Наркотики бессильны

- Ну, тут… уютно, - бормочет Дин, входя в тесную спальню с одной кроватью в обветшалой хижине, служившей Касу домом уже сколько там лет. - Если бы я знал, что ко мне подселяют соседа, я бы прибрался, - на автомате огрызается Кас, хотя это явная ложь. Вряд ли он приложил хоть каплю усилий к уборке этого места с тех пор, как их разношёрстная толпа выживших заселила лагерь Читакуа; а какой в этом смысл? Он осознаёт это только сейчас, при виде Дина-из-прошлого, с хмуро-осуждающим видом стоящего посреди всего этого бардака, наркоманских причиндалов, использованных презервативов и страниц из Библии, вырванных когда-то в порыве пьяного отчаяния и разбросанных словно ураганом. Вот чем стал ангел Кастиэль. Добро пожаловать в будущее, Дин. Кас уже и забыл, что Дин мог заставить его чувствовать подобное – знание этого похоронено под годами горечи, желчи и ненависти, бывшей на самом деле не такой уж и ненавистью. Пройден полный круг. Всё вернулось на исходные позиции. Жирная линия и всё такое. И теперь, спустя столько времени, снова столкнуться с этим… он не знает, как вести себя, и его тщательно выдерживаемая маска беспечности грозит растаять, если он посмеет смотреть на Дина слишком долго. Он, впрочем, не уверен, что сможет удержаться. Этот Дин явно обременён своей огромной ответственностью, заметной по его опущенным плечам и тёмным кругам под глазами, но он ещё не утратил проблеска жизни и оптимизма, составляющего неотъемлемую его часть. Кас и не понимал, как значим был этот проблеск, пока он не исчез, но этот Дин… он тот, кого Кас помнит все эти годы, тот, ради кого он пал во всех смыслах этого слова. Кас разрывается между обидой за его участие во всём этом и жалкой благодарностью перед вселенной за такой подарок – и именно сейчас, изо всех возможностей, именно в ночь, которая определённо станет для него последней. Возможно, об этом и думал Дин – его Дин, настоящий, - когда сказал прошлому себе: - Можешь на сегодня завалиться к Касу. Он подарил Касу одну последнюю ночь с человеком, быть которым у него самого больше нет сил, в качестве какого-то извращённого извинения за то, что ушлёт его прямо к неминуемой и окончательной смерти. Кас смеётся при мысли об этом, потому что так и есть, и это просто до чёртиков извращённо. Даже по стандартам Дина. Он прекращает смеяться, когда Дин странно смотрит на него: такое поведение обычно не считается признаком полного душевного здоровья. За отсутствием лучших идей он, скрестив ноги, садится на потрёпанный коврик и лезет под кровать за древней бутылкой виски, подаренной ему Чаком на Рождество. Ярлык так облез, что даже не разобрать, что за марка, но алкоголь есть алкоголь, и он приятно обжигает внутренности. Дин подозрительно косится на протянутую ему бутылку, но Кас знает, что он никогда не откажется от выпивки в такой неловкой ситуации. Так и есть: после краткого колебания он принимает виски, садится напротив Каса и делает большой глоток, а потом таращится на горлышко бутылки так, словно это ствол ружья.　 - Ладно, валяй, - говорит Кас, когда это затягивается на целую минуту. Дин растерянно смотрит в ответ, и Кас закатывает глаза. – Я же вижу, что тебя что-то гложет. Считай, на сегодня я твой психотерапевт. В конце концов, у них есть время – выдвигаются они с утра пораньше, пока не рассвело, - и у Каса ещё есть дело накануне своей погибели. Дин качает головой, опрокидывая ещё один глоток жидкой храбрости, вытирает рот тыльной стороной ладони и возвращает бутылку Касу. - Просто думал кое о чём, что сказал мне, э, другой я. - Ах да. Я слышал, наш Бесстрашный Лидер провёл с тобой личную беседу, - Дин, услышав эту кличку, свирепо смотрит на него, и Кас улыбается, подозревая, что улыбка эта не из самых приятных. – Как-то мы в буран застряли в мотеле, где по телеку не было ничего, кроме «Шоу Рокки и Булвинкля» по кругу, - поясняет он. – Это показалось подходящим. - А ты тогда Борис или Наташа? - О, как оригинально, - огрызается Кас на автопилоте, но в груди что-то сжимается, потому что именно так Дин и ответил ему в первый раз, когда Кас использовал эту кличку. Тогда эта шутка была ещё почти забавной, а они хотя бы притворялись, что всё ещё чувствуют что-то друг к другу. Как время всё меняет. – Так что он тебе сказал? – он спрашивает не столько потому, что ему интересно, что Дин сказал самому себе, сколько потому, что хочет отвлечься от надвигающейся тоски, но Дин то ли не замечает отсутствия интереса с его стороны, то ли ему плевать. - О, просто что я должен сказать Михаилу «да», когда вернусь в своё время, если хочу, чтобы ничего этого не произошло. В смысле, это же и есть причина того, что Зак забросил меня сюда, он хотел показать, куда всё зайдёт, если я продолжу в том же духе, но… чёрт, я уже не знаю, что делать. А ты что думаешь? Кас громко смеётся, потому что не помнит, когда в последний раз кто-нибудь интересовался его мнением. Не то чтобы это мешало ему его высказывать. Он вот пытался высказаться по поводу завтрашней самоубийственной миссии – и к чему это привело? Он не знает, мелочно ли это с его стороны – осознанно пойти в ловушку, на верную смерть, без дальнейших возражений – и позволить сделать то же остальным, – просто чтобы сказать последнее «иди нахрен» в адрес Дина. Может быть. Он виновен и в худших преступлениях. - Неважно, что я думаю. - Ну, для меня важно, ясно? – огрызается Дин, и за его словами стоит неожиданно сильная горячность. Ну, в этом ведь весь Дин. Он всегда находит новый способ удивить его, даже когда Кас уверен, что потерял способность удивляться. Он моргает от неожиданности и торопливо прячет свою реакцию за самой несносной ухмылкой, которую он в состоянии изобразить. - Вот как, Дин. Не знал, что тебе есть дело до… - Боже, да можешь ты просто на пять минут прекратить паясничать? – Дин качает головой в до боли знакомом Касу жесте «нет слов». – Какого чёрта с тобой случилось, Кас? И не надо мне этого дерьма про «жизнь». - Ты не скажешь «да», - вздыхает Кас, потому что ответ на вопрос Дина был бы слишком длинным и нудным сочинением, на которое его сейчас не тянет, а его краткая версия звучала бы как «ты». Всё же в одном он уверен: Дин продолжит противостоять Михаилу, даже если это погубит их всех. Логически, рационально, Кас думает, что он не прав, что все они не правы, что полпланеты лучше, чем огрызок планеты. Но он больше не логическое и не рациональное создание, и такие мысли всегда неизбежно разбиваются о дикую панику, охватывающую его всякий раз, как он представляет, что посмотрит на Дина и увидит кого-то другого, глядящего на него его прекрасными глазами. - Почему ты так уверен? – Дин говорит тихим дрожащим голосом, а Кас привык к выкрикиваемым им командам и угрозам. - Ты не скажешь «да», Дин, - на этот раз это звучит как приказ, и Кас почти чувствует тяжесть призрачных крыльев за спиной. Ты не скажешь «да». Я никогда тебе этого не прощу. 　 + Касу немного требуется на то, чтобы потерять интерес к алкоголю, и он старательно избегает взгляда Дина, шаря по ящикам в поисках косяка, который он свернул с утра и так и не скурил. Он знает, что без толку объяснять что-то Дину, призраку из прошлого; чтобы полностью осознать происходящее в их извращённой реальности, нужно было прожить пять лет настоящего ада на земле. Найдя искомое, он поджигает бумагу ловким щелчком зажигалки, глубоко затягивается и смакует ощущение сладкого благоуханного дыма, тяжело оседающего в лёгких. Дин настороженно качает головой, когда Кас предлагает и ему, и Кас ухмыляется, затягиваясь снова и уже начиная проникаться приятным плывущим ощущением, словно его отрывает от остального мира. - Этток травка, - поддразнивает он, не упоминая о том, что кое-что покрепче припасено на утро. – Это конец света, Дин. Побудь живым. - Поверить не могу, что теперь ты чёртов наркоша, - еле слышно бормочет Дин, словно думая, что Кас не услышит, но, видимо, передумывает и тянется за косяком. Что-то внутри Каса холодеет при этих словах, хотя в них нет ни капли неправды. Но Дин – этот Дин – не был здесь, он не проводил каждое мгновение в убежище мрачности и отчаяния, и всё же он чувствует себя вправе сидеть здесь, на руинах того, чем стал Кас, и осуждать его способ дожидаться смерти. Может, Кас и беспечен, но он не дурак. Всё несёт в себе риск; после неудачного прихода он может на дни превратиться в дрожащую беспомощную массу, но удачный может заставить его поверить, что он снова может летать – почти. Он, правда, ещё не нашёл наркотик, поднимающий его к таким же высотам, как Дин. Если он вообще существует, если есть такая эфемерная формула, кому-то явно стоит разлить его по бутылкам и выпустить в массовое производство. Это будет кое-что опасное и вызывающее привыкание, а ещё могущее стать причиной головных болей и случайных приступов мученичества, но оно будет того стоить, как ничто другое. Его затуманенная цепочка мыслей прерывается покашливанием подавившегося Дина, будто пытающегося выплюнуть лёгкое. Про себя хихикнув, Кас отбирает у него косяк и встречает его свирепый взгляд. - Давно не пробовал? Из-за какого-то внезапного озарения он подносит косяк к губам и снова вдыхает, на этот раз удерживая дым в лёгких, и подбирается к Дину, чуть ли не усаживаясь ему на колени. Дин широко распахивает глаза с чуть расширившимися зрачками, и Кас на мгновение застывает, давая ему возможность взбеситься или отстраниться, но Дин не делает ничего из этого, и Кас наклоняется к его губам, распихивая их языком и выдыхая в его рот дым марихуаны. Когда он отстраняется, Дин тянется за ним, и внутри Каса вспыхивает слабая победная искорка. Он и сам так же познакомился с наркотиками – бывшая студентка Шона, с тёмной кожей и красными губами, выдыхала дым в его горло, пока его не унесло, а потом рассказала ему, как её жениха разорвали демоны у неё на глазах. У каждого в Читакуа есть похожая история, и многие рассказали свои Касу, потому что он слушает, а потом делает всё, что может, чтобы помочь им забыться. Ирония этого от него не ускользнула: в последние дни в нём осталось больше человечного, чем в ком угодно другом. В этот раз Дин выдыхает ровнее, и сероватое облако рассеивается над их головами, обволакивающе и приторно-сладкое. Их взгляды встречаются и не расходятся, и на одно прозрачное мгновение возникает ощущение, что вернулись старые добрые времена. Кас так близко, что мог бы пересчитать веснушки на носу и щеках Дина, различить каждый оттенок зелёного в его глазах, и он бесстыдно таращится, впитывая каждую мелочь после того, как годами отказывал себе в этом. Дин неловко ёрзает, нарушая момент, и с покашливанием отводит взгляд. Кас широко ухмыляется, изображая беспечность, пусть внутри он и раскалывается на части. - Я тебя смущаю, Дин? Дин раздражённо выдыхает и за отвороты армейской куртки рывком тянет его на себя, вынуждая опереться надёжнее, чтобы не рухнуть. Кас внезапно оказывается почти сидящим на Дине и отчётливо ощущает эффект своих действий: к его боку прижимается кое-что, намекающее на зарождающееся возбуждение. Ухмыльнувшись, Кас развратно трётся о Дина, не обращая внимания на втрое участившееся сердцебиение и стремительно приливающую к югу кипящую кровь. - Если ты скажешь, что это твой пистолет, я буду страшно разочарован. Дин закатывает глаза, но всё же к его лицу приливает кровь; Кас восторгается этим – он уже почти забыл, как легко когда-то было вогнать его в краску. - Кас, - выдыхает Дин с почти отчаянным надрывом, - скажи, ты и я, мы когда-нибудь… Он замолкает, но Касу не нужно слышать окончание вопроса, чтобы его понять. Он смеётся, без привычной горечи, и перебирает в памяти все места и позы, в которых они трахались. Они бывали друг с другом неторопливы, осторожны и восторженны; те занятия любовью на мягких простынях происходили, кажется, жизнь назад. Они бывали грубы и невнимательны, спихивая брюки к бёдрам в тёмных закоулках; свирепы и покрыты кровью после зачистки десятков кроатов или демонов. Убогая история их мотаний с побережья на побережье пост-апокалиптической Америки – это порнографический роман, написанный на сломанных мотельных кроватях и заброшенных складах на всём пути от Нью-Йорка до Невады. Кас откладывает косяк и проводит большим пальцем по нижней губе Дина, пытаясь вспомнить, как всё начиналось. - Мы уже ходили в бордель? – спросил он. Дин хмурится: - Да, недели три назад, а что? Кас наклоняется к нему с таким видом, словно хочет посвятить его в тайны вселенной. - Я хотел, чтобы ты трахнул меня тогда. Когда ты сказал, что не дашь мне умереть девственником, я надеялся, что ты позаботишься об этом сам. Дин мученически стонет и рвётся поцеловать его. Этот поцелуй при всём желании не назвать нежным; он беспорядочный, мокрый и чертовски грязный, они сталкиваются зубами и царапают друг друга щетиной, слюны слишком много, Дин пропихивает язык ему в глотку и слишком крепко стискивает его волосы. Но Кас отдаёт столько же, сколько получает, потому что в этом он хорош, потому что Дин целует его словно со страстью, будто ему не плевать, и Кас тщился найти проблески этого человека в глазах незнакомца дольше, чем хотелось бы думать. Он с невероятным усилием отстраняется и поворачивает голову, щекоча ухо Дина своим дыханием.　　 - Дин, - шепчет он; ему не нравится, как непривычно дрожит его голос, но, скорее всего, он при всём желании не смог бы с этим ничего поделать. – Ты нужен мне. Пожалуйста.　 Он уже умоляет, что давно зарёкся делать, но он нуждается в этом, как нуждается в дыхании, сне и прочей грязи, делающей его человеком.　 Дин отстраняется и смотрит на него; по его лицу пробегает тёмная обеспокоенная тень, похожая на тень сожаления и неуверенности – и на одно ужасное мгновение Касу кажется, что он ему откажет. Но Дин расслабляется, взволнованно выдохнув, и Кас понимает, что победил. Дин никогда не мог ни в чём ему отказать – ни в одной вселенной. 　 + Всё дальнейшее кажется расплывчатым; голова словно затуманена, и Кас не уверен, что дело в наркотиках. Они каким-то образом добираются до кровати и избавляются от одежды: ботинки сбрасываются без развязывания шнурков, рубашки срываются, джинсы и трусы сталкиваются вниз одним торопливым движением. Сейчас вряд ли кто-то занимается сексом совсем без одежды, и почти все спят в обуви: всегда есть возможность нападения посреди ночи, и никто не хочет оказаться попавшимся кроатам неудачником. Сейчас Касу плевать на это – на всё. Завтра он, скорее всего, умрёт, так что остальное не имеет значения. Кожа Дина почти такая же гладкая и чистая, как тогда, когда Кас – Кастиэль – вырвал его из ада. На нём нет пересекающихся ран, привычных взгляду. Напротив, его захватывает множество заработанных Касом за последние пять лет шрамов, и он ласкает их ловкими пальцами и проворным языком. - Что тогда случилось? – спрашивает он рассеянно, всасывая длинную розовую линию на его шее. - Вампиры, - хрипло выдыхает Кас, впиваясь пальцами в его бёдра и не думая о возможных синяках. Теперь эти создания почти вымерли: Люцифер постепенно лишал их источника пропитания. И те, кто остался, невероятно голодны – Кас и Риса узнали об этом, наткнувшись на гнездо во время разведывательной вылазки. Дин продолжает продвижение по его телу, уделяя внимание каждому шраму, пока Каса не начинает потряхивать от нетерпения. - Кас, - выдыхает Дин слишком уж надрывно и слишком искренне, - Кас, мне так жаль… - Прекрати, - огрызается Кас, вдруг ощущая раздражение. Может, ему осталось не так много, но он старше Дина на тысячелетия, и чего он не выносит, так это человеческих извинений за сделанный им самим выбор, за выбор, который он сделал бы снова и снова, и ещё тысячу раз, прекрасно зная о последствиях. – Мне твоя жалость не нужна. Дин словно хочет сказать что-то ещё, и Кас в нетерпении приподнимается и тянется опустить ладонь на выжженный им жизнь назад отпечаток на плече Дина. Он так сильно впивается пальцами в кожу, что оставляет и новый отпечаток.　 - Что бы со мной ни стало, никогда не забывай, кто вытащил тебя из ада, брыкающегося и кричащего, кто восстановил твои кости из пепла и плоть из золы. Это значит, что ты мой, Дин Винчестер, и даже не смей брать на себя ответственность за мои действия, даже если они и привели меня сюда. - Боже, ты такой самодовольный, - бормочет Дин, закатывая глаза, и тянется за новым поцелуем, на этот раз более неторопливым, осторожным и почти бережным; часть Каса хочет противостоять ему, но это совсем крохотная часть, и гнев быстро испаряется. Он ощущает прикосновение к своему животу члена Дина, оставляющего на коже влажные следы, и тянется к нему рукой, заново вспоминая его очертания, проводя по головке большим пальцем и не сдерживая ухмылки, когда Дин стонет ему в рот. Кас выгибается, выдыхая ответный стон, когда поцелуи Дина спускаются к впадинке у его шеи.　 С самого начала своего сексуального просвещения Кас принимал участие в самых необычных и изобретательных утехах из известных человечеству и перепробовал множество техник из Кама Сутры; человеческие табу казались ему странными и нелепыми, и он никогда не стыдился своего (тем более что не совсем своего) тела; он с головой окунулся в омут так называемых сексуальных извращений и не ощущал никакой вины или робости. Он бывал с мужчинами и с женщинами, со многими одновременно. И всё же сейчас ему не с чем сравнить то, как Дин прижимается к нему, то, как они трутся друг о друга, одинаково позабыв о сдержанности из-за таких простых подростковых искушений. Дин выдыхает несогласный стон, когда Кас выпускает его член, и этот стон становится куда развратнее, когда Кас языком проводит по своей ладони широкую влажную полосу и обхватывает на этот раз их обоих. Кас и сам не сдерживает шумного выдоха от невероятного ощущения; его ладонь сжимает два члена, их головки истекают смазкой, и он с нарастающей несдержанностью приводит их в состояние полной боевой готовности. Наверное, стоит сказать, что презервативы и смазка лежат в шкафчике у кровати, но Дин там, где ему хочется, и он не смог бы прерваться при всём желании. Он уже близок; яйца поджимаются, когда Дин больно кусает его в плечо. Кас шире разводит ноги, и Дин легко устраивается между ними, заполняя словно именно для него созданное пространство. Он то ли рычит, то ли хнычет, и его рука присоединяется к руке Каса; они сплетают пальцы, толкаясь навстречу друг другу, и почти в унисон движутся к единой цели. Дин кончает первым. Он поднимает лежащую на плече Каса голову и с нечитаемым выражением лица смотрит на него; зелень его глаз почти полностью скрыта расширившимися от похоти зрачками. Он едва успевает прохрипеть имя Каса и, на мгновение застыв, содрогается и ловит губы Каса в обжигающем неряшливом поцелуе, выплёскиваясь на их соединённые руки. Издаваемых им звуков, полузадушенных неразборчивых стонов и надломленных тихих «о», более чем достаточно, чтобы толкнуть Каса за край; спустя всего пару движений ладони он падает в ту совершенную, безграничную бездну, где вокруг темнота, а он снова величественен. 　 + Кас сидит у сломанной спинки кровати, прижав колени к груди, и чувствует себя обнажённым, что никак не связано с его раздетостью. Он ощущает на себе взгляд Дина, сверлящий дырку у него в голове; будь это кто другой, он выпер бы его, чтобы выспаться – и ему и сейчас хочется это сделать. Но Дин, скорее всего, забредёт куда-нибудь и убьётся; пусть он бесстрашный охотник, великий Дин Винчестер, всё же он не знает правил этого мира и уязвим почти так же, как любой гражданский. - Ты не думаешь, что выживешь завтра, - говорит Дин, нарушая неловкую тишину. Кас чуть улыбается, потому что Дин всегда был умён и проницателен, пусть сам и не верил в это, пусть и относил это на счёт Сэма. - Может, выживу, может, нет. Всё равно не важно, - в ответ на недоверчивый взгляд он добавляет: - Посмотри на меня, Дин. Чего ради мне жить, а? Мы все и так лишь сидим и ждём смерти. Если я умру, то сражаясь.　　 Дин с мгновение таращится на него и недоверчиво выдыхает: - Чувак, ты просто полон дерьма. - Верь, во что хочешь верить, - вздыхает Кас, слишком уставший для споров. – Какое тебе вообще дело? Насколько тебе известно, я вообще могу оказаться ненастоящим.　 Он раздумывает над этими словами и находит их несколько остужающе-успокаивающими. Возможно, его существование – лишь плод воспалённого воображения Захарии. У этого ублюдка всегда было больное чувство юмора, и он без сомнений испытал бы извращённое удовольствие, видя, как низко пал его бывший подчинённый. С этой радостной мыслью он забирается под потрёпанное одеяло, поворачиваясь к Дину спиной и подчёркнуто обрывая разговор. Голова всё ещё немного кружится, и ещё не исчезло приятное посторгазменное ощущение, от которого хочется проспать неделю, но холод уже начал пробираться под кожу, вымораживая его изнутри. После падения Кас чувствительнее большинства и к холоду, и к жаре, и приступы находят на него без предупреждения – обычно после выматывающих усилий. Он представляет, как кровь замедляется и превращается в лёд, и пытается подавить дрожь, но Дин всё равно замечает. Конечно, он замечает. - Холодно? Кас закатывает глаза и старательно не пожимает плечами. - Иногда накатывает. Пройдёт. После недолгой тишины простыни шуршат, и Дин забирается к нему под одеяло. Мгновение спустя он уже прижимается к его спине и забрасывает на него руку. Он излучает благословенное тепло везде, где они соприкасаются. Касу хочется отстраниться из дурацкого упрямства, потому что он годы не позволял себе подобного, а Дин приходит и за одну ночь всё крушит, но он решает, что у него нет силы на споры, и тает в его тепле. - На этот раз я всё сделаю правильно, обещаю, - голос Дина полон такой яростной надежды и решимости, что Касу хочется вытрясти их из него. Надежды нет. – Я не стану им. - Не давай обещаний, которые не можешь выполнить, - резко говорит Кас. Разве Дин не обещал ему того же раньше? Разве он не нашёптывал ему, на дешёвых простынях ли, на заднем ли сиденье своей любимой машины: Ты совершенен, Я никогда тебя не оставлю, Я люблю тебя, Я люблю тебя, Я люблю тебя. Это лишь слова, пустые слова. Больше Дин ничего не говорит, и Кас делает вид, что не замечает мягкого прикосновения губ к шее. Он ещё, кажется, часы лежит без сна, слушая, как замедляется дыхание Дина. Впервые после того, как его крылья сгорели, оставив его в этой антиутопичной пустоши, несмотря на то, что произойдёт завтра, заснув, он наконец спит спокойно.