Пламя покинутого корабля

Кошмары не нападали на Отаэ во сне. Дожидаясь рассвета, они приходили с первой осознанной мыслью, напоминая, что реальность кошмарна сама по себе. Отаэ вставала затемно, проходила в комнату Шинпачи, чтобы удостовериться, что он вновь не пришел ночевать домой, и неловко прислонялась плечом к сёдзи, отгоняя непрошеное волнение; в баре по вечерам Отаэ односложно отвечала клиентам — и те не решались что-либо у неё спросить. — Сегодня опять уходишь так поздно? — спросила Орьё, принимая счет. — Ещё нет и полуночи, — улыбнулась Отаэ. — Да и к тому же Шин-чан в последнее время начал сам заботиться о сбалансированном питании, мне не нужно готовить ему ужин. Эта невинная ложь и недоверчивое хмыканье Орьё вылетели из головы Отаэ мгновенно, стоило ей оказаться за пределами бара. Ночной Эдо, вопреки обыкновению, был тих и спокоен: говорили, что многие затаились в ожидании первых публичных выступлений и законов, утвержденных новым сёгуном, и хоть никто не знал, что он собой представляет, слухи о жестокости Нобунобу разлетелись почти сразу же после его назначения. На улицах никто не патрулировал, и Отаэ чувствовала себя слегка неуютно, скользя взглядом по прохожим и не замечая ни одного знакомого, а черное возвышающееся додзё и вовсе повергло в некое смятение: она привыкла к тому, что её встречали приветственные огни и громкая музыка, доносящаяся из наушников Шинпачи. Войдя в прихожую, Отаэ вдруг почувствовала, что она в помещении не одна. Присмотрелась. Нервно задержав дыхание, щелкнула выключателем. — Шин-чан, ты меня испугал, — облегченно выдохнула она, глядя, как Шинпачи что-то ищет в комоде. — Мог бы включить свет. — А, да, извини, сестра, — обернулся Шимура и смущенно потупил глаза. — Я думал, что ты уже спишь, не хотел тебя тревожить. — Ты куда-то торопишься? По лицу Шинпачи легко читалось, что ему не особо хочется рассказывать. — Не то чтобы тороплюсь... Вскоре я уйду и, быть может, больше не вернусь, сестра, — неожиданно тихо произнёс он. — Не вернёшься? — в притворном удивлении переспросила Отаэ. — Не шути так. — Мы отправимся спасать его. Шинсенгуми идут с нами. Отаэ промолчала. — Если ты собираешься меня отговаривать... — Ввязался в очередное опасное приключение, Шин-чан? — перебила его Отаэ. Шинпачи кивнул. — Не помню, чтобы я тебя так плохо воспитывала, — сокрушенно покачала головой девушка. — Неужто хочешь оставить сестру без веселья? — Там будет очень опасно. — Если собираешься меня отговаривать, Шин-чан, то знай наперёд: у тебя ничего не выйдет, — улыбнулась Отаэ. — Я так и знал, — с грустью в голосе произнёс Шинпачи. Покинув брата в одиночестве, Отаэ подошла к футону и достала из-под подушки маленькую стопку нераспечатанных конвертов. Сев за стол, принялась открывать каждый и внимательно читать неряшливо написанные строки. Кондо писал ей письма почти ежедневно; Отаэ находила их у себя в сумке, между купюр, оставленных в качестве чаевых, в узкой дверной щелке, и иногда Кондо храбрился и вручал конверт собственноручно, после чего, по-дурацки краснея, разворачивался и убегал. Отаэ на автомате его принимала, но дома, пребывая вне себя от злости, сжимала бумагу в руках с явным намерением разорвать на клочки и... не могла. Однако и читать бесконечные признания в любви особого желания не было, потому все письма заботливо перевязывались резинкой и отправлялись вглубь небольшого ящика в столе. Когда Кондо арестовали, Отаэ почему-то вспомнила об этих письмах. Непривычная тяжесть на сердце заставила её распечатать несколько конвертов, датированные ещё прошлым годом, но она и не могла предположить, что Кондо писал совершенно не о любви. Точнее, не только о ней. Это было что-то вроде личного дневника. Кондо вел пространственный монолог, в котором не забывал упомянуть о том, что он съел на завтрак и что собирается на ужин, где рассказывал, как Хиджиката вновь позволил своей отаку-сущности вырваться на волю и как Мацудайра ругает подчинённых за мелочные оплошности; Кондо увлеченно описывал будни, а в конце обязательно добавлял несколько влюблённо-неловких фраз. Отаэ невольно улыбалась, представляя Исао выполняющим дурацкие поручения начальства, и одновременно с этим возникало понимание, почему именно Кондо является командующим Шинсенгуми. Другой человек просто не смог бы им стать. За ночь Отаэ прочитала почти все письма. Порой она молча приходила в ярость, поскольку Кондо имел привычку расписывать по минутам не только приём пищи, но и поход в туалет, причем со всеми красочными подробностями. Удивительным образом совмещая в тексте информацию про секретные операции и нежданное расстройство желудка, Кондо был бесхитростен, искренен и прост. И потому, приступая к одному из последних писем, Отаэ ожидала увидеть всё что угодно — но не несколько встревоженных предложений. «Чувствую, что над моими ребятами нависла беда. Наши принципы идут в разрез с целями нового правительства. Отаэ-сан, не знаю, когда мы встретимся с вами в следующий раз». Шимура отложила письмо и задумчиво уставилась на искривлённую тучами убывающую луну. Шинпачи что-то бубнил себе под нос в соседней комнате. Йородзуя всегда спасает своих друзей. Даже если она дерётся с ними, пакостит, поступает иногда некрасиво — все равно спасает. Все равно приходит на помощь кому бы то ни было. Отаэ решительно смахнула стопку писем со стола, встала, сняла с себя кимоно. Она расставалась с ним очень редко, предпочитая любой повседневной одежде, однако теперь Отаэ собиралась изменить себе и своим привычкам. — Сестра, мы выходим через три часа, — донёсся глухой голос Шинпачи. — Не переживай, я успею подготовиться, — усмехнулась Отаэ, вспоминая, куда отец спрятал катану: боккен был отличным подспорьем лишь для защиты. Но не для убийств. * * * В предрассветной тьме пламя, охватившее покинутый корабль, казалось особенно ярким, но Отаэ не оборачивалась — её взгляд был прикован к одинокому острову. Лодка мерно покачивалась на волнах. Все молчали, подверженные тягостным мыслям. Гинтоки и Кагура сошли на берег первыми, за ними — Шинсенгуми. Шинпачи не торопился. — Странно, но я всё ещё могу улыбаться. Отаэ знала, что ответит Шинпачи. Он всегда ухитрялся находить нужные слова в безнадёжное мгновение и этим напоминал отца; их также роднила уверенность в том, что в одиночку можно защитить самое дорогое. — Жди нас здесь. Мы вернём его. Обещая сидеть и ждать, Отаэ смотрела в сторону. — Удачи, Шин-чан. Подарив Шинпачи улыбку, — возможно, прощальную — она сосредоточенно следила за всеобщими попытками взобраться на отвесную скалу. Когда далекие, такие невероятно хрупкие спины исчезли из поля зрения, Отаэ резким движением скинула кимоно, поправила ножны и ступила на берег. Шимура Таэ ненавидела быть бесполезной. В конце концов, она ведь так и не ответила ни на одно письмо и не забила до смерти Кондо за то, что он детально описывал — да и вообще описывал — акты собственной дефекации... Она не могла позволить ему так просто умереть. Пожалуй, не в этот раз.