Магдалена

В раннем детстве Магдалена любила уходить в Комнату Древа. Она могла сидеть там долго, очень долго для маленького ребёнка, рассматривая могучие ветви и мудрёно вплетённые между листьями медальоны с портретами предков. Эти предки — именно эти, с древа — ей очень нравились. Они не двигались, не галдели, вспоминая сплетни трёхсотлетней давности, не переругивались через весь коридор и не цеплялись к Магдалене, постоянно твердя о чести рода и требуя, чтобы она не так ходила, не так стояла, не так открывала двери и не смела бегать в доме, это же неприлично! Здесь, в этой комнате, предки просто были, и всё. Нельзя даже сказать, что они просто смотрели на Магдалену, потому что они не смотрели на самом деле. Их можно было рассматривать без смущения, не боясь нотаций о том, что пялиться на людей нехорошо. Их можно было даже пересчитать по головам, а потом долго разбираться, кем приходится вон та красавица с высокой причёской вот этому джентльмену с бакенбардами. Магдалена смотрела на них и мечтала, как вырастет и сделает всё, чтобы жить не так, как жили они. Теперь, став совсем взрослой, она могла сформулировать то, что тогда, малышкой, чувствовала. В их семье поколение за поколением вырастали сильные духом, несгибаемые, отважные люди, готовые на подвиги и презирающие боль. На обиды они отвечали злой насмешкой, на удар — ударом, и шли по жизни, высоко подняв голову. А Магдалена мечтала о тепле. Об уюте и ласковых улыбках. О заразительном детском смехе, чересчур громком и немного неприличном. О вышитых подушках, связанных крючком салфетках, о цветах, стоящих в вазах по всему дому. Обо всём том, что её родители и многочисленные предки презрительно называли мещанством и слюнтяйством. Конечно, она понимала, что если и в самом деле станет жить так, семья отвернётся от неё. Но ей это никогда не казалось чем-то плохим. В семье Магдалены не было любви. Или, может быть, ей так казалось, потому что она считала любовью другое. Этого несуразного рыжего мальчишку она полюбила, конечно же, за то, что он был именно таким, какого она хотела. Весь в веснушках (если бы он был братом Магдалены, ему пришлось бы их свести, ведь это так по-плебейски), всегда немного неопрятный, но при этом удивительно милый, он был мягкий, как плюшевый медведь, а в его взгляде никогда не сквозил стальной холод. И пусть он был из тех, о ком мать Магдалены презрительно говорила: «Тебе придётся защищать его от всего!». Магдалена готова была защищать, если понадобится. В конце концов, надо же чем-то расплачиваться за то, что чудо любви войдёт в твою жизнь. Сначала ей казалось, что она ему совсем не нравится, что он встречается с ней лишь из вежливости. Но он был так нужен ей, что она продолжала настаивать на встречах. Она цеплялась за него, дышала им — его теплотой, наивностью, его застенчивыми улыбками и пахнущими корицей рукавами. Он любил кофе с корицей и каким-то непостижимым образом договорился с эльфами, что будет приходить в кухню и сам готовить его себе. Но опрятнее от этого не стал, и Магдалена часто зарывалась лицом в его рукава и вдыхала этот запах — такой уютный, домашний, запах дома, которого у неё никогда не было. Ну, да, неприлично. Но с ним неприличные вещи было так легко делать. Позже, где-то через два месяца регулярных встреч, они оба, как по команде, перестали говорить обо всём подряд, остановившись на главной теме: каким они видят своё будущее. Так Магдалена впервые смогла произнести то, что долгие годы хранила в тайне в глубине своего сердца. А несуразный рыжик, похожий на плюшевого медведя, которому можно безнаказанно рассказать всё-всё, вдруг стал спорить. — Ты так не сможешь, — решительно замотал он головой. — Понимаешь, Магда, ты хочешь изменить внешнюю сторону, а надо менять внутреннюю. Ты думаешь, что если положить на стол кружевную салфетку, а на окна повесить весёленькие занавески, сразу поменяется жизнь. Но дух дома — не в салфетках и не в занавесках, он в тебе. — Подожди, — рассердилась Магдалена, — ты хочешь сказать, что я сама себе вру, что ли? Говорю, что мечтаю о тепле и уюте, а на деле не хочу его? С чего ты взял? — Ты хочешь, — ей показалось, или её рыжик посмотрел на неё с сочувствием? — Но ты не сможешь. Тебе надо менять себя, иначе ты, попав в свой идеальный мир, начнёшь его разрушать. Магдалена открыла рот, чтобы ответить, но тут же закрыла его. Кажется, в словах её плюшевого мишки было зерно истины: она только что собиралась оскорбиться и произнести гневную речь — вместо того, чтобы задуматься и расспросить, что он имеет в виду. И что потом? Они бы поссорились? Минуту назад она мечтала прожить с ним рядом всю жизнь! — Знаешь, — медленно сказала она, — я подумаю над твоими словами. Только боюсь, мне придётся думать долго. Он беспечно улыбнулся в ответ. — Да это понятно, Магда. Менять себя всегда очень трудно. — Помолчав, он добавил: — Я бы, наверное, не смог. Но мне вроде бы и не надо, я себя устраиваю. Он жалел её. Магдалена поняла это довольно быстро, пережила вспышку ярости по этому поводу, великодушно простила невоспитанного глупца... а потом поняла, что он жалеет её потому, что он — мужчина её мечты. Он считает неприемлемым то же, что и она, и поэтому ему жаль её, вынужденную жить в кошмаре. Он желал ей поскорее вырваться из паутины её семьи, хотя вслух ничего такого не говорил. Всё-таки некоторые основы воспитания у него были. Ровно столько, чтобы её это не оттолкнуло. Дома тем временем было ещё скучнее, чем обычно. Рождественские каникулы, увы, настали по расписанию, а остаться в Хогвартсе Магдалена не могла никак — в глазах светского общества это было равносильно публичному объявлению о разрыве с семьёй. Поэтому Магдалене пришлось ехать в опостылевший холодный дом и благовоспитанно себя вести, в мыслях считая дни. Разговоры за столом всегда шли на одну и ту же тему: Тёмный Лорд и последствия его деятельности. Магдалена могла уже сценарии этих бесед писать, потому что отличались они мало. Начинала разговор обычно мама. — Представляете, — говорила она, — сегодня со мной говорил такой-то (имя одного из чистокровных волшебников), предлагал присоединиться к этой ватаге полоумных. — Но ты ведь отказалась, дорогая, — невозмутимо полуспрашивал, полуутверждал отец. — Конечно, я отказалась! — возмущённо отвечала мать. — Ведь всем известно, что они... — и дальше начиналась декламация заученного наизусть монолога. Ну, то есть, конечно, никто никакие монологи не заучивал, но как-то так выходило, что речь «Ведь всем известно, что они» шла по одному и тому же сценарию и очень напоминала оперную арию, в которую время от времени вмешивался речитатив рядом сидящих. Братья, сёстры и тётушки поддакивали, время от времени вставляя реплики наподобие: «К слову, вчера вечером стал известен такой любопытный факт...». Магдалена изо всех сил старалась сдерживать зевоту во время этих разговоров. Она уже давно поняла, что родители считают Тёмного Лорда безродным выскочкой, иметь дело с которым унизительно для чистокровного семейства с принципами. Сколько можно повторять? Конечно, не только Магдалена отчаянно скучала и считала, что долго так продолжаться не может. Бомбу, как и ожидалось, взорвали близнецы. Однажды за обедом они прервали обычный сценарий, радостно заявив: — Мама, папа, мы вступили в Орден Феникса! Над столом повисла тишина. Потрясение родителей было написано на их лицах — вопиющее нарушение приличий! С Магдалены мгновенно слетело дремотное состояние, и она с интересом стала следить за стремительно развивающимися событиями. Мать открыла рот, и Магдалене на миг показалось, что сейчас она начнёт хватать им воздух, будто рыба, выброшенная на берег. Но миссис Прюэтт всё же взяла себя в руки и разразилась обличительной речью: — Да как вам в голову могло такое прийти?! Связаться с этим сбродом! Я вам столько раз говорила, что надо выбирать себе круг общения, но вы ведёте себя, как будто в ваших жилах не течёт кровь нашего рода! Как подкидыши, право слово! Неужели вы не понимаете, какой позор навлекли на семью?! — Мама, — возмутился Гидеон, — ты сейчас говоришь ужасные глупости! Не ты ли — не вы ли с отцом! — твердили, что Тёмный Лорд — позор нашей страны, и с ним надо покончить как можно скорее? — Вот мы и решили заняться этим всерьёз, — поддакнул Фабиан. — Представь, мама, все вокруг шипят о том, что его надо уничтожить, а мы пойдём и сделаем это! Да мы прославим семью в веках! — Нас будут в школе изучать! — добавил Гидеон. — А все остальные станут завидовать! — кивнул Фабиан. Отец, за всё это время не сказавший ни слова, так же молча схватился за голову. Мать же не была настроена так пассивно: она твёрдо решила донести до сыновей своё мнение по этому поводу. — О, нет! — простонала она. — Я так и знала, что рано или поздно вы, именно вы опозорите наш род! Недавно Блэки настоятельно просили не приезжать к ним с вами, потому что вы дурно влияете на их старшего сына, слыханное ли дело! — Но матушка, — вмешалась старшая сестра, Аннабель, до того — как и все остальные — хранившая молчание, — это же весьма своевременно! Разве ты не слышала, что Блэки присягнули на верность Тёмному Лорду? Он сам не далее чем на минувших выходных был на дне рождения у мадам Розье и при всех назвал Вальбургу Блэк своим лучшим другом! А она улыбалась и танцевала с ним. И Орион с Сигнусом смотрели на это с одобрением. — Возмутительно, — с отвращением припечатала мама. — Как им не противно общаться с этим низкорожденным? Ужасно. Такое приличное семейство — и так низко пало! Но вы, Гидеон и Фабиан, должны понимать, что так же неприемлемо якшаться с ничтожествами из Ордена Феникса! Там чистокровных всего пара человек, да и тех никак нельзя назвать безупречными! — Но мама, — возразил Гидеон; тон его стал серьёзен, что определённо было плохим знаком, — если не присоединяться к Ордену, как бороться с Тёмным Лордом? Я что-то не замечаю в Британии Ордена Приличных Людей, Спорящих с Тёмным Лордом-Выскочкой. Предлагаешь нам с Фабом выступить против него в одиночку? — Я вообще не предлагаю выступать против него, — раздражённо ответила мать. — Я предлагаю его игнорировать. Не обращать на него внимания. Делать вид, что его нет. При чём здесь бороться? Он недостоин того, чтобы мы беспокоились по его поводу, а уж тем более чтобы боролись с ним! — Мама, — подозрительно спокойно спросил Фабиан, — когда он или его прихвостни придут убивать тебя и твоих детей, ты тоже будешь их игнорировать? Думаешь, это спасёт тебе жизнь? — Вот ещё, — отрезала мама, — не говори глупостей! Он не посмеет. — Знаешь, мама, — Гидеон тоже говорил негромко — тон, как и настроение, у близнецов менялся одинаково, — эти слова сто тысяч раз приводили к страшным последствиям. Они всегда — ошибка. Он посмеет. — Почему бы ему не посметь, если он считает себя властелином мира, у которого по ошибке ещё нет короны на голове? — поддакнул Фабиан. — Смеет же он командовать чистокровными, — кивнул Гидеон, — почему бы ему кого-то из них не убить? Обычных магов он авадит направо и налево. — Мама, он опасен, — Фабиан смотрел с редкой серьёзностью. — Он настолько опасен, что его надо убить как можно скорее. И мы собираемся заняться этим. — Но не в такой же компании! — возмутилась мать. — Собери компанию получше, — отрезал Гидеон. — Да-да, собери, — закивал Фабиан, — мы обязательно примкнём. А пока мы в Ордене Феникса. — В конце концов, если полсотни чистокровных примкнули к одной сомнительной компании, то нам не зазорно примкнуть к другой, — уверенно заявил Гидеон. — Зазорно! — мать уже, конечно, понимала, что братьев не переспорить, но не останавливаться же ей первой, в конце концов! — И очень плохо, что вы этого не понимаете! Нельзя быть столь неразборчивыми в связях! И не смейте мне возражать, негодники, — торопливо добавила она, увидев, что Гидеон явно готовит ещё одну реплику. — Подите вон, вы меня расстроили. Близнецы встали и молча вышли. Остаток обеда прошёл в гнетущей тишине. А вечером Магдалена написала своему рыжику первое письмо. Оно получилось до неприличия коротким и сумбурным, но она была уверена: он не упрекнёт её. «Здравствуй, Артур! — торопливо писала она, боясь, что кто-то войдёт и увидит, что она делает, и буквы ложились на пергамент неровно. — Прости, что пишу тебе вместо того, чтобы дождаться окончания каникул, но мне нужно обсудить с тобой важную новость. Мои братья вступили в Орден Феникса, дома это вызвало очень бурную реакцию... А я не знаю, кто прав. Мама, которая говорит, что холодного презрения с Тёмного Лорда достаточно, или близнецы, утверждающие, что он в самом деле опасен. Что ты и твоя семья думаете об этом? Я мучаюсь неопределённостью. Раньше я не задумывалась о чём-то глобальном, вроде судеб Британии, но сейчас... Мне кажется, пришло время — или я преувеличиваю?» В конце своего странного письма она хотела по обыкновению написать своё имя, но потом, подумав, нацарапала: «Магда». И отправила, привязав пергамент к лапке совы узкой зелёной ленточкой, как всегда делали в их семье. Только когда сова улетела, она задумалась, что будет делать, когда в их окно постучится сова от Уизли — семейства, несомненно, чистокровного, но... Однако Артур Уизли, до того казавшийся ей простым, как столб, несказанно её поразил. Ответ пришёл с казённой министерской совой и представлял из себя стандартный пергамент, свёрнутый, как это принято было делать в министерстве, немного наискосок и запечатанный печатью Департамента игр и спорта. В семье это никого не удивило — Магдалена регулярно делала ставки на результаты квиддичных матчей и, бывало, даже выигрывала, о чём ей всегда приходили уведомления именно в виде таких писем. Она и сама сначала решила, что снова выиграла, но, развернув пергамент, увидела вовсе не почерк министерского пера-самописки. Неровные буквы разных размеров весело выплясывали, собираясь в строки. «Дорогая Магда! — было написано в письме. — Прости, что прибегаю к такому странному способу переписки, но, думаю, нам с тобой одинаково не хочется, чтобы это читали твои родители. Спасибо одному из моих дядьёв за такую возможность. Ты права, у меня и у моей семьи есть мнение по этому поводу. Оно простое: когда я закончу Хогвартс, я тоже вступлю в Орден, как и твои братья. Я понимаю твоих родителей, им неизвестно то, про что знают люди не столь высоких достоинств, назовём это так. Но этот тип, высокопарно зовущий себя Тёмным Лордом, убивает очень многих, а ещё больше людей хочет убить или поработить, когда придёт к власти. Мы не можем этого допустить, поэтому я и двое моих братьев твёрдо решили вступить в Орден Феникса и бороться со злом. Надеюсь, я тебе ответил. Артур» Магдалена перечитывала это письмо раз за разом, снова и снова пробегала глазами по строчкам, но те упорно отказывались меняться. Артур написал ей именно то, что она только что прочла. Артур, который столько раз говорил, что, как и она, мечтает об уютном доме, куда он будет приходить после работы, обнимать жену и детей и возиться по хозяйству, забыв обо всём остальном, — этот самый Артур собрался идти на войну, с которой неизвестно, вернётся ли. А значит, ей не вязать кружевные салфетки и не колдовать над особо мудрёным тушёным мясом, а ждать его с войны, и чтобы на столе всегда было что-то простенькое, чем можно быстро перекусить, а в шкафу всегда висела выглаженная смена немаркой одежды. Значит, она будет не качать детей, а чинить его рубашки, истерзанные режущими заклятьями, и паковать ему в дорогу хорошо закупоренные зелья — кровоостанавливающее, обезболивающее и заживляющее, тот самый набор, который с детства учились варить её предки. Они много рассказывали ей о войнах, в которых им довелось участвовать; они гордились тем, как поддерживали своих близких, как оставались дома только потому, что у воина должен быть тыл. Иногда дома оставались жёны, иногда мужья. Но Артур решил: он не останется, он уйдёт. Значит, она должна забыть о своих мечтах и стать твёрдой, сильной и надёжной. Как мама. Магдалена заплакала. Она не хотела быть такой, как мама, она хотела кружевных салфеток, и детского смеха, и чтобы в доме пахло выпечкой! И муж каждый день приходил бы с работы и улыбался, открывая дверь. Было больно, как если бы Артур написал, что собирается жениться на другой. Магдалена поплакала немного, потом ещё немного, потом поняла, что останавливаться слёзы не хотят и надо что-то с этим делать. Она шмыгнула носом и снова стала думать — на этот раз о том, о чём следовало думать. С войны люди тоже возвращаются домой. Если она поможет Артуру, война закончится быстро, и они смогут зажить той жизнью, о которой мечтали. И она будет шить, вязать и готовить, и встречать его словами: «Милый, ужин на столе, иди скорей мыть руки!». А он — нахваливать её стряпню и рассказывать о курьёзных происшествиях на работе. Чтобы война скорее закончилась, надо её скорее начать. И всё будет хорошо. Уезжая в Хогвартс после каникул, Магдалена продумывала последние детали своего плана, о котором пока не собиралась рассказывать никому. Разве что Артуру можно. А когда она приехала, её ждала ещё одна новость. Оказывается, начинать войну поздновато — она уже в разгаре. Пока некоторые семейства магической Британии закрывали глаза и зажимали уши, стараясь не видеть того, что происходит вокруг, Британия сражалась не на жизнь, а на смерть. Магдалена слушала Артура и недоумевала: как она могла быть такой слепой и не замечать всего этого? Почему так хладнокровно пропускала короткие заметки в «Ежедневном пророке» о смертях отдельных волшебников и целых семей, не обращая внимания, как много стало таких сообщений? Неужели тёмная магия, пропитавшая её дом и её детство, отучила её реагировать на чужую боль? Магдалена не хотела этого, она хотела стать другой, такой, как Артур, его смешные братья, такой, как все люди, живущие той жизнью, о которой она мечтала. Она хотела не принадлежать больше к своей семье, она мечтала, чтобы во время игры «очень быстро перечисли двадцать любых заклятий» ей в голову приходили не проклятия, а заклинания выбивания ковров и вязания кофт! Магдалена Прюэтт больше не могла оставаться собой. Поэтому в один прекрасный день она просто подошла к Артуру Уизли в Большом зале и при всех поцеловала его, не говоря лишних слов. Они очень странно смотрелись парой. Нелепо — слово неприятное, но точное. Изысканно одетая, очень худая слизеринка с аккуратно уложенными рыжими волосами и неуклюжий увалень-гриффиндорец, которому мантия была слишком коротка в рукавах. Конечно, известие об их отношениях стало скандалом, но скрывать это всё равно не имело смысла: они встречались так часто, что рано или поздно все так или иначе узнали бы. Из дому к Магдалене прилетело несколько вопиллеров, но она испепелила их на подлёте. После этого родители, видимо, решили, что посылать письма, чтобы их уничтожили, не открывая, ниже их достоинства. По крайней мере, больше вопиллеров не было. Зато было полное восхищённого удивления письмо от близнецов и холодные поздравления от Аннабель и Бригитты совместно. Слизерин относился к Магдалене с холодным отчуждением. Сторонники Тёмного Лорда негодовали из-за того, что она встречается с его противником, те же, кто не выбрал сторону в войне, — из-за того, что её избранником стал гриффиндорец. Она почти не обращала на них внимания: в её жизни появился самый главный человек, тот, кто рано или поздно поможет ей осуществить мечту. — Я хочу поменять имя, — сказала она однажды. — Мне не нравится моё. Оно слишком... Слишком чистокровное. Если я собираюсь измениться, начать с имени будет правильно. — И как ты хочешь, чтобы тебя звали, дорогая? — отозвался Артур. — Мария, — уверенно ответила она. — Мэри. Он улыбнулся, накрыл её ладонь своей. — Мэри Уизли, — произнёс мечтательно. — В этом что-то есть! — Вот если бы было на свете уютное имя! — посетовала она. — Такое, знаешь, мягкое, как моток шерсти, домашнее, как огонь в очаге. Я бы выбрала его. Он помолчал немного, потом тихо спросил её: — Молли? И у неё перехватило дыхание. Она сама не знала, что такого было в этом простецком, почти магловском имени, но в тот миг, когда Артур произнёс его, она была уверена: ни одно другое имя на всём белом свете не подойдёт ей лучше. Она кивнула, не в силах выразить свои чувства словами, и почувствовала, как где-то в глубине души начало рождаться что-то — кто-то. Где-то внутри Магдалены Прюэтт начала рождаться Молли Уизли. На пасхальных они с Артуром поженились, и каникулы новоиспечённая миссис Уизли провела в доме семьи мужа. Там её приняли удивительно тепло, ни о чём не спрашивали — наверное, заранее расспросили Артура — и всячески помогали освоиться. Свекровь учила её готовить, свёкр рассказывал смешные случаи из детства её молодого мужа, девери наперебой рвались показать ей самые потаённые уголки дома. Жизнь казалась прекрасной. Правда, когда Магдалена — нет, нет, не Магдалена уже, Молли! — пришла в министерство и попросила оформить смену имени официально, ей отказали. — Но зачем вам это? — ужасно удивился клерк, какой-то незнакомый ей волшебник. И никакие «Просто хочу» и «Не запрещено» не могли прошибить его: «Нет порядка для этого, да и не надо, это глупость». Молли страшно разозлилась, сгоряча прокляла дурацкого клерка и ушла несолоно хлебавши. Дома, остыв, она корила себя за несдержанность. Разве та Молли, которой она хочет стать, должна разбрасываться направо и налево проклятиями? Верно Артур говорил: она просто разрушит мир своей мечты, да и всё. Нет, так нельзя! Она не должна. Ей следует забыть всё то, чему учили её с детства. Те заклятия, владением которыми в её семье гордились, должны для неё стать непростительными, как для менее чистокровных волшебников. Да и на проклятия надо наложить запрет. Ничего сложнее простенького сглаза, и его лучше избегать! Есть множество других направлений магии, в которых талант юной ведьмы может найти себе применение. — Но как же я тогда буду воевать? — спросила Молли своё отражение в зеркале. Отражение слегка наклонило голову набок и смотрело на неё. Бледная, с очень светлой и очень тонкой кожей, сквозь которую кое-где просвечивали жилки, Молли выглядела младше своих лет. Она смотрела в глаза своему отражению и уже знала, что оно ответит. Чтобы ему было проще, она произнесла эти слова сама: — Ты не будешь воевать. Ты будешь ждать его дома — как ждали твои предки. Воину нужен тыл. Ты же знала это. Ничего не поменялось. Он всё так же уходит на войну. А ты плети кружевные салфетки и вышивай занавески. Он должен знать, что ты ждёшь его дома. Ему нужны силы, чтобы возвращаться домой. Облечённое в слова, простое понимание внезапно превратилось в пафосную пошлятину. Молли поморщилась. Почему слова звучат так фальшиво? Надо поменьше говорить о важном. Надо вообще поменьше говорить. *** Нора оказалась давно заброшенным домом, который изрядно нуждался в ремонте. После смерти тётушки Квинтеллы, последней обитательницы этого дома, Нору чисто вымели, вымыли окна, закрыли их ставнями, заперли двери — и восемнадцать лет не заходили сюда. По словам Артура, Уизли предпочитали жить «в тесноте, да не в обиде», и молодые семьи редко уходили из отчего дома раньше, чем у них появлялся третий ребёнок. Но теперь всё было иначе. Чем больше домов обжито — тем больше в магической Британии мест, где можно укрыться в случае чего. Поэтому все заброшенные дома Уизли — а их было много, ведь семь-восемь детей в этой семье были обычным делом, а имя Септимус не зря считалось родовым — открывались, проветривались и заселялись. Нора досталась Артуру и Молли. И как только они заселились, выяснилось ужасное. Бытовые заклятия, вычитанные Молли в книге «Магическое домоводство», не следили за её домом так же эффективно, как домовые эльфы! Не существовало таких чар, чтобы наложить их — и комната становилась чистой. Были заклинания, которые чистили картошку, или мыли картошку, или резали картошку, или всыпали картошку с разделочной доски в суп. Но заклинания «сварить суп» никто не придумал! Более того, чем больше Молли погружалась в дебри бытовой магии, тем более понимала: его и невозможно придумать. Слишком много сложных действий не объединить одной магической формулой. А это означает, что её возможности ограничены. Молли была сильной ведьмой, но держать одновременно больше трёх заклятий не умела. Этак она не успеет переделать всё до вечера! Значит, придётся работать не только чарами, но и руками, по-простому, по-маггловски. Молли тяжело вздохнула, пошла в кладовку, взяла веник, повертела в руках. Вздохнула ещё раз и начала подметать вручную. Получалось плохо, движения были какими-то скованными, неловкими. Но жить в пыли миссис Уизли не желала категорически. Артур устроился на какую-то мелкую должность в министерстве, как он сам шутил, «младшим держателем правой полы мантии старшего помощника среднего клерка». С одной стороны, работы было не очень много, с другой, всегда был повод уйти «в поле» — работать «на местах». Домой он приходил примерно в одно время, и Молли надо было привыкнуть планировать свой день так, чтобы к приходу мужа был готов ужин. Артур не просил ни о чём подобном, но она считала, что раз решила обеспечивать своему воину тыл — значит, надо обеспечивать. К вечеру у Молли болели руки и спина, две комнаты в доме ещё не были подметены, суп оказался пересоленным, а овощи подгорели. Тем не менее мясо вышло вполне сносным, лишь чуть жестковатым, и она, кажется, разобралась, как правильно стирать и крахмалить скатерти без магии. С её точки зрения, этого было чудовищно мало. Но Артур считал иначе: он улыбался, обнимал её и рассказывал, какая она умница и хозяюшка. — Не всё сразу, — говорил он, — ты ведь только учишься! Но уже молодец. А она прижималась к нему и глупо всхлипывала. В Британии война, а она переживает за суп, подумать только! Со временем выяснилось, что суп и вообще готовка — это ещё просто. Родичи мужа наперебой убеждали её, что у неё кулинарный талант, и Молли даже поверила в это. А вот ремонт и уборка дома занимали такое нереальное количество времени, что даже постепенное освоение бытовых заклятий не помогало. День Молли был занят от начала и до конца, она вечно что-то скребла, чистила, мыла. Зато в магии миссис Уизли совершенствовалась постоянно. Немногие из её друзей могли похвастаться тем, что могут одновременно держать несколько заклинаний и делать что-то без магии, а она тем временем уже легко управлялась не с тремя, как раньше, а с четырьмя заклинаниями и не собиралась останавливаться на достигнутом. Артур всё чаще приходил с друзьями — так это называлось. Молли никогда не спрашивала, кто из них правда его друзья и сослуживцы, а кто — товарищи по Ордену. Ей лучше было не знать, она — просто тыл, спинка стула, на которую опирается сидящий. Она не должна быть способна кого-то сдать врагу. Только когда Артур являлся с Гидеоном и Фабианом, она знала точно ответ на невысказанный вопрос «Кто они тебе?». В доме сестры близнецы вели себя намного более развязно, чем ей когда-либо ранее приходилось видеть. Они громко смеялись, бесконечно шутили, перебрасываясь короткими репликами. Чтобы понять, что они говорят, надо было слушать не каждого из них, а обоих одновременно, воспринимая их двоих как одного говорящего. Звучало это примерно так: — Мы тут подумали, — задумчиво начинал Гидеон, смеривая её оценивающим взглядом. — Это платье тебе не идёт, — припечатывал Фабиан. — Точнее, не тебе... — ...твоему дому. Тут обстановка не такая. — Кружева эти... Они не подходят. — Знаешь, я бы предложил шаль. — Красную! Тёмно-красную, или даже коричневую. — В крайнем случае кирпичного цвета. — Большую! — И вязаную. — Хочешь, подарю? — Или сама себе свяжи, ты же вроде уже разобралась... — ...с чарами вязальными же, да? Молли сначала сердилась, потом начала смеяться. Когда близнецы дурачились, то становились намного больше похожи на родню Уизли, чем на Прюэттов. — Ну откуда вы в нашей семье такие? — говорила Молли, утирая слёзы. — Сестрёнка, — с важным видом говорил Фабиан, обнимая её, — скоро ты узнаешь, откуда дети берутся! Я уверен, Артур тебе покажет! Гидеон хохотал. Сам Артур тоже весело улыбался, как будто Фабиан произносил не пошлую, а самую что ни на есть допустимую в приличном обществе шутку. Какое-то время они сидели вместе, потом Фабиан начинал поглядывать на часы — он таскал их в кармане постоянно, — и это означало, что скоро близнецы уйдут. Шли ли они домой или куда-то ещё, Молли не спрашивала. Она была тылом, а не любопытным ребёнком. Однажды Гидеон всё же ответил на её вопрос, который она сама воспринимала скорее риторическим. — Нас просто всегда было двое, — пожал он плечами. — Понимаешь, Молли, — они с Фабианом легко перешли на новое имя сестры: ей так хочется, кто они такие, чтобы возражать, в конце концов, — родители воспитывают детей всегда одинаково: отлавливают по одному и гнут, как им хочется. А нас было двое, мы не давались. — Мама всегда кричала на нас, — улыбнулся Фабиан, щёлкая крышкой часов и засовывая их в карман, — помнишь, сестрёнка? С самого детства. Если мама кричит — значит, на нас. — Когда родители кричат, это значит, что они бессильны, — добавил Гидеон. — Мы всегда знали это, — поддакнул Фабиан. — И радовались, что она кричит. — Это значило, что мы всё ещё побеждаем и остаёмся собой. — Это было трудно. У вас, тебя и остальных, не было шансов. Когда Молли забеременела в первый раз, то не сразу поняла, что происходит. Отчего она вдруг стала капризной, отчего приходится сдерживаться, чтобы не швырнуть в мужа проклятием из-за любого пустяка, и постоянно хочется приготовить что-нибудь особенное — и, конечно, выходящее за рамки скромного семейного бюджета. — Огород зарос сорняками, — раздражённо говорила она, — и там живут гномы! Почему бы нам не провести пару выходных на прополке и не засадить этот пустырь овощами, чтобы он действительно превратился в огород? — Дорогая, я постараюсь, — растерянно отвечал Артур, — но ты же понимаешь, может не получиться... — Понимаю, — резко отвечала Молли, — у тебя никогда не получается то, что нужно семье. Он в ответ просто обнимал её, ничего не говоря — и это злило её ещё больше. Нечего её жалеть, помог бы лучше! Потом ей становилось стыдно, и на это она тоже реагировала излишне бурно: начинала рыдать. Много позже, уже беременная в третий раз, Молли поняла, что Артур позвал близнецов, отчаявшись понять, что с женой. На протяжении всего обеда Гидеон с Фабианом бросали на неё встревоженные взгляды, и когда она в конце концов едва не надела им по кастрюле на голову, Фабиан авторитетно сказал: — Свершилось! Больше ты не будешь спрашивать нас, откуда мы взялись! — Точно! — подтвердил Гидеон. — Ты скоро сама узнаешь, на собственном опыте! — Артур, поздравляем! — И тебя, сестрёнка! — Вы ведь назовёте его Фабианом, верно? — Ты хотел сказать — Гидеоном, братец? — Я хотел сказать — Фабеоном! — А если девочка? — Хм... Близнецы глубоко задумались, а Молли опустилась на стул, враз раздумав попусту переводить продукты. — Знаешь, Артур, — сказала она, — а ведь эти двое шутов могут быть правы. И почти сразу ей пришлось отбиваться от трёх безумцев, никак не способных решить, они обнимают её или хватают на руки. Фабиан орал ей в ухо, что они не могут быть правы, а несомненно правы, потому что он проверил заклинанием, а Артур просто говорил ей все ласковые слова, которые мог придумать. Старшего ребёнка назвали Биллом — в честь любимого брата Артура. Тот, правда, на самом деле был Билиус, но не любил это имя ужасно. Молли подолгу сидела у колыбели и смотрела на сына. В голову лезли всякие ужасы — ведь в стране война, как можно в такое время заводить ребёнка? Что его ждёт? А с другой стороны — что же, стравливать его, коль скоро он завёлся? Молли качала младенца и перебирала в памяти все защитные чары, которые знала. «Лишь бы ты выжил, — шептала она, — лишь бы с тобой ничего не случилось». — Знаешь, милый, — сказала Молли мужу, — я тебя очень люблю, но отныне давай пользоваться чарами бесплодия. Я боюсь за наших будущих детей. — Да, дорогая, — грустно отозвался Артур. Он хотел много детей, она знала, но не мог не согласиться с её правотой. — Но потом, после войны, мы же восполним, правда? — Конечно! — горячо согласилась она. *** — Мама, ты не видела вилки? Джинни помогала накрывать на стол и явно сильно нервничала, ведь в доме гостил Гарри. — Сейчас поищу, дорогая. Займись пока заправкой салата. Иногда Молли мечтала, чтобы в её доме хоть на миг стало тихо. Совсем тихо, оглушительная тишина, какая бывала в доме её родителей. Но даже если она выходила из своей комнаты ночью, шла по дому, проверяя, не забыла ли сделать что-то важное, к ней со всех сторон летели звуки. Кто-то храпит, постанывает упырь на чердаке — надо зайти к нему, может, опять от окна дует, — громко тикают часы на кухне, переругиваются гномы под самым окном... Даже когда дети уезжали в Хогвартс, даже когда покинули отчий дом Билл и Чарли, тишина не смогла поселиться в Норе. На самом деле это и было счастье. Тишины Молли хотелось лишь иногда, когда она уставала от своей прекрасной, но ужасно беспокойной семьи, от своего дома, где вечно что-то шло не так, от себя самой. А счастье от того, что она живёт именно так, как мечтала, обнимало её всегда, каждую секунду — будто тёплая шаль, подаренная ей на Рождество дочерью. Молли даже заплакала тогда, расчувствовавшись: не только она вяжет домашним, вот и смена подросла! Молли бросила привычный взгляд на часы. Стрелка Чарли застыла в положении «на работе», зато стрелка Артура двигалась к позиции «дома». Очень хорошо, пора поторопиться. Где же, в самом деле, эти чёртовы вилки? Она ещё раз окинула взглядом стрелки на часах и улыбнулась. Подумать только, когда-то они с Артуром всерьёз пользовались чарами бесплодия! Но дети оказались против. Порой Молли казалось, что они просто сидели в засаде и ждали, когда же родители ошибутся. Ни одного промаха! Чарли появился после того, как Артур впервые пришёл домой сразу после боя. Когда Молли увидела его в совершенно непотребном виде — залитого кровью, в порванной одежде, — у неё внутри что-то оборвалось. Она плакала, залечивала те раны, которые поддавались стандартным целебным заклятиям, обнимала его... В общем, по колдомедицине Молли заслуживала хорошей оценки. Артур быстро пришёл в себя и со всей пылкостью ответил на её заботу. Вот только про чары бесплодия они тогда забыли напрочь. А Чарли этим воспользовался. Какое-то время всё шло нормально. Четыре года чары работали безотказно. А потом Молли прямо во время семейного пикника, на который они в кои-то веки выбрались, вернула остатки только что съеденного пирога в абсолютно неаппетитном виде. Диагностическое заклинание подтвердило беременность. Так они узнали, что в палочке Артура образовалась трещина. Видимо, попало какое-то боевое заклинание. Артур смеялся, говорил, что ребёнок ещё не родился, а уже помогает папе. — А я-то думал, что не так! — восклицал он, качая головой. — Почему часть заклинаний не срабатывает? Перси был ещё совсем крошкой, когда в семью пришла беда. Молли поняла это, после ухода близнецов обнаружив на каминной полке карманные часы Фабиана. Он не мог их забыть, он никогда с ними не расставался. Значит, оставил специально. Молли не знала, что делать. Предупредить? Кого, о чём? Фабиан всегда был силён в предсказаниях, если у него дурное предчувствие, значит, он уже предупредил всех, кого надо. Бежать спасать? Куда? Она взяла часы и расплакалась. Вечером пришёл Артур, бледный и уставший, и сказал, что близнецов больше нет. Он рассказывал что-то ещё, о тяжёлом бое, о том, как их пытались спасать... Молли уже не слышала. Она сползла по стене на пол и тоскливо выла, как зверь. Артур прервал рассказ на полуслове, сел с ней рядом и обнял. Так они и сидели на полу вдвоём, а из кухни доносился запах подгоревшей еды. Следующие пару дней Молли не помнила. Только ощущение мантии мужа под пальцами — он говорил, она цеплялась за него и не отпускала ни на секунду. Жалась к нему, как замёрзший ребёнок. Потом горе чуть отпустило, захотелось тепла... Когда она поняла, что беременна близнецами, наконец смогла заплакать. И только молила неведомо кого: «Пожалуйста, пусть их судьба будет не такой, пожалуйста!». А потом они с Артуром посмотрели на свою семью, пересчитали детей по головам и решили, что когда у тебя уже пятеро, как-то глупо использовать чары бесплодия. Всё равно цель, которой они хотели достичь, безнадёжно провалена. Когда родилась Джинни, вся семья Уизли безмерно удивилась. На протяжении нескольких поколений девочки в этом роду не рождались, и на Молли все смотрели, как на героиню, преодолевшую семейное проклятие. Да только проклятие, похоже, отомстило, развеиваясь. Больше Молли не беременела. Наверное, это и к лучшему. А не то она бы сошла с ума. Дети оказались невероятно беспокойными существами. Им вечно что-то было нужно, и Молли приходилось бросать важные домашние дела и бежать на отчаянный зов. Если же они помалкивали, это была весомая причина проверить, чем они занимаются, а не то можно без дома остаться. В доме вечно заводились животные вперемешку с опасными магическими тварями, откуда-то взялся упырь — не иначе дети же и притащили! — и оккупировал чердак. Терпение Молли испытывали каждую секунду, и первое время ей казалось, что рано или поздно она сорвётся. Она и сейчас порой мечтала о том, какими послушными стали бы дети, если наложить на них Империус. Семья была бы — загляденье! Чистый дом, ухоженный огород, сыновья-отличники, дочь-рукодельница... — Мама, я нашла вилки! — радостно закричала Джинни, показывая на потолок. — Вот почему они заклинанием не призываются, смотри! Молли подняла голову. Ну конечно. Вилки были закреплены на потолке при помощи проволоки, продетой под карнизами и наверняка обработанной заклинаниями. Вилками было выложено: «Мы любим маму!». — Фред! — закричала Молли. — Джордж!!! Близнецы возились с гномами и, конечно, «не услышали». Молли привычно сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, успокаиваясь. Нельзя, нельзя проклинать родных детей! Даже непрерывной икоткой! Тем более что они и из проклятья какую-нибудь мерзкую шуточку сделают. Станут, например, художественно икать за столом. Молли распахнула окно. — Фред! Джордж! Подите сюда, негодники! Как вам в голову пришло спрятать вилки, мерзавцы?! А если бы мы их не нашли?! Две невинные физиономии мгновенно появились. — Ты — и не нашла бы?! — Да быть такого не может! — Не может! Мы верим в свою маму! — Она самая умная! — И Джинни не хуже! — Ну что за дети мне достались! В доме гости, вот-вот отец придёт, Билл обещал приехать! А вы! Чуть не испортили такой чудесный обед! Да что же это такое!! В гостиной Рон успокаивал Гарри: — Да не переживай, мама покричит и успокоится. Молли, несмотря на то, что кричала и правда громко, прекрасно расслышала эти слова — с такими детьми надо ставить прослушивающие заклинания, иначе сюрпризов не оберёшься. Только личные комнаты сыновей и дочки были магически защищены от любопытства как самой Молли, так и кого-либо ещё: даже Фред и Джордж имеют право на личное пространство. «Покричит и успокоится...» Знал бы он. — Мам, ну ты же нашла! — И ничего не случилось! — Ааа, Фред, смотри, гном! Вернулся, негодник! — Ах ты! Близнецы сорвались с места и побежали за гномом. Молли вздохнула и закрыла окно. Если наложить на них всех Империус, они сбросят его к драклам. Так что только старый добрый Круциатус, других методов борьбы с младшим поколением не существует. Ещё можно проклясть так, чтобы любое гадкое слово обжигало язык, а после каждой «шутки» нещадно ломило спину. И палочки отобрать. Воспитание детей — сложный и длительный процесс. Но воспитать можно кого угодно. Главное — правильно разработанная система наказаний и поощрений. Молли посмотрела на близнецов, гоняющихся за гномом, и подумала: как хорошо, что она никогда не станет их воспитывать. Никогда. Ни за что. Она слишком сильная для этого. Слишком велика вероятность того, что ей удастся их воспитать. Когда родители кричат, это значит, что они бессильны. Поэтому Молли кричала на детей. Ей очень надо было осознавать своё бессилие, убедить себя в том, что она бессильна, что не может ничего с ними поделать. Потому что Молли Уизли, урождённая Прюэтт, не умела воспитывать иначе, чем её собственная мать. Или так — или никак. Выбор очевиден. Время от времени она злилась на них особенно сильно. Тогда приходило время зельеварения. Вечером, когда все ложились спать, Молли варила яды. Разные, и мгновенные, и те, что заставляют жертву долго корчиться в муках — в зависимости от настроения. Варила старательно, стараясь не ошибиться ни в чём. Потом наливала готовый яд в прозрачную колбу, любовалась идеальным оттенком, прикидывала, куда лучше его добавить, чтобы жертвы не почувствовали вкуса. И выливала в раковину. Тщательно отмывала всю посуду, которую использовала. И ложилась спать. Она никогда не говорила с детьми о своём детстве. Им не нужно было ничего о нём знать. *** Молли стояла в Хогвартсе. Уже начался май, потеплело, но она сейчас чувствовала лишь холод. У её ног лежал её боггарт — её мёртвый сын. Где-то вдалеке кричали люди, мелькали вспышки — она не смотрела в ту сторону. Молли Уизли смотрела в закрытые глаза своего боггарта. Наконец она медленно наклонилась и прикоснулась к нему. Провела пальцами по его щеке. Потом выпрямилась и хотела прислониться к стене, чтобы не напрягать лишний раз спину. Но услышала знакомый смех, мелькнули в неверном свете свечей рыжие волосы. Молли давно забытым, уверенным движением выхватила палочку и шагнула вперёд. — Не смей трогать мою дочь, сука! — сказала она, и её голос, непривычно холодный, отдался эхом под сводами. Молли Уизли давно забыла все тёмные заклятья — она очень старалась их забыть. Но когда это мешало настоящей чистокровной ведьме?