Sternenkind

Резкая боль внизу живота заставила Ребекку Шагал ухватиться за расшатанные перила старой деревянной лестницы, ведущей на чердак. Доски угрожающе заскрипели, грозясь обрушиться — выдерживать вес дородной матроны с беременным животом в придачу становилось для них непосильной задачей. Ребекка вот-вот должна была родить, в связи с чем ее супруг, Йони Шагал, вторую неделю пребывал в состоянии суетливого беспокойства и старался почаще отлучаться из трактира, чтобы, не дай бог, не застать момент, когда все свершится. Вот и сейчас поблизости его не оказалось; Ребекка же тяжело опустилась на ступеньку, потому что терпеть боль стало уж совсем невозможно. — Хозяюшка? — послышался откуда-то снизу встревоженный голос Христины. — Случилось что? Приживалка появилась в трактире аккурат месяца за два до того, как Ребекка обнаружила, что беременна. Пять лет хозяйка придорожного трактира не могла родить Шагалу наследника: не помогали ни местные знахари, ни снадобья, ни мази, ни заговоры. Наконец, однажды на летней ярмарке к ней подошла женщина, которую никогда да этого в деревне не видели; одетая бедно, но чисто, с толстой косой, обернутой вокруг головы, косившая на один глаз Христина резко выделялась из толпы местных крестьян — и одежда ее, и повадки говорили о том, что занесло ее в эти края из дальних земель. Говорила она на местном наречии чисто, но какой-то чужеродный говорок был заметен, и жители деревни разглядывали ее с любопытством. Ребекка пришла на ярмарку, чтобы прикупить полотна, и пока стояла у прилавка, разглядывая пестрые ткани, кто-то взял ее под локоть: — Могу помочь в беде твоей. Ребекка отвлеклась от рассматривания рулонов ситца и встретилась взглядом с выцветшими бледно-голубыми глазами. — Все знаю, — ответила незнакомка на безмолвный вопрос, который Ребекка так и не успела задать. — Ребеночка тебе хочется, но не дает господь. Все знаю, все ведаю. Не бойся меня. Знаю, как помочь тебе, хозяйка. Способ верный, проверенный. Ну, принимаешь помощь мою? Что-то было в голосе женщины, что-то такое, от чего Ребекка с первого слова прониклась к ней доверием и симпатией, чего раньше не замечала за собой. В деревне чужаков не жаловали; немного их перебывало и в шагаловом трактире, все сплошь люди гнилые, темные, да и какому приличному человеку взбредет в голову свернуть с широкого тракта, чтобы в их деревеньку заглянуть? Ясное дело, большей частью головы лихие, но Христина другая была, такое тепло от нее шло, такая сила, что Ребекка тотчас же поверила ей, и не удивилась, что женщина все про нее знает. — Принимаю, — сказала она, — Принимаю, добрая женщина. Сам бог послал мне тебя, видать. Удовлетворенная улыбка скользнула по лицу Христины, и она, наклонившись, шепнула Ребекке на ухо: - Жди меня сегодня к полуночи. Калитку заднюю не запирай, приду тайно, ни к чему, чтобы видел кто. Сама не выходи, я к тебе поднимусь. Сказав это, поворотилась Христина и затерялась в толпе, только ее и видели. Ночью же пришла, как условились, в трактир, поднялась по старым ступеням неслышно, будто кошка, и поселилась в комнатушке под самой крышей. Сперва смотрели на нее подозрительно, но потом пообвыкли, глядя, как хозяйка ее привечает. За косящий глаз прозвали ее ведьмой, но при Ребекке молчали – побаивались. Так и зажила Христина при трактире, а в конце осени хозяйка стала раздаваться вширь, как на дрожжах росла. Раздувавшийся от гордости Шагал ожидал рождения наследника и уже придумывал, как будет учить сына уму-разуму. — Кажется… кажется, началось, — выдохнула Ребекка, прислоняясь спиной к стене, чтобы хоть как-то уменьшить боль. — Началось? — вопросила Христина снизу, и на лестнице раздались ее торопливые шаги. — Вот и славно, вот и хорошо, голубушка моя. — Вот и славно, — приговаривала она, укладывая Ребекку на соломенные тюфяки в своей каморке под крышей. — Ложись, ложись, матушка. Так легче тебе будет, а я сейчас боль прогоню, чтобы не мучилась ты. Пока Ребекка лежала, изо всех сил пытаясь не стонать, чтобы не услышали мужики, нянчившие кружки внизу в трактире, Христина проворно сновала по комнатке, то что-то смешивая в миске, то перетирая что-то в маленькой деревянной ступке, шепча какие-то слова странные на языке неведомом. Боль то накатывала, то отступала, и время будто остановилось. За узким оконцем под самым потолком потихоньку темнело, а ребенок все не шел, но Христина слово сдержала, и Ребекка боли почти не чувствовала, но зато окружающее казалось ей каким-то расплывчатым, липким, как кисель, и только голос Христины звучал ласково: — Потерпи, матушка, потерпи. Недолго осталось. Давно стемнело. Христина суетилась в углу, пеленая новорожденного, и тихо напевала что-то себе под нос. Поднявши глаза к потолку, Ребекка чуть было не вскрикнула: показалось ей, что смотрит на нее сверху кто-то черный, с глазами, будто уголья. И так холодно, так отчаянно вдруг стало, что Ребекке нестерпимо захотелось осенить непонятное черное крестным знамением. Христина, уловив, что к чему, тотчас же ухватила ее за запястье с силой, для женщины невиданной. Голубые глаза ее горели светом нездешним на пепельно-сером лице. — Не смей! — прошептала-прошипела она, буравя взглядом роженицу. — Кому говорю, не смей! Попробуй только — руки вырву! И припечатала, будто пригвоздила ее руки к постели, да так, что и не оторвать. Со двора раздался тоскливый петушиный крик, и Ребекка, разлепив пересохшие губы, силясь поднять неслушавшиеся руки, пробормотала: — К смерти кричат они ночью, к смерти… Христина, умру я. — Не умрешь, — голосом жестким, как камень, отвечала ей женщина. — Не умрешь, родная. А кричит и верно, к смерти. Девочка у тебя. Теперь отдохни. Ребекка закрыла вдруг налившиеся свинцовой тяжестью веки и провалилась в тяжелый, пустой сон. Разбудил ее пронзительный крик новорожденной. Ребенок лежал рядом с нею на тюфяке, суча маленькими розовыми ручками. В комнатке было полутемно, лишь узкая полоска лунного света, пробивавшаяся сквозь маленькое оконце, говорила о том, что на дворе снова наступила ночь. — Христина, — позвала Ребекка, силясь подняться и сесть. — Христина! Никто не ответил ей, и старая лестница не заскрипела, как бывало, под ногами приживалки. Огляделась Ребекка: грубо сколоченный стол был пуст, не было многочисленных мешочков и котомочек, не было и другой утвари, что всегда держала здесь женщина. На полу валялся всякий мусор, как будто давно никто не проходился по темному полу метлой, словно и не было никакой Христины. Малышка снова закричала, и Ребекка, тотчас порастеряв все прочие мысли, взяла ребенка на руки, чтобы впервые в жизни покормить. Редкий путник осмеливался подняться по лесистому холму, на вершину которого вела вымощенная серым булыжником дорога. Беспричинная жуть начинала одолевать смельчака еще на полпути, он останавливался, грозил кулаком видневшемуся на вершине древнему замку и поворачивал назад, в деревню, однако одинокая фигурка женщины, закутанной в простой домотканый плащ, упорно взбиралась вверх по холму. Страхи не тревожили ее, а волки, что бродили в здешних лесах стаями, выходили на дорогу и ластились к ней, словно дворовые псы. Заприметив на вершине черную фигуру, резким силуэтом выделявшуюся на фоне серого предрассветного неба, Христина улыбнулась самодовольно и откинула капюшон. — Я не ждал тебя так скоро, — низким, холодным голосом произнес хозяин замка. — Какую весть ты несешь, ведьма? — Вечно вы, немертвое племя, любите напустить страху, - смеясь, сказала Христина, поправляя белые как снег волосы. — Дитя появилось на свет, сразу как последняя звезда угасла. Зачем в трактир являлся? А ну как перекрестила бы тебя роженица? — Ждешь моей благодарности, ведьма? — А хотя бы и так, — насупилась женщина. — Ты свое дело сделала. То, что просила — получишь. Что еще тебе нужно? — вампир глядел надменно. — Должок теперь за тобой, — ответила Христина, и голос ее стал серьезным. — О том, что я от креста тебя уберегать буду, не договаривались. — Ты ничего более не получишь! — вампир обнажил желтоватые клыки, скалясь на ведьму, глядевшую на него, впрочем, безо всякого страха. — Нет за мной долга! — Зря ты так, — Христина посмотрела на него зло. — Я ведь и припомнить могу. Дитя у Господа вырвала, недаром родившихся с последней звездой мертворожденными называют. Большой грех на душу взяла. Нежить от креста святого уберегла. Верни долг, граф. Тотчас тонкие холодные пальцы с острыми когтями сомкнулись на ведьминой шее. Черные глаза смотрели в бледно-голубые неотрывно и с ненавистью. — Что ты можешь сделать мне, ведьма? Я прямо сейчас могу убить тебя, и не помогут тебе все твои заговоры и снадобья. Ступай отсюда, пока цела. Книгу, что хотела, забирай и уходи. Никогда фон Кролок не будет ни у кого в долгу. Разомкнулась стальная хватка, и Христина закашлялась, отступая на шаг. Вампир обернулся нетопырём и взлетел черной тенью над деревней, стремясь в замок, но у самой высокой башни ветер донес до него слова ведьмы: — Смерть приведет за собой дитя звезд, тобой созданное, ей и вернешь долг.