Любить держаться за руки.

Весна отчаянно отстаивала своё место, отталкивая противную королеву холода в сторону. Её еле тёплые руки окутывали города, пытаясь согреть их. Получалось плохо, но она правда старалась. Её предшественница величественно восседала на облаках, ожидая, пока её соперница ослабит бдительность, чтобы вновь попытать своё счастье и вернуться в сей мир во всей своей красе: белоснежными хлопьями и ледяными узорами на стёклах. Борьба между ними шла непрерывно: то светило яркое, почти уже летнее, солнце, то шёл противный мокрый снег, который покрывал все улицы по утру, а к середине дня уже таял, то, как сегодня, по улицам гулял холодный ветер, пытаясь что-нибудь украсть и весело ероша волосы. Вжав голову в плечи и щуря глаза, мы быстро шагали против ветра, в надежде поскорее дойти до более уютного места. Белые пиджаки словно тянули куда-то назад, а сумки бились о бока, доставляя ещё больше неудобств. От соперничества зимы и весны страдали лишь живущие на земле существа. Ойкава, время от времени, хватался за рукав моего пиджака, словно проверяя, тут ли я ещё, не сдуло ли меня, не унесло ли куда-то далеко-далеко, на столько, что мы никогда не смогли бы отыскать друг друга. Я про это ничего не говорил и даже делал вид, что не замечаю этого, хотя, на самом деле, я совсем чуточку, но всё-таки, был рад этому. Сейчас, поздним вечером, шагая против ветра, мы не смогли бы согреть друг друга, но Ойкава знал, что как только мы войдём в мой дом, мою комнату, там будет постель и самые нежные, согревающие душу, объятия. А ради этого можно и померзнуть. Ветер, тем временем, становился всё сильнее и сильнее, раскачивал печальные голые деревья, поднимал пыль и задувал тревогу и детский страх в человеческие сердца. Казалось, что если мы с Дуракавой расслабимся, хоть на секунду, нас оторвёт от земли. Обычно короткая дорога превратилась в длинный, изнуряющий путь, казавшийся бесконечным. И солнце пряталось за грозно нависающими над нами тучами, а ветер уже свистел, пытался оттолкнуть назад. Мы с Ойкавой шли близко-близко, вместе сопротивлялись леденящим порывам. Калитки и двери захлопывались сами по себе. Когда мы с ним зашли домой, на улице уже начался мелкий дождь. Дождь вскоре перерос в ливень, барабанящий по окнам. Ойкаве нравилось слушать его. Ему также нравилось сжимать мою руку, лёжа рядом. - Если бы, когда мы были на улице, на нас налетел смерч, ты бы взял меня за руку, чтобы мы не потерялись, Ива-чан? Я вскинул одну бровь и усмехнулся, зарываясь пальцами в волосы Тоору. Самые шелковистые на всем свете. - Если бы на нас налетел смерч, я бы сделал злобное лицо. Он испугался бы и улетел. Но если ты захочешь, я возьму тебя за руку. - Ты умеешь управлять смерчем? – засмеялся Ойкава, переворачиваясь на бок и утыкаясь лбом мне в плечо. Его ладонь была тёплой и сухой, было приятно держать её в своей руке. Держаться за руки всегда казалось мне глупым. И я никогда бы не подумал, что смогу спокойно делать это. Если бы только я увидел себя со стороны… Наверное удивился бы. Или врезал. Потому что я всегда считал, что за руки держатся только влюбленные, открывшие друг другу сердце. А ещё я никогда бы не подумал, что мои отношения с этим парнем станут чем-то отличатся от того, что было между нами всю жизнь. - Удивлён? – Я прикрыл глаза и улыбнулся. – У меня даже есть один. Совсем ручной. А ещё редкостный дурак. Я был рад, что сейчас мы просто были тут вместе. Что я не один. Что тут так светло и Дуракава, который лежит рядом, такой тёплый, красивый, беспечный и глупый. Что сегодня у нас обоих хорошее настроение. Что весь мир разбился, как капли разбиваются о землю. Что есть только мы и никаких соревнований, бед и разбитых сердец. - Это я? – всё-таки спросил Ойкава, но я промолчал. Только слабо кивнул. Но, думаю, что Ойкава не увидел. – А, - снова начал он, - если бы лил дождь… И ты бы выбирал кому дать зонт, - мне или красивой девушке – кому бы… Дурак, он дураком и останется. - Девушке. Ойкава вздрогнул и повернул голову в мою сторону. Я не смог не рассмеяться. Это лицо было слишком детским. Таким, каким я запомнил его ещё лет десять назад. - Зато, если бы я заболел, у тебя бы была возможность поухаживать за мной. Но я бы не заболел, - увидев блеск в его глазах, заявил я. – А если серьёзно, то разве это не правильно – отдать зонт девушке? - Правильно, - как-то неуверенно кивнул Ойкава. И всё-таки в его глазах читалась какая-то детская, несерьёзная обида. Он даже чуть-чуть выпятил вперёд нижнюю губу. Он был, наверное, одним из самых глупых людей, которых я знал. Тем же временем, он был слишком умным. Ойкава и противоречия - это синонимы. Приближалась ночь, а небо как было серым, так и осталось. Я любил, когда из окна были видны звезды, но зимой небо было странного коричнево-серого цвета, а сейчас закрылось тучами. - А если бы я захотел поцеловать тебя, - подал голос Ойкава после нескольких минут молчания, - ты бы позволил? Если бы он захотел… Наверное, смотря какое у меня настроение. Может быть да, может быть нет. Неплохо было бы знать и намерения Ойкавы. Хотя, я всё же склоняюсь к тому, что позволил бы. Это же Дуракава. Какие к чёрту намерения. - Ты ведь позволил бы? Он быстро перевернулся, отпуская мою руку и навис надо мной, прожигая взглядом. Он улыбался, но глаза его были серьёзными. Как будто он что-то замыслил. Мы с Ойкавой правда мало целовались. Совсем мало. Не то, чтобы нам это не нравилось, просто… Было так мало подходящих моментов, так мало мест, где нас никто бы не увидел. Время на нежности не было. Не было времени на проявление эмоций. Где-то глубоко в душе я жаждал того, чтобы Ойкава уделял мне всё время, но это чувство окутывало слои благоразумия. Потому что странно быть совсем неразлучными. Даже для друзей детства. Если бы я сказал «Нет», разбила бы эта фраза сердце этому идиоту? Было ли у него сердце, которое чувствовало бы ко мне настоящую любовь? Серьёзно ли всё то, что происходит между нами? - Ты так долго молчишь, - уголок его рта дёрнулся, улыбка вышла немного нервной, - что мне становится страшно, Ива-чан. Если бы я сказал «Да», он был бы рад. Почему я всё ещё не сказал этого? Я сомневаюсь? - Разве мы уже не целовались, Ива-чан? Ойкава наклонился ко мне совсем близко и я чувствовал его дыхание на своих губах. Резкий порыв ветра дёрнул дерево, словно то была какая-то марионетка. Огромная ветка начала стучать в окно. Дождь, тем не менее, стихал, но ещё не собирался прощаться окончательно. Зима и весна воевали. Тепло и снег образовывали дождь. Я и Ойкава образовывали бабочек в животе и странную тяжесть где-то в районе сердца. - Если бы ты захотел поцеловать меня, ты бы поцеловал? – наконец выдавил я из себя. - Если бы ты позволил. - Я бы позволил, если бы ты поцеловал. - Тогда, - он наклонился ещё ближе, прикасаясь пальцами к моим щекам. Он провёл еле ощутимую линию до подбородка и чуть дёрнул его вверх, запрокидывая мою голову, заставляя смотреть ему прямо в глаза, - я хочу поцеловать Ива-чана. И я это сделаю. Потому что люблю Ива-чана и хочу целовать его всё своё свободное время. Его губы скользнули по моим, чуть приоткрывая их. Ойкава, даже не смотря на то, как он смотрел на меня, не смотря на бешенное желание в его глазах, всегда был нежным. Безумно. На столько, что я сходил с ума сейчас, лёжа под ним, чувствуя его тёплые губы и длинные пальцы, переплетающиеся с моими собственными. Он никогда не позволял мне зарыться в его волосы, чтобы притянуть поближе, чтобы углубить поцелуй и сделать его не просто приятным. Ему нравилось контролировать процесс. Я позволял ему это делать. В мире так мало вещей, над которыми может быть властен кто-то, вроде нас – самых обычных людей. Сердце бешено колотилось. Возбуждение застилало глаза, уши заполнились еле слышными стонами. Стонами то ли Ойкавы, то ли моими собственными. Если бы я увидел себя со стороны, то сгорел бы от стыда. Серьёзно ли всё это? Может ли это быть простым увлечением? Останется ли наша дружба, если пропадёт влюблённость? И что мне делать, если я найду кого-то, к кому буду чувствовать что-то вроде того, что я сейчас чувствую к Ойкаве? Что он сделает, если попадёт в такую ситуацию? Может ли быть так, что кто-то из нас притворяется? Могу ли это быть я? Может ли Ойкава посмеяться над тем, что я отвечаю на этот поцелуй после того, как всё закончится? Может ли всё закончится? Девять вопросов. И десятый, последний – люблю ли я Ойкаву здесь и сейчас? И как много у этого вопроса подпунктов, но важен лишь он сам. Сейчас. Здесь. Здесь и сейчас я правда люблю Ойкаву. И как же мне хочется верить, что он думает о том же. Поцелуй оборвался и Ойкава приподнялся, выпуская мои руки из своих, все ещё не открывая глаза. А когда открыл, то просто улыбнулся. И мне показалось, что все вопросы в моей голове – настоящий бред. Это всё… Это ненормально. Потому что обычно я кричу на него, могу даже ударить. Мы вместе идём домой, говорим о том, какой же упырь этот Ушиджима. Он пасует мне, а я впечатываю мяч в пол на другой стороне площадки. Но в такие моменты мы просто глупо улыбаемся друг другу. Мы словно и не «мы» совсем. Потому что никто, глядя на нас не подумает, что в дождливый весенний день мы можем лежать на кровати, держаться за руки, и прикасаться друг к другу так, как обычно друзья не прикасаются. Но целоваться с Ойкавой – приятно, слушать его глупые вопросы – весело, держаться за руки – одна из самых наших любимых частей.