Если идти по сладкому следу

Жан со странным любопытством рассматривал Браус до тех пор, пока она, наконец, не подняла на него этот свой темный и напуганный взгляд, вопросительно выгнув бровь. Он глянул в ответ тяжело, поверх кружки, из которой отхлебнул роскошный подарок командира — чай. Напиток этот отдался в горле горечью подкупа и привкусом крови того мужика, которого командир пытал этим вечером. И вкусом Жанова молчания. И вкусом последнего вздоха, передавленного в горле виселицей. Тени, пляшущие на бархатисто-карей поверхности напитка должны были бы напомнить ему о присутствии Браус еще острее. И напомнили-таки. Такие же бархатисто-карие, теплые тени плясали в ее глазах, когда она смело смотрела в ответ. Когда краска на щеках оттеняла цвет ее глаз сильнее обычного, но она решительно не закрывала глаза, принимая всего его — неуклюжего, торопливого, разгоряченного запретностью действия и теплом ее тела. Сейчас, в этих карих тенях он видел не выгнувшееся тело под расстегнутой форменной рубашкой, не каштановые пряди, смешавшиеся с сеном, не пятна крови на том же сене и даже не те события, что к той конюшне, любовно вычищенной заботой Несса, их привели. Он видел Браус, да. Но не секс, не тепло, не раздражение, не робкую нежность или неловкую заботу и растерянность от собственных эмоций. Он видел, как из-под ее ног выбивают табуретку. Видел, как шея ломается, неприятно клоня ее голову набок, и эта тонкая, красивая девичья фигура плавно покачивается из стороны в сторону. И он рядом с ней. Пляшет в последний раз. Он допил эту горечь залпом, накинув плащ и перебросив ружье через плечо. И отправился в свой глухой угол на дежурство, предварительно бросив Саше еще один тяжелый, хмурый взгляд. И слегка мотнул головой. Незаметно. Пусть те кто здесь думают, что он ушел на пост. Пусть тот, кого он должен сменить, подождет еще немного. Моблит терпеливо стоял у двери, не шевелясь и скрестив руки на груди. Ханджи еще не заметила его появления, но заметит, как только закончит и повернется. Хотя заканчивать в ближайшее время она не собиралась. Его трогательная милашка или же его любимый командир? Он не до конца понимал, кто она сейчас, потому и молчал. Это командир пару часов назад не ответила на его вопрос, раздраженным жестом отмахнувшись и хлопнув за собой дверью. Это командир расписала речь для напарника Санесса, и ждала, когда тот очнется, велев и Моблиту готовиться к второй части кровавого представления. Но тому командиру ни к чему оттирать руки от крови вот уже десять минут подряд. Это больше подойдет восторженной девушке, стремящейся к знаниям и открытиям. Той доброй, и любящей весь мир. Той, которую он полюбил — ей подойдет смотреть с недоумением на собственные окровавленные ладони, и недоумевать, как же она могла докатиться до того, чтобы разрушать живое существо. Недоумевать, как эти руки не смогли защитить того, кто ей доверился, способные только мстить, но не закрывать и не беречь. Наконец, в его умиротворенном, спокойном теле шевельнулась эмоция. Пытки были для дела, поэтому Моблит не особенно расчувствовался от своего поведения и факта участия. А вот напоминание о том, что она страдает по его вине — этого было довольно, чтобы настроение испортилось, а внутри зашевелилось чувство вины. Все, что защищает она — защищает и он. Он должен был досмотреть. Должен был контролировать. А вместо этого теперь она винит себя в смерти священника. Моблит подошел к ней со спины, одной ладонью подавив ее испуганный вскрик, а второй накрыв ее руки над тазом с водой. И, как и всегда наедине, он воспользовался тем, что может говорить с ней свободно. Его тихий, хриплый голос, проговорил почти приказ над ее ухом: - Сядь. Его же твердая рука слегка подтолкнула ее в сторону диванчика у окна. И, как это и бывает наедине, Ханджи послушалась. Не из-за природной подчиненности натуры, а из-за его природной надежности, которая доставалась Ханджи-женщине намного реже, чем Ханджи-офицеру. Она впитывала надежность своего мужчины гораздо охотнее, чем Ханджи-офицер — надежность своего ассистента. Каждому человеку нужны свои личные психологические рамки, личные ритуалы для сохранения психического здоровья и личные... привязанности. Моменты, когда можно послушно положиться на кого-то другого, полностью отдав себя чужим рукам. Моблит набрал воды в кружку, прихватив с собой небольшую щетку. И сел рядом, принявшись методично и аккуратно отчищать кровь из-под ее ногтей. Ханджи только уютнее пристроила голову у него на плече. Щекотно дышала в шею, заставляя его немного напрягаться. Она как-то сказала, что ее возбуждает его запах. И с тех пор он обращал внимание на то, что она постоянно принюхивается, когда они вместе. А факт того, что она ищет то, что ее привлекает, нюхает его, обдает его теплым дыханием, дотрагивается до него — возбуждал самого Моблита. Саша вышла спустя несколько минут, накинув на плечи платок. Откуда здесь обычный, такой гражданский, такой женственный и цветастый платок с бахромой? Он, по сравнению со строгим сочетанием черной кофты и светлой юбки, выделялся ярким пятном. Впрочем, как и ее лицо. У Саши было очень чувственное лицо. Красивое. Жан по-прежнему думал, что лицо Микасы красивее, потому что она обладала тонкими и уникальными чертами. Азиатская кровь и необычность делали ее лицо интересным и отстраненно-далеким. Лицо Саши было таким же, как у них всех, только... красивым. Нет, не так... Красивым было обычное лицо Хистории. А лицо Саши было сексуальным. Ярким. Подвижным, живым. Ее глаза горели неприкрытой смелостью, какой-то природной игривостью. Губы в форме лука изгибались красиво и привлекательно, даже когда она громко смеялась. Полные, темноватые... Ее лицо было полно осенними, яркими красками. И карие глаза, и легко покрывающий скулы румянец и темно-розовые, пухлые губы — все было ярким. И чем скучнее она одевалась, тем ярче было это лицо. Тем сильнее ему хотелось сминать ее плечи под ладонями и не целовать даже, а кусать и облизывать эти губы. Он даже отошел на один шаг, чтобы не схватить ее прямо сейчас. Не здесь. Саша настороженно поглядела на него: - Жан? Как ее иногда просто понять. Иногда ее лицо — непроницаемая маска. Особенно в бою. Но иногда — она как открытая книга. Как сейчас, явно готовая обсуждать проблемы и заговоры, готовая к тому, что ей сообщат очередную плохую новость и ей придется хранить новые секреты и думать о новых проблемах. Усталая, загнанная и напуганная. Но явно забывшая, кому она отдала право искать ее тепла... явно забывшая, что они вообще-то могут так поступить — забыться друг с другом, забыть о своих страхах друг с другом, сосредоточившись только на теплой коже, возбуждении от скольжения ладоней и языков, от движения губ. Он, по крайней мере, не забыл и хотел всего этого. Хотел ее, хотел снова видеть и чувствовать, как эти ее потрясающие губы скользят по его коже и дрожат из-за него — для него. Без всяких криков боли, виселиц и полицейских преследований. Он достал из кармана мешочек, присланный ему пару месяцев назад из дома. Медовые яблочные дольки, посыпанные корицей — сладость и деликатес, который его мать готовила с самого детства. Раньше он получал их только когда болел, чтобы радовался и быстрее поправлялся. Они ассоциировались у него с чем-то особенным, редким... В тот раз они понравились ей особенно. В этот раз он не глядел на нее нагло, не дразнил. Только так же тяжело смотрел, медленно отправив угощение себе в рот и глядя, как в ее глазах, за усталостью и страхом мелькнуло удивление и растерянность. Рядом с дверью, прямо у их колен, находилась небольшая скамейка. Опавший, но еще зеленый и свежий лист очень удачно, пусть и одиноко лежал на сиденье, освещенный настенным керосиновым фонарем. Жан выудил другую дольку из мешочка, аккуратно положив ее на этот листик, и отступил еще на пару шагов в темноту. - Жан! На ее негромкий возглас из темноты раздалось только напряженное, но какое-то безэмоциональное: - Чшшш... Моблит отпустил отчищенный тонкий палец, осторожно принявшись за следующий. Контраст того, какими тонкими и хрупкими казались ее руки в его ладонях, осознание того, что он может сломать этот палец просто применив чуть больше силы, заставлял его напрягаться так же, как и ее дыхание у его шеи. Он попытался отвлечь себя, размеренно заговорив: - Я хочу, чтобы ты поспала минимум три часа. - Ага. Сны меня ждут потрясающие. Моблит помолчал, отставив в сторону кружку и щетку, и вытерев насухо ее чистые руки. Проделав процедуру спокойно и размеренно, он подхватил ее на руки, легко пересаживая ее с дивана к себе на колени и позволяя свернуться комочком в его руках, подтянув колени к груди и так же дыша ему в шею. Одной рукой играя с ее ступней, второй он привычно поддерживал ее спину, поглаживая пальцем обнажившийся кусок кожи на боку, прямо над поясом штанов. И говорил тихо, почти убаюкивающе: - Ты слышала сказку про конфетную фею? - С?.. сказку. Ее насмешливый, саркастичный шепот его не смутил, и Моблит спокойно продолжил: - Про бедную девочку, которую держали дома в черном теле, и которой ничего и никогда не доставалось. Она шла по лесу, и мечтала хоть раз в жизни попробовать настоящие, блестящие карамельки. Она слышала, что это самая вкусная сладость Королевства, что только во дворце за стенами далекой Шины ее делают, и сам король каждое утро лакомится карамелью. Ханджи тепло фыркнула ему в шею, скептически вставив: - Либо девочка была недалекой, либо сказка совсем уж древняя. - Может быть. Не знаю. Но суть в том, что она шла по лесу, мечтала об этом, и вдруг прямо на пеньке увидела яркую, красивую обертку, а внутри — карамельку. Она осторожно огляделась, думая что тот, кто обронил такое богатство, может быть поблизости. - Что она вообще в лесу делала? И дай угадаю — ее заманили конфеткой и продали в дом терпимости? - Цыц. Твое дело слушать. Она подошла поближе, огляделась, и увидела перед собой тропинку. А в нескольких шагах впереди, у поворота тропинки, лежала еще одна яркая обертка с карамелькой. - И она за ней пошла? - Пошла. Собирала карамельки в передник, и шла по тропинке. У угла стены в ряд и друг на друге стояли четыре ящика. Жан ловко поймал еще один листик, положив на него угощение. Саша, быстро заглотив первую дольку (прагматизм голодающего: в любой непонятной ситуации — ешь!), торопливо шагала за ним, тихо шипя: - Кирштайн, что тебе в голову стукнуло? Не разбрасывайся едой! Жан почти хохотнул, но молча завернул за угол, оставив по дороге еще один кусочек. Огибая здание так, чтобы оказаться в темном, необитаемом дворе, заваленным старой мебелью. Окна крепости сюда не выходили, кроме подвальных, и это было хорошо. В той части подвала никого не было, как и в этом дворе, где глухие стены защищали пространство от ветра, и создавая тихий островок тепла — напоминание о почти ушедшем лете. Саша показалась следом буквально через пару секунд, полыхая уже праведным гневом: - Я сказала не разбрасывайся едой, дурак! Жан молча, но стремительно оказался рядом, обхватив ее талию одной рукой и наконец-то впившись в эти ее невозможные губы. Мягкие, со вкусом яблока в меду и корице. Саша ошеломленно промычала что-то, слабо стукнув его ладонью по плечу. Но Жан уже брал то, чего так хотел, к чему стремился так, как испуганный ребенок стремится спрятаться под кроватью во время ночной грозы. Он укусил ее за нижнюю губу, слегка пососав и лизнув там, где причинил боль. Почувствовал, как ее тело расслабилось, а руки на его плечах напряглись, впиваясь пальцами в его мышцы. Восприняв это, как знак согласия, он сбросил с плеча ружье, не глядя прислонив его к стене, и притянув девушку еще ближе. Укутал ее тело полами плаща, скользил руками по спине, под этим ее цветным платком и не оставлял в покое ее все еще сладкие губы. Не знал, как они выглядели, но осознавал, что тишина места и глухие стены усиливают звук. И звук дыхания и не очень привлекательные звуки неопытного (ну и пусть, зато такого потрясающего!) поцелуя. Впрочем, как и звук ее выдоха, который при такой акустике получился похожим на стон. Или это стон и был? Жан, чтобы убедиться и прислушаться, оторвался от ее губ и поцеловал ее в шею, как раз над воротничком рубашки, выглядывающей из-под строгой черной кофты. Она действительно втянула в себя воздух резким вдохом, еще крепче вцепившись пальцами в его руку и инстинктивно откинув голову. Скорее притягивала, чем отталкивала. Но он понимал, что она ни о чем таком и не думала буквально минуту назад. Не приглашала его, не ждала и не хотела. И хоть он был уверен, что им нужно быть вместе еще раз, что это им на пользу, что это просто... естественно и необходимо в конце-концов, он все равно решил убедиться, что и она это понимает. Хотел, чтобы она сама этого хотела, сознательно, а не потому, что на нее напали неожиданно и без предупреждения. Он прижал ее к себе плотно-плотно и прошептал на ухо: - Ты боишься? Будущего? Саша поглядела в ответ, не кивая и не отрицая. Просто смотрела с вопросом, не понимая, к чему он клонит. А Жан положился на то, каким человеком он был обычно, а не когда держал ее в своих руках, изнывая от трудно контролируемой похоти. Наглость и честность в лоб всегда если и не помогали, то проясняли для него дорожку: - Я уже говорил за ужином. Нас могут повесить. К этому нельзя быть готовым. Но мы можем... Нас могут поймать уже завтра. И я тебя сюда заманил не потому, что ты можешь быть моим последним шансом побыть с девкой... Это потому, что с тех пор, ну... после того раза я все время смотрел на тебя, и хотел еще раз... тебя. Я хотел тебя. И если нас завтра поймают, я буду жалеть, что больше не был с тобой. Тогда было хорошо. Правда? - Правда. - И ты... ты боишься и переживаешь. А я не хочу, чтобы ты думала о плохом. Сегодня мы в безопасности. Правильно? И... - Жан... - Она перебила его, но тут же замолчала, оглядевшись поверх его плеча, - Не думаю, что тут это как-то... возможно? То есть фактически соглашалась, но не понимала, как именно. Жан немедленно подхватил ее на руки, усадив на стенку шкафа, который лежал на боку. Получался он на уровне их колен, так что ему было не трудно и усадить ее, и уложить на горизонтальную поверхность и навалиться следом, закрывая ее своим теплом и снова целуя и с эгоистичной похотливостью и с заботливой благодарностью. И все же... все же он не получил ясного ответа. Сознательного, ясного желания. Поэтому он остановился, взглянув на нее сверху вниз и спросив, к своей досаде и стыду, неожиданно робким голосом: - Можно?.. А Саша, будто специально его мучая, закусила губу зубами, отведя взгляд. Помолчала, мучительно собираясь с духом и наконец взглянула на него прямо и открыто. Как тогда. Потому что отказывалась бояться и робеть. Отказывалась стесняться. - Жан... поцелуй меня... погладь... Моблит закончил рассказывать про девочку, которая шла за карамельками, но не взяла чужого, даже не смотря на то, что больше всего об этом мечтала, и о том, как была восхищена конфетная фея ее поступком. Ханджи взглянула на него с усталой улыбкой: - И в чем мораль? - В том, что если ты делаешь то, что считаешь верным, ты обязательно получишь награду. Он пересадил ее поудобнее, подхватив плед и укрыв ее. Теперь она сидела между его колен, явно уставшая и уже даже готовая отдаться сну, но не способная на это из-за нервной энергии, которая никак не могла найти освобождения. Над их головами неожиданно раздался негромкий, рассерженный голос: - Я сказала не разбрасывайся едой, дурак! Моблит и Ханджи бросили удивленные взгляды на небольшое вентиляционное окошко, которое выходило в глухой и заброшенный двор крепости. Акустика тут была особенной, так что тихие звуки поцелуев и голосов, пусть и не все слова можно было разобрать, доносились до них достаточно четко. Как и последовавшие за коротким диалогом тихие вздохи и возгласы. И скрип старой мебели, тьфу ты. Прекрасно. Как раз то, чего ему не хватало... А хотя... Моблит замер, пряча ухмылку и краем глаза подглядывая за своей девушкой. Ханджи сонно моргнула. Возмущенно хлопнула глазами при звуке шлепка и тихо прошептала: - О, молодежь пошла... я надеюсь, это молодежь?! Моблит глубокомысленно кивнул: - Ну а кому еще в голову придет на склад за этим ползти? Нифа не такая... наверное. Ханджи тоже кивнула. Размеренное, рваное дыхание и короткие, задушенные стоны над головой заставили ее нервно поерзать. Моблит прикоснулся губами к местечку у нее за ухом, ловко скользнув ладонью за пояс ее штанов. Ханджи отчаянно попыталась сделать вид, что по-прежнему находится в полудреме, но выгнула спину и отвела одно колено в сторону, чтобы ему было удобнее. Не могла сопротивляться, хоть и поерзала ягодицами на доказательстве его возбуждения, прошептав с явной досадой: - Не думала, что этот день настанет, но я кажется не могу... Моблит шепнул на ухо совсем тихо, медленно: - Мы и не будем. Расслабься. Одновременное, медленное движение его пальцев расслаблению никак не способствовало. Ханджи обессиленно откинула голову ему на плечо, но постаралась звучать хоть немного возмущенной, когда тихонько выкрикнула: - Моблит! - Тихо. Просто расслабься. Это же не трудно?.. Ханджи только хватанула ртом воздух в ответ, инстинктивно сжав бедра из-за его действий. Моблита забавляла ее давняя и постоянная тенденция забывать, насколько он терпелив и упрям. Так что все ее ерзанья, попытки отстраниться и сбежать — не возымели никакого действия. Впрочем, судя по звукам над головой — у ребят осталось не много времени, а Ханджи... не тихая девушка. Моблит усилил напор, прикусив губами местечко на шее, где все сильнее билась жилка, и чувствуя пальцами, как пульсирует ее плоть, готовая к разрядке. Она дышала чаще, сбивчивее. Уставшая, она не могла сопротивляться ни его силе, сбегая от его настойчивости, ни своему наслаждению, отвлекаясь на что-то другое. Она была сама не своя до этого, и уж тем более никак не могла контролировать ни свое уставшее, нервное тело, ни свой разум. Она задышала реже, хватая воздух крупными глотками и задерживая его в себе надолго. Инстинктивно, но слабо двигала бедрами навстречу его руке все ритмичнее, и толчки эти были все короче и резче. Хорошо, что он мог безошибочно угадать нужный момент. Ее спина изогнулась еще сильнее, мышцы на руках буквально закаменели, вцепившись в край пледа. Моблит резко повернул ее голову к себе свободной рукой, и впился своими губами в ее губы, глотая ее низкий, в этот раз плаксивый и жалобный стон. Вовремя. Над их головой раздался хриплый, протяжный выдох и короткий, плохо слышный, но явный девичий вскрик. Моблит удобнее перехватил полностью расслабленное, как мертвое, тело Ханджи, укутав ее в отброшенное покрывало. Девушка дышала рвано, будто только вернулась с пробежки, но ее дыхание очень быстро успокаивалось. Кажется, она уснула сразу же после оргазма. Вот и хорошо. Что ей хорошо. И этим двоим. Моблиту же оставалось закусывать губу, чувствуя, как член натягивает штаны, упираясь в эту его любимую, тощую задницу. Впрочем он так же хорошо знал, что Ханджи умеет быть благодарной в ответ. Оставалось только вспомнить, насколько он терпелив и упрям, и подождать. Но это не трудно, видя, как она мирно спит. Хотя бы три часа. Оно того стоило. А свое он потом получит наверняка. Их же всех повесить могут, если поймают. Уж он-то себя не обидит.