Вражда в благородном семействе – дело такое… Ну и потом: мне бы очень хотелось видеть вас чаще, чем раз в неделю, не посылая при этом за вами Агошта. Он на что угодно пойдёт ради меня, я знаю это, но злоупотреблять его любовью ко мне и его временем – как-то уж чересчур. – О… понимаю вас! – пробормотал Йорген, вспоминая, что видел в коридоре, и надеясь, что не слишком краснеет из-за этого. Анталь улыбнулся – неуловимо, только глаза заблестели. Ему известно?! О, нет, Йорген не хотел… – Я очень ценю ваше понимание, Йорген, – отозвался Анталь. – Было время, когда я боялся ни в ком его не найти… Не расспрашивайте дядю ни о чём, особенно раньше времени, не торопитесь; давайте теперь наконец-то поговорим о том, как вам добраться до замка графа фон Кролока. Главное – миновать деревню… Он говорил негромко, но очень убедительно: Йорген замер, прислушиваясь, чтобы не пропустить ни слова. Напевная речь Анталя звучала почти как заговор, как заклятье, и Йорген запоминал ориентиры: дорога к берегу реки, разрушенный мост, старинная, необъятная сосна, подъём в гору, тропа… прямо к замку. Будет день, но лес будет объят такой необыкновенной тишиной, что её не потревожит даже дыхание ветра; и хотя в лесу есть дикие звери, есть волки, к замку они не подойдут. – Это особое место, – сказал Анталь. – Вы почувствуете, когда приблизитесь. – А граф фон Кролок? – спросил движимый любопытством Йорген. – Каков он из себя? – Необыкновенный, – отвечал Анталь. – Вы убедитесь в этом, когда его увидите. Ни в коем случае его не бойтесь: о чём бы вам ни подумалось в первый миг, сердце у него доброе, и даже его судьба не смогла сломить его. Куколя, слугу, тоже не бойтесь: не самое приятное существо, но беззаветно предан графу. Вам нужно будет переночевать в замке, а поутру, получив от графа кое-какие вещи, отправиться назад. Не вздумайте отправляться ночью, не выходите даже во двор: это опасно. – Отчего же? – Местная особенность. Замок простоял много веков, потому что на него невозможно напасть под покровом темноты; однако же это означает, что он опасен для всех гостей, и званых, и незваных. Будьте очень осторожны, обещаете? – Обещаю, – согласился Йорген. Он бы расспросил, конечно, но… Наверное, в замке есть какие-нибудь ловушки – хитроумные механизмы, которые приводятся в действие ночью, решил он. Наверное, местные об этом знают, как и о том, что граф фон Кролок очень богат и любит уединение. Наверное, поэтому и его так не любят: не желает делиться имуществом с ближними принудительным путём и всё тут. Может, кто и голову сложил… Он повторил приметы, которые должны были помочь ему добраться до замка, и Анталь, убедившись, что хорошо проинструктировал его, вышел проводить его к воротам особняка. К удивлению Йоргена, навстречу им попался Варни. Когда он успел выйти за ворота? – Становится поздно, – невозмутимо пояснил Варни, – а вам, дорогой Йорген, незачем терпеть неудобства или подвергать себя опасности, так что я взял на себя труд найти вам пролётку. Анталь, конечно, скажет, что не стоило… – Не скажет, – засмеялся Анталь. – Конечно стоило, Агошт! Спасибо тебе огромное: теперь за господина Фолька можно не волноваться. – Надо же! В кои-то веки угадал, – Варни засмеялся. – Не тревожьтесь, дорогой господин Фольк, – сказал он, – извозчику заплачено, с чаевыми, он знает, куда вас везти и домчит быстрее ветра. А мы, пожалуй, пойдём… проверьте, не забыли ли вы чего-нибудь? Йорген проверил: письмо, кошелёк, а также перчатки, шарф и форменная фуражка – всё было на месте. Он бы обнял ещё раз Анталя, но… Пришлось ограничиться рукопожатием. И – ладно, Варни был очень любезен и обаятелен. Йорген невольно подумал, что они даже хорошо смотрятся вместе, он и Анталь… Развивать мысль дальше не хотелось: дома ждал дядя, и Йорген очень боялся, что что-нибудь станет ясно просто по выражению его лица. С другой стороны, рассудил Йорген, едва ли есть такое выражение лица, которое бы говорило: «Час назад я видел такой поцелуй, что будь я проклят, если могу понять, кому завидую больше, хотя до сих пор был уверен, что господину Варни». Когда он вошёл в дом, то увидел свет в гостиной и испугался: дядя ждёт его для разговора! Однако почти сразу же он вспомнил и разговор в столовой, и предшествующие объятья и, самое главное, неуловимую улыбку на губах Анталя – и, к своему удивлению, понял, что предстоящий разговор с дядей, которого он так боялся, вовсе не испытание. Испытание он прошёл, даже его не заметив. А значит, бояться ему больше нечего. И не о чем больше печалиться.