Ценестезия

— Вот же Херк, вот же сучара! — ударив кулаком по стволу корнистой березы, Джейсон морщится и зло сплевывает куда-то под ноги. Ему не нравится в Кирате. Воздух здесь — холодный, острый, то и дело пытается пробраться за шиворот неудобной куртки или скользнуть в рукав — даже дышать таким не хочется. От северного ветра поначалу болели уши, непривычно тусклое солнце нагоняло тоску, а кружащий пушистыми хлопьями снег и вовсе вводил в ступор. Животные и люди тоже другие: чужие, непонятные. Вместо милых сердцу варанов, торопливо перебирающих когтистыми лапами и до смешного радостно тебе скалящихся, здесь лишь ебучие носороги; вместо привычного слуху испанского наречия и тут и там раздается лишь невнятный индийский акцент. Джейсон думал, что Рук осточертел ему, когда согласился отправиться с Херком в "деловую поездку", но он ошибался. А теперь он вынужден торчать в этой чужой неуютной стране, потому что выезд, блять, закрыли из-за сраной войны. И только Джейсон начинает задумываться, в какие такие игры с ним играет Судьба, из-за какой кары небесной он не может приехать хоть куда-нибудь мирно и спокойно, как телефон дурным голосом Херка вопит о "лазейке" и требует встречи. И вот теперь перед ним мнется этот парень, один рукав у которого нелепо закатан, а на ублюдочного Херка нет и намека. — В чем дело? — хмурится незнакомец; его чистое североамериканское произношение не укрывается от внимания Джейсона. — Херк сказал, ты поможешь... Мысленно обматерив Херка, на чем свет стоит, Джейсон хмыкает. — Ага, конечно. Херк сказал, что поможет мне свалить из страны, а в итоге передо мной только твои щенячьи глаза. Он мудак. Аджай лишь сильнее сводит брови, переминаясь с ноги на ногу. Если Херк наколол его (и здесь еще возникает вопрос: зачерта), и этот Джейсон — никакой не крутой воин, то дело плохо. Быть сыном Мохана Гейла — мало для победы, нужно уметь сражаться, выгрызать право на жизнь и свободу зубами, если понадобится. Ему нужно стать бойцом, все в Золотом Пути понимают это, но Амита слишком занята Бхадрой, Сабал не успевает уделять ему достаточно времени чисто физически, а рядовые солдаты попросту не имеют нужных для обучения навыков. Помощь пришла внезапно в лице Херка, но теперь Аджай думает, что ему, возможно, не стоило радоваться так рано. — Так, значит, ты не воин? — уточняет он. Лицо Джейсона чуть темнеет, рука невольно тянется потереть левое предплечье. Хочется сказать "нет", простое и емкое, но что-то внутри поднимается против такой откровенной лжи. Он — воин. Не мужчина, не парень даже: из беззаботного богатенького мальчишки он вырос именно воином, и врать на этот счет казалось чем-то странным. Джейсон поджимает губы. — Воин. Но помогать ни тебе, ни Золотому Пути я не собираюсь, — предупреждает он, замечая выражение лица незнакомца. — Как тебя зовут? — Аджай, — отвечает тот. — Гейл. — Извини, Аджай, но я не знаю, что у Херка на уме, — говорит Джейсон. — Я не учавствую в этой войне. — Почему? Если ты воин... — Аджай недоуменно взмахивает рукой. — Брось. Ты же не можешь отсюда выехать — почему не помочь? Чем быстрее война закончится, тем быстрее... — Я сказал: нет, — рыкает Джейсон. — Это нихрена не моя война, сами как-нибудь разберутся. Разберетесь. Мне насрать, я не подавался в альтруисты. — Но... — Нет, Аджай! — снова перебивает его Джейсон. — Однажды я уже взялся помогать религиозным фанатикам отвоевывать свои земли, и знаешь, что из этого вышло? — Что? Джейсон невесело фыркает и встряхивает головой, складывая руки на груди. Много что из этого вышло, на самом деле. — Я, блин, застрял здесь, — отвечает он, кидая на горы вдали злобный взгляд. — И больше я не собираюсь никуда влезать, не хочу оказаться в еще большей жопе, уж прости. Аджай поджимает губы, на мгновение опуская глаза. Нет, так дело не пойдет. — Ты не можешь отказать мне в помощи моей стране, — заявляет он, взвесив все и глядя на Джейсона с прямо-таки трогательной решимостью: — Я сын Мохана Гейла. Но в этот раз "волшебные слова" должного эффекта отчего-то не возымеют, не с этим человеком: Джейсон как смотрел на него не то раздраженно, не то скучающе, так и смотрит. Аджай поднимает подбородок, выдерживая взгляд. — Мужик, — морщится в конце концов Джейсон, — это не работает. Я тебе не Сабал: видел его пару раз, но хватило, чтобы понять, как он фанатеет от твоего отца и всего остального... — Вообще-то он не... — Эй вы, суки! — слышится вдруг третий голос, и принадлежат эти интонации отнюдь не Херку. Дернувшись от неожиданности, Джейсон на уровне рефлексов кидается на землю, чтобы скрыться в траве и суметь сориентироваться; Аджай, ошалело оглянувшись, бросается следом. Свистят пули. Прижавшись спиной к большому камню, Джейсон подхватывает свой автомат, выжидает мгновение и осторожно выглядывает из укрытия. Аджай возится рядом, но что он делает, Джейсона не волнует, лишь бы не мешался. Солдат по их души пришло всего двое, что Джейсона безусловно радует. "Всего двое" — для Джейсона и "блять, двое" — для Аджая, вернее, но вообще он тоже был рад. За этот день достаточно тварей пыталось убить или сожрать его, чтобы сейчас быть несколько нервным, но в то же время благодарным судьбе. В конце концов, он все еще жив. С ублюдками они разбираются быстро, без лишних проблем и форс-мажоров: шальная пуля Джейсона пробивает череп не вовремя высунувшегося из-за дерева солдата, а изрыгающего проклятия рубаку затыкает прилетевший в глотку нож Аджая. Сработано на отлично: на поляне снова чисто и тихо, совсем скоро на насиженные места вернутся разлетевшиеся пестрые птицы (тропические, хочется сказать Джейсону, но тропиков в них нет ни грамма). Аджай начинает казаться не такой уж плохой компанией для совместного выживания, но не это заботит Джейсона — в чем-в чем, а в борьбе за право потоптать грешную землю еще чуть-чуть он и в одиночку чемпион. В Аджае определенно есть потенциал, ведь не зря же этот парень все еще дышит, и вместе они срабатывают как гребаная команда супер-агентов, но и об этом Джейсон едва ли задумывается. Нет, здесь... другое. Аджай слегка пошатывается, подходя к увешанному кинжалами и кукри трупу. Подрагивающие пальцы обхватывают рукоять торчащего из окровавленной глотки метательного ножа, и то, что в этот момент на лице Аджая, это выражение... Он хмурится, кривится: меж бровей залегает легкая морщинка, а губы изгибаются в искреннем, как оголенный провод, отвращении — умильная рожа. "Пришел сюда с детским личиком..." — звучит в голове чей-то голос. Ему отвратительно от этого, от чужой крови на своих руках, мерзко от того, как пальцы пробегаются по карманам мертвеца в поисках поломанной курительной трубки или жетона, хоть чего-нибудь, Джейсон знает. Он еще помнит, как это. Аджай рассовывает найденные дешевки теперь уже по своим карманам, поднимается на ноги и смотрит на Джейсона из-под насупленных, нахмуренных бровей. — Ну так что... — на мгновение он опускает голову, словно вспоминая, о чем вообще шел у них разговор, а затем снова глядит на Джейсона с нагнанной уверенностью: — Ты должен помочь мне. Я сын Мохана. "...и залупаешься? Ты, блять, залупаешься?.." Джейсон встряхивает головой, но ухмылку с губ стереть не может. — Не выебывайся, — говорит он, оглядывается куда-то, поправляя ремень автомата на плече. "...Мне нравится..." — Ладно, твоя взяла, — говорит он снова, — Идем. Только не обольщайся — это не потому, что ты сын крутого парня, ок? "...Не, респект тебе!" Совсем не поэтому. ~*~ Джейсон живет у черта на рогах, но страдает от этого исключительно Аджай, и это кажется Гейлу совсем немного неправильным. Одноэтажная халупа с дремучим чердаком стоит едва ли не на вершине одного из заснеженных склонов и продувается, кажется, со всех сторон и во всех направлениях. "Ветреный пик", чтоб его, только Партурнакса и не хватает. Учитывая бурчания Джейсона по поводу холода и его вечно красный нос, такое размещение удивляет Аджая. — Отсюда, по крайней мере, все видно. Предпочитаю быть в курсе, — объясняется Джейсон. — Когда я захватил одну пиратскую базу, главную пиратскую базу, там была вышка... И он рассказывает: о базе, кишащей головорезами и собаками; о расписанных граффити стенах; о красных громкоговорителях и куче телевизоров под потолком, о музыке, об I Fink You Freeky, что гремела на пол-острова... Замолкает, так и не договорив о вышке, Джейсон будто бы злится, что вообще начал рассказывать, что вообще вспомнил то место. Телевизоры, пакеты с травой и портрет, размером едва ли не выше его самого — не то, о чем следует вспоминать. Не то, о чем ему требуется напоминать. Джейсон порывается рассказать что-то из своей жизни, из своего опыта, но то и дело прикусывает язык и в итоге говорит очень мало, но Аджай также совсем не болтив. Они занимаются делом, охотятся и тренируются: Джейсон учит его стрелять из лука, отключать сигнализации, убивать тихо и ломить напролом, они смеются над неудачами Аджая и простыми вещами и изредка ругаются, но постепенно притираются друг к другу. Привыкнуть — дело времени, Джейсон знает, и нет разницы, бегаешь ты по лесу вместе с кем-то или убегаешь по джунглям от кого-то. Лицо Аджая все такое же трогательное, по-прежнему подрагивает палец на курке, и он едва не блюет на ботинки Джейсона, снимая с дохлой дикой собаки шкуру. Все так же мерзко, противно и жутко, хочется схватить урну с прахом матери подмышку и прыгнуть в первый попавшийся самолет, но нельзя. Ни по собственному кодексу чести, ни по кодексу Мина — уголовному, выезд из страны по которому настрого запрещен. Он старается равняться на Джейсона, соответствовать ему, не догадываясь о том, что самому Джейсону едва ли было по чьим стопам идти. Сабал всегда казался Аджаю старше на все двадцать лет вместо десяти, и то же самое и с Джейсоном: с невидимым багажом опыта за плечами, он чувствуется на десяток лет взрослее, когда на самом деле вряд ли старше хоть на пару. Это странно. Джейсон живет у черта на рогах, и Аджай вынужден таскаться к нему через сраные леса и горы почти каждый божий день — очень полезное, по мнению Джейсона, упражнение: если не сдохнешь по дороге, то ничего себе так получишь опыта. Проходит много недель, прежде чем терпение Аджая подходит к концу, и он задумывается о том, чтобы последовать примеру Йоги и Реджи и поставить возле лачуги Джейсона палатку, но привычный ход вещей нарушается сам собой. Аджай обдолбан, беспросветно, в хламину накачан наркотой — спасибо тем же Йоги и Реджи, вот прям спасибище — и Джейсон не может бросить его в таком состоянии. Сперва Аджай хочет позвонить Золотому пути, ведь они все вроде как братья и вообще друг за друга горой, но вовремя соображает, что никого из лидеров его заплетающийся язык не обрадует. Сабал и Амита и правда как две головы большого несуразного слона, и Аджай даже не может сказать, кто из них более вздорный. Амита кричала бы на него, обвиняла бы в безответственности и всех грехах, а Сабал... о Сабале, для которого он — не просто приезжий дурачок, а сын Мохана, Аджай и вовсе думать не хочет. Так что он звонит Джейсону, и теперь тот закатывает глаза: — Ну ты и пиздец, — затаскивая горе-воина в свою хижину. — Отвали. Это все эти... Тельма и Луиза* хреновы, — плюхнувшись на продавленный диван, Аджай сплевывает куда-то на пол. Джейсон думает, что еще раз — и киратец будет мыть этот самый пол собственной башкой. Эта халупа, это место, в конце концов — его укромный угол в этой дурацкой чужой стране, так что за хрень? Но он ничего не говорит, просто шагает, на ходу пихая Аджая в плечо, на поиски одеял и воды: Аджая потряхивает уже сейчас, и скоро он начнет мучиться жаждой, а потом, вероятно, благополучно вырубится. Уж в чем-в чем, а в отходняках Джейсон разбирался. Если на Рук наркоты было до неба, хоть подтирайся, хоть окна утепляй, то в Кирате это дело случалось скорее редко, но метко. Когда он возвращается с парочкой колючих пледов в руках и бутылкой в зубах, Аджай что-то ворчит себе под нос и хмурится, свернувшись в позу эмбриона. — Ты знаешь, — бормочет он: — Я ведь вообще приехал сюда из-за матери... Джейсон кивает, хоть Аджай и не смотрит, и накидывает на него одеяло. Они не говорили ни о своих жизнях до, ни о причинах, но наркотик, очевидно, немного развязывает Аджаю язык. Такое тоже бывает, Джейсон знает. — Она хотела, чтобы я развеял ее прах здесь, — говорит Аджай. — И вот. Джейсон снова кивает. — Ты молодец, — он опускается на пол и прижимается спиной к дивану, на котором лежит Аджай, потому что это удобно. Он задумчиво смотрит на Аджая. — Семья — это важно. "Ведь без семьи кто мы, блять, такие?" — У тебя есть братья или сестры? — Я один, — Аджай трется лицом о подушку, и Джейсон хмыкает, искоса наблюдая за ним. — Ясно, — отвечает он. — У меня есть брат. Младший, Райли. Был старший, Грант, но его убил... убили на острове. Джейсон тихо вздыхает. Аджай молчит, но, кажется, слушает. — А Райли — он молодец, — продолжает Джейсон спустя время. — Я помог ему сбежать, но если бы он не собрался, нас бы обоих пришили тогда. Это было так... ты понимаешь? Я мог сделать что угодно ради брата — я и сейчас могу. Я убил впервые — осознанно — ради брата. Чтобы спасти его и друзей. И отомстить за Гранта. Вот так. Джейсон замолкает, голова начинает болеть. Он откручивает крышечку бутылки зубами и делает несколько глотков: Аджай особого желания попить не выражает. Он вообще уже ничего почти не выражает, закутавшись в покрывало до подбородка и тихо сопя, и Джейсон смиряется с этим. ~*~ Джейсон перестает гнать Аджая взашей каждый вечер, Аджай перестает думать о том, чтобы поставить возле его лачуги палатку, и в целом все становится лучше, проще — со временем. Вспарывая красивый пушистый мех барса или кого-то другого, Аджай больше не пытается сблевать Джейсону в ноги; теперь он может оседлать слона и с энтузиазмом учится убивать по-новому: стрелять, спускаясь по тросу, и когда машина на автопилоте, подкрадываться к огнеметчикам и вырубать кого-то прыжком сверху. — Покажи татау? — чуть не просит его Джейсон, забывшись. Забываться — легко, особенно, когда левый рукав зеленой толстовки вечно нелепо закатан, и смугловатая кожа так и просится исчертить ее по-больному родными символами. Так, чтобы было можно убить, только полностью стерев. Они сидят возле палатки, в горах, в сраных Гималаях, и жарят зефир. Зефир, мать его, Джейсон не едал зефир сто лет, и он даже улыбается замерзшими губами, несмотря на весь собачий холод и какого хрена он вообще тут забыл. Он подскаживается ближе к костру, радуясь тому, что метели нет, хоть небо и заволокло давно. Аджай рассказывает ему о Шангри-Ла. — И вот Калинага, — говорит он, — нужно убить... — Ножом? — заканчивает за него Джейсон. Аджай недоуменно хмурится. — Ты читал про него, что ли? — и Джейсон фыркает, засовывая в рот зефир: — Дефать мне больфе нефефо, — отмахивается он, не заботясь о том, чтобы сперва прожевать. — Религиозная хуйня, традиционно являющаяся тебе под трипом; убийство обязательно ножом — плавали, знаем. У всех байки одни. Аджай кривовато, немного удивленно даже улыбается: — Все так похоже... Он затягивает капюшон сильнее и отворачивается, чтобы посмотреть на заснеженную вершину и попытаться угадать, накроет их в ближайшее время лавиной или нет. Кто знает. — Ага, — говорит ему Джейсон. — И мы похожи. "Ведь ты — это я." "А я — это ты." Аджай не слышит его из-за поднявшегося ветра, но это и не имеет значения. У него есть, над чем подумать, помимо выводов Джейсона: ему нужно сделать выбор, обрубить нелепому слону во главе Золотого Пути одну голову. Поддержав одного лидера, он, вероятно, должен будет убить второго — Аджай понимает. Иногда, совсем-совсем редко он немножко жалеет, что не дождался возвращения Пэйгана еще тогда, в самом начале. — Вот смотри: Амита вроде дельные вещи говорит, — делится он: — права женщин и все такое. И она, ну блин, она такая... красивая. Необычная. Это сбивает и... — Эй, нет, вот не надо тут этого! — встревает Джейсон. Аджай хочет договорить, но американец грозит ему указательным пальцем: — Женщины, красота, загадочность: от этого дерьма одни проблемы, мужик. — Ладно, — соглашается Аджай. — Тогда Сабал. Он знал моего отца и, кажется, правда на меня надеется, но... — Он фанатик, — хмыкает Джейсон. Аджай задумчиво цокает языком, но все же кивает: — Типа того. Подперев подбородок рукой, Джейсон хмуро глядит на языки пламени и, кажется, уходит в астрал, но выжидающий взгляд киратца заставляет его очнуться. Чуть вздрогнув, Джейсон подбирается и предупреждающе смотрит на Аджая. — Я не помогу тебе выбрать, иди нахер, — серьезно говорит он. — Я сам в свое время чуть не облажался. "...Кого, блять, ты выберешь: их или нас?" "Нас или их?!.." — Но не облажался ведь! — Все, завали. "...как будто мне, блять, еще нужно выбирать!.." Поднимается ветер, мелкий твердый снег покалывает лицо; пламя костра судорожно дергается из стороны в сторону, извивается, как в танце. Становится чуть тоскливо, все из-за блядского холода, и Джейсон приходит к выводу, что пора расслабиться, благо он припас косяк, и завалиться спать. Он тыкает бедро Аджая веткой, на которую нанизывал зефир, и кивает в сторону палатки. — Я мог бы посоветовать тебе не связываться с фанатиками, — говорит Джейсон, наблюдая, как Аджай тянет язычок большой молнии к потолку палатки, оставляя холодный ветер и снег снаружи. — Но Сабал все равно вряд ли трахнет тебя, потому что ему так нашепчут боги, да? Так что я не знаю. Аджай поворачивается к Джейсону, и в глазах его незамутненное пониманием "чо?", так что Джейсон посмеивается, доставая из рюкзака самокрутку. — Забей, — советует он. Аджай садится рядом и протягивает зажигалку — он уже привык к тому, что Джейсон редко что-то объясняет, а еще к тому, что от него все чаще пахнет марихуаной. — Зажигалка твоя — дерьмо, — выносит вердикт Джейсон, с энной попытки сумев добиться огонька. Он делает глубокую затяжку и передает сигарету Аджаю, и тот мнется, но все же принимает ее. Наркотики не очень нравятся Аджаю, по большому счету потому, что чаще его кололи насильно, но он не может не признать, что иногда это и правда здорово расслабляет. Они сидят бок о бок, прижимаясь друг к другу коленями, и курят. Они смеются над простыми вещами, и Джейсон улыбается развязно и опять говорит о том, что они очень похожи, что они, не-не-не, прошу, что они одинаковые, что раньше он был точь-в-точь как Аджай. Давно. А теперь он как царь и бог, учит Аджая, а у него самого учителем были джунгли и кто-то, готовый сожрать Джейсона вместо них. Наконец-то он говорит много, но Аджай слушает плохо — его развозит от этой травы, как равезло и тогда, у Джейсона на диване, после визита к Йоги и Реджи. Засунув остаток сигареты Джейсону в губы, он отползает в сторону и консервируется в спальный мешок, закрывает глаза, потому что мир вокруг слишком больной и резкий. — Эй, — подсев ближе, Джейсон несильно пихает его в бок. — Ты что, ничем раньше не закидывался? Реально? — Неа, — не открывая зажмуренных глаз, бормочет киратец. — Только здесь. Закидали. Джейсон лишь посмеивается: — Парень, ты точно из Штатов? — он задумчиво улыбается: — Было бы прикольно тебя столкнуть с Олли. Аджай приоткрывает глаз, чтобы подозрительно поглядеть на Джейсона. Его сталкивали с достаточным количеством разных людей, чтобы стать немного параноиком, учитывая, что знакомство с Джейсоном было едва ли не единственным удачным опытом. — Кто такой Олли? — спрашивает он. Джейсон снова смеется, отмахивается: — Все равно вы не пересечетесь никогда, — говорит он. — Ты собираешься вернуться в Америку, когда все закончится? — Бля, Джейсон, — отмахивается теперь уже Аджай. — Отвали от меня, пожалуйста, я хочу спать... Джейсон фыркает, но молчит. Он смотрит на засыпающего Аджая и думает, думает о том, захочет ли Аджай вернуться в Штаты после всего, сможет ли вернуться после всего, станет ли Кират, эта глупая неуютная страна, ему истинным домом. О том, как долго он, Джейсон, сам пробудет здесь, и об умильной морде Аджая, о его дрожащих руках и тщательно скрываемой тотальной потерянности. Если бы у него был выбор, думает Джейсон, и была власть, то он бы не позволил Аджаю уехать. Если бы он был плохим парнем и мог решать за других. Нет, он бы не закрыл Аджая в клетке, конечно, он бы его отпустил. Если бы после Аджай нарывался на встречу с ним при каждой удобной возможности, если бы ошивался вокруг да около каждый божий день, убивал бы его людей и захватывал его сраные базы, если бы с простотой ребенка и легкостью самоубийцы попадался бы в его лапы снова и снова, раз за разом, в надежде на изменение, то Джейсон бы позволил ему уйти. "Беги, Форест, беги!" кричал бы ему Джейсон. И стрелял бы вслед.