Пролог
Глухой выстрел. Звук разбитого стекла. Губы, разинутые в беззвучном крике — кроваво-алые, вызывающие похотливые ассоциации. Жертва ощупывает свою грудь, каблуки ее лакированных туфель заставляют ее холодеющее тело потерять равновесие. Она оступается, хватает руками воздух и падает. Ее нескладное субтильное тело при падении кажется статуей, которая вот-вот разлетится вдребезги. Тёмная фигура напротив неё делает рывок, цепляет плащ убитой и смягчает падение, не давая ей "разбиться". Тело ложится мягко, словно перо на морскую гладь. Убийца поворачивает голову убиенной дулом пистолета набок, кладёт оружие рядом, и на укрытом тенью лице мелькает грустный оскал. Светлые кудри мёртвой девушки красиво разметались вокруг головы, замерли щупальцами медузы, готовыми в любой момент ударить того, кто посмеет их коснуться. Убийца стягивает с длинных пальцев медицинские перчатки, достаёт из кармана другие — кожаные. Перед тем, как натянуть их, на прощание тёмная фигура ласково проводит пальцами по нежной, как сливочное суфле, коже и красным губам, целует убитую в лоб. А затем так и уходит с лёгким скрипом кроссовок по асфальту, немного замарав белую резину кровью. Уходя, замирает в дверях, снимает фетровую шляпу и складывается в театральном поклоне по направлению к бездыханному телу. И, наконец, отбрасывает длинную тень, освещённая солнечным сиянием извне, и исчезает в кольце света.***
Луна на тонкой серебристой верёвочке огромным йо-йо висит за окном. Старая высотка на пустыре, освещённая металлическим сиянием, кажется, вот-вот развалится под весом собственной тяжести. Здание выглядит живым, полыхающим во тьму жёлтыми глазами чудовищем. В нём маленькая квартира — крошечные три комнаты, кухня и ванная, кубический противно визгливый телевизор на одной из тумб, всего одна кровать и миниатюрные лампы накаливания, висящие повсюду. В доме кипит чайник, свистя и важно покашливая, привлекая к себе внимание. Этот свист, оглушающий и всепроникающий, рвёт звуковой вакуум пространства и застывает в мгновении. А затем утихает, поглотив собой все звуки. Двое людей, молодая девушка и парень, сидят напротив, сверля друг друга взглядами. Они о чём-то беседуют, но нить разговора постоянно ускользает, повисая в воздухе и натыкаясь на невидимые препятствия. Ниточки их беседы заполняются сиреневым свечением, они становятся плотными и осязаемыми, образуя барьер между двумя разговаривающими, и, чем больше они говорят, тем больше этих нитей становится. Иногда рядом появляются жёлтые, красные и синие нити тоже, они вьются от одного из говорящих к другому и, ужаленные одной из фиалковых нитей, отступают. Взгляды каждого замирают на собеседнике, стеклянные и внимательные. Чёрные микросхемы волос, алые губы, ленточки вен под глазами. Нити вокруг них перестают жалить друг друга, словно змеи, изогнув головы и выжидающе оборачиваясь к разговаривающим. С губ девушки срывается прочный, натянутый красный трос и, минуя все барьеры, достигает её визави. Красные нити троса проникают ему глубоко под кожу, рвут сети вен, капилляров и тонкие слои эпителия, ненасытно пожирая и проторивая себе дорожку. Его кожа бледнеет, обращаясь в плотное суфле. Красные проводки движутся дальше, различимые под тонкой его оболочкой, и пульсируют. Ужаленный кладет голову на стол, прижимаясь щекой к металлической поверхности, и укрывает своё ухо кружечкой из фаянса. У него возникает желание взять и позолоченную чайную ложку тоже и размешать ею мысли в своей голове, но он просто повисает, как всё в этой комнате, и безжизненными глазами смотрит в стену напротив себя.***
В это время в соседней квартире горит одна лишь свеча, наполняя своим тусклым желтоватым свечением всё вокруг. Царящая тут тишина делает полутьму комнаты более полной и довершенной. Пламя свечи – округлая точка, и эта точка отбрасывает совершенно маленькую тень на стене. На кровати — два копошащихся и борющихся, перетекающих, изгибающихся в полутьме тела. Горячее дыхание губы в губы, длинные тёплые пальцы ощупывают живот, рёбра, ключицы. Ладони сжимают плоскую грудь, затем уступают место в поиске языку и рту. Резкость, угловатость, желание. Тихий шёпот рвёт разреженную тишину: — Ты уверена? Поцелуй. Он дарует солёный вкус кожи и пота, снятый с чужого языка. Вкус своей кожи и чужих губ, и вкус чужого безумия. — Я… — тяжёлый вздох. Тела переплетаются в объятии, одно из тел замирает и властвующе нависает над другим, но затем клонится вниз, прихваченное худыми ногами и обвитое ими. Сцепленные в объятии люди становятся похожи на бесформенную кучу из человеческих конечностей. Горячие облачка пара обжигают кожу - две головы, прижатые к шеям друг друга, безобразные и прекрасные, руки, впивающиеся в упругую, чуть влажную плоть. Крючки пальцев запускаются в жёсткие короткие волосы, болезненно вцепляются в них, осторожно приглаживают. Болезненность и сиюминутное отчуждение заполняются чувственностью и нежностью. Андрогинные фигуры вновь переплетаются, как змейки, и образовывают кокон. Их хаотичное копошение прекращается, заменяясь тихим, статичным объятием, из которого время от времени вылетают вздохи. Свеча погасает. Точнее, как будто отражённое стенами, ее сияние замыкается само на себе и перенаправляется внутрь воскового тельца, поглощая все блики комнаты. Дверь квартиры приоткрывается, и внутрь проскальзывает бесформенное, бесцветное существо в человеческий рост, обвитое красными, жёлтыми и фиолетовыми светящимися проводками. Существо занимает собой табурет, прижавшись тем, что должно являться спиной, к стене. Существо обхватывают одними бесформенными отростками другие бесформенные отростки чуть ниже этих, и на секунду в этой бесформенности проявляются острое девичье колено, тонкие трясущиеся пальцы и окровавленное запястье. Существо смотрит на двух блаженно обнимающихся людей, не видящих его.***
Декорации сменяются. За окном этой комнаты бушует только что наступивший рассвет, но, стоит выйти за порог — и тьма ночи поглотит тебя и обглодает твои кости. Из-под ворсистого болота выкарабкивается хрупкая девушка, стягивая собой белую простыню и заматываясь в неё по щиколотки. Она подходит к зеркалу и осматривает своё статичное, замедленное изображение в нём. — Мне кажется, я тебе неинтересна. Она обращается к болоту и наматывает на палец длинную светлую прядь. Сдувает её с лица, вновь с недовольством оглядывает своё отражение. Смотрит на укрывающуюся пледом фигуру, и из-под ворсистости выглядывает только макушка головы – чёрный дикобраз – и точёная, составленная из геометрических тел, лодыжка. Болото волнуется, движется и рвётся. Из его утробы показывается другое женское существо, тот самый чёрный грызун. — Все нормально, — сонный голос, осторожный зевок в тыльную сторону ладони. — Иди ко мне. Дикобраз вцепляется в округлые бедра и подтягивает к себе почти бесплотную человеческую субстанцию, состоящую из завихрений и кривых и плавных линий да копны светлых проводков. На лице девушки из кривых линий губы капризно складываются в подобие улыбки. Они снова обнимаются, и голова одной из них, уютно упокоившись, опускается на чужое жилистое плечо, и больше той девушке не хочется задавать вопросов. Они слушают дыхание друг друга, гладят острыми пальцами нежные запястье и изгибы локтя, и никаких ниточек между ними не появляется. Никаких. Алиса по имени Дикобраз. Точнее, дикобраз, зовущийся Алисой, и Эйри. Эйри — нескладная, состоящая то из кривых и резких линий и штрихов, то нарисованная мягкой пастелью. Алиса — это некто, сумевший удержать вместе множество геометрических фигур и шестерёнок и состоящий из них. Эти двое, столь не похожие и ничем не объёдиненные, притянулись к друг другу волей случая и новых законов притяжения. Мир, в котором они живут, состоит из энергий и субстанций, и из фигур, и из различимых глазу молекул, и из волн, а некоторые люди сплошь состоят из засохших цветов и отпечатанных на старом принтере открыток. Единственная мечта Эйри — умереть. Она мечтает дожить до следующего дня и увидеть, к чему он ее приведёт, но этого не будет. И, в глубине души осознавая это, Эйри просто стремится к забытию. Алиса же мечтать не умеет, она забыла свой дар к мечтаниям. На самом деле, конечно же, о каждой из них это неправда. Эйри не знает о том, что ее единственная мечта — встреча с косой Смерти, а Алиса — она амбициозна, у неё много планов на жизнь. На каждый жизненный случай у неё есть план. Даже несколько. Но планы эти бесплодны, призваны дать фикцию надежды. Алиса презирает любую надежду и считает, что, лишь утратив пустые иллюзии, можно увидеть конечную величину пути. Но всё это не имеет значения. Ведь мир, в котором они живут, завтра умрет. А когда именно наступит это завтра — совершенно никому не известно. И время остановилось, и солнце больше не всходит и не садится, и стрелки часов идут назад. И людям, живущим в этом сдвинувшемся с места мире, ничего не остаётся, кроме привычной рутины. Застывших разорвавшихся осколков машин, людей и зданий за окном, разговоров и нескончаемого чая, и иногда снов и беспрестанно мигающих лампочек, и капающих воском с потолков свечей. И иногда — поцелуев и объятий.***
«Обитатели этой комнаты перестали считать и отслеживать время. Но прежде, чем они решили так, произошло кое-что. Часы перестали работать. На электронных, должно быть, закончился заряд, и они погасли. Старые часы продолжали тикать, но стрелки на них всегда сохраняли одно положение: маленькая стрелка часов ласкала цифру семь, а большая едва добегала до пяти. Алиса выпотрошила шкафчики с барахлом в поисках вещей, которые могли бы помочь получить свет или хотя бы немного тепла. Тогда она нашла несколько уже слегка обугленных свеч, и Эйри очень восторженно потрепала ее по чёрному загривку. Помимо этого в шкафу они нашли два мелка — тонких, серебристых мелка, и ещё там лежала гладкая деревянная дощечка. Тогда они еще надеялись, что кто-нибудь их найдёт. Придёт и спасёт, и объяснит, что творится. Они взяли мелки и дощечку и стали рисовать чёрточки каждую минуту. Чуть позже они стали громко считать вслух и отслеживать время так, потому что мела было мало, и его могло не хватить до прибытия спасателей. Когда те пришли бы к ним, они показали бы им мел и нарисованные на доске и стенах палочки и сказали бы: «Мы знали, что вы придёте. Видите? Ровно миллион чёрточек, и вы пришли.» И они жутко веселились и придумывали, что скажут и как поступят. И они обнаружили, что мел пишет на абсолютно любой поверхности. Но никто за ними не пришел. — Этого нельзя делать, считать, — произнесла тогда Эйри. — Почему? — Алиса выронила мел из рук и, потупившись, уставилась на нее. Дом закачался и перевернулся вверх тормашками, и пришел в движение. И за окном впервые проплыла баллистическая ракета. Стоило им начать рисовать чёрточки вновь, как движение прекращалось. Эйри нарисовала последнюю чёрточку и уставилась на летящую в их сторону ракету. И тоже выронила мел. Дом завертело, он несколько раз опрокинулся в воздухе и подпрыгнул. Всё замерло вновь. Ракета тут же обзавелась своей серебряной ниточкой и стала похожа на пластилиновую. Кто-то из них, потерянных тут, знал о том, почему же нельзя считать, и почему они оказались в этой комнате, и куда подевались другие люди, и зачем мир — такой неправильный. Они замолчали тогда, и мел растворился, погрузившись в пол, и больше они не пытались отсчитывать время.»***
Маленькая кухонька, разделившаяся надвое, день и ночь встретились здесь и не смогли решить, кто же из них одержит победу. Алиса сидит в темноте, обращённая глазами к светлому прямоугольнику окна. Эйри сидит напротив неё, в ореоле предрассветного свечения, и смотрит вглубь всей той темноты, которая поглотила их жилище. Они пьют чай, и на столе перед ними стоит засохшее печенье в тарелке из фарфора. — Ты правда думаешь, что способна на убийство? Эйри держит треснувшую чашку за острый край и доверчиво смотрит в большие чёрные глаза подруги. Алиса когда-то говорила об этом, о том, чтобы убивать людей, но когда – никто из них не помнил. Глаза Алисы – пустые и одновременно заинтересованные, хищные, никогда не знаешь, чего ожидать от человека с такими глазами. — Не думаю, знаю, — был ответ. Алиса прихватывает засохшее печенье. — И ты могла бы убить меня? Алиса безразлично перекатывает сдобный диск в своих пальцах. — Если ты попросишь. Или если это будет необходимо. Алиса кусает и режет в кровь пальцы и губы. За окном проплывает боеголовка, которая всегда проплывает через четыре или пять тысяч чёрточек на обоях. — И ты не боишься остаться одна, если я попрошу тебя об этом? За убийства иногда наказывают. И тут нет никого кроме нас, — Эйри замолкает, и, немного подумав, добавляет: — Наверное. Алиса пожимает прутьями плеч, передёргивает ими и — Я и так одна. И ты одна. — Хм. — Говорит Эйри и подходит к окну. — Гляди-ка, за окном пошёл дождь. За окном и правда шёл дождь, и шел он снизу вверх. Алиса снова пожимает плечами. — Я не вижу дождя, даже если он там есть. Глаза и губы Эйри печально округляются, и она произносит: «О». В затемнённой части жилища обращённая внутрь себя свеча окончательно погасает. Бесформенные фигуры скапливаются тут, оккупируют диван и стулья, рассаживаются на полу, ухватывают себя за бесформенные конечности другими бесформенными конечностями, как маленькие дети, одиноко скрючившись, ухватывают себя за колени, и сквозь темноту своими склизкими, прозрачными глазами смотрят за двумя девушками и слушают пение дождя. Дождь поёт для Эйри, для них он петь не желает. Разноцветные нити наполняют каждую мельчайшую деталь в этой темноте, и они перетекают, упираются друг в друга, упруго скручиваясь, а фигуры о чём-то шепчутся.***
— Сегодня чудный день, — сказала Эйри. День был совершенно обычный, всё та же темнота и предрассветные лучи, застывшие в битве. — Ты не хочешь прогуляться? Алиса взяла Эйри за руку, и от этого лёгкого прикосновения рук по коже прошло электричество. — Почему бы и нет? — тихо ответила она. В прихожей висели шляпа и зонт, и Алиса надела шляпу, пригладив ёжик волос, а Эйри взяла зонт и повесила его себе на запястье. Девушки обняли друг друга за талии и вышли из дома, и каждая из них рисовала на запястье чёрточки, и мир вокруг останавливался, и асфальт твердел у них под ногами. Внезапно они поняли, что никогда прежде не выходили из своего дома. И мир вокруг был действительно прекрасен: красное солнце, все ещё слишком прохладное, озаряло их фигуры и бликами плясало на окнах зданий. Бесформенные фигуры вились вслед за ними, волочились по стенам и асфальту, избегая слабых лучей светила. Проплывавшая обычно боеголовка висела в воздухе. Они прошли мимо, слегка пригнувшись. Время от времени они присаживались, чтобы пройти под летящим окном, или обходили очередную дверь. Было прохладно и мёртвенно тихо, слышалось лишь далёкое завывание ветра. Ветер настукивал какую-то мелодию. А где-то вдалеке пахло карамелью. Алиса притянула подругу к себе, сорвав с её губ слабый выдох. Они закружились в танце в лучах восходящего-закатного солнца. Полы платья и лёгкий осенний плащ Эйри развевались от резких движений. Эйри положила светлую головку на прутики плеч Алисы и печальными круглыми глазами смотрела по сторонам, прижимаясь к ней и двигаясь в неровном, непонятном ритме, отстукивая его каблуками обуви по асфальту. — Надо же, и в самом деле идёт дождь. Произнёс кто-то из них. Но дождя не было. Застывшие предметы и осколки вновь начали плыть мимо, всё ускоряясь и ускоряясь. — Знаешь, я, пожалуй, тебя люблю. — Произнесла Эйри, и Алиса лишь ответила: «О». Они перестали танцевать. Алиса вновь взяла Эйри за руку, а затем повела вперёд. Они миновали арку, прогуливаясь в продиктованном какими-то невидимыми силами направлении. Перед ними выросла дверь. Она не была похожа на все остальные двери, она не висела, а открывалась и вела куда-то. Они открыли эту дверь. И воспоминания зароились в их головах, мерзко перебирая своими липкими лапами. *** Серая комната. В центре комнаты красный круг, пульсирующий и перевитый жилами и проводами. Прикосновение. Укус, и горячая текучая плоть растекается по рту, наполняя его сладким привкусом. Зонт в прямоугольниках рук превращается в оружие. Глухой выстрел. Звук разбитого стекла. Губы, разинутые в беззвучном крике – кроваво-алые, вызывающие похотливые ассоциации. Эйри ощупывает свою грудь, каблуки её лакированных туфель заставляют её холодеющее тело потерять равновесие. Она оступается, хватает руками воздух и падает. Ее нескладное субтильное тело при падении кажется статуей, которая вот-вот разлетится вдребезги. Алиса делает рывок, цепляет плащ убитой и смягчает падение. Она поворачивает голову своей подруги дулом пистолета набок, кладет оружие рядом и грустно улыбается. Светлые кудри мёртвой Эйри красиво разметались вокруг головы, замерли, словно бы щупальца медузы, готовые в любой момент ударить того, кто посмеет их коснуться. Алиса стягивает с длинных пальцев медицинские перчатки, достает из кармана другие — кожаные. Перед тем, как натянуть их, на прощание она нежно проводит пальцами по нежной, как сливочное суфле, коже и красным губам, целует возлюбленную в лоб и уходит с лёгким скрипом кроссовок по асфальту, слегка замарав белую резину кровью. Она останавливается ненадолго в дверях, снимает фетровую шляпу и складывается в поклоне по направлению к бездыханному телу. И, наконец, отбрасывает длинную тень и, освещённая солнечным сиянием извне, исчезает в проёме. *** Все предметы, находившиеся в движении, падают вниз. Черноволосая фигура в фетровой шляпе озаряется вспышкой. Несколько солнц сияют, наполняя своим светом всё вокруг. Стрелки часов останавливаются, а затем идут в обратную сторону. Яркие солнечные лучи обжигают, рассеивают бесформенные существа. Слышится шепчущий рык. Наступает новый день, тот самый, когда мир умрет.