Возвращение волка

– Ваша жена, наверное, сама Каннон? – Нет. Она просто из хорошей семьи. А. Ян, «Дело огня»

Рыжий хитокири после своего "перерождения" стал небрежен: раньше он никогда не ушёл бы, не удостоверившись в смерти врага. А сейчас проверять его работу приходится другим... Так думал старший инспектор полиции Фудзита, сосредоточенно осматривая и обезглавливая лежащие перед ним тела Сисио Макото и его женщины. Нефтяной факел невдалеке от инспектора с грохотом взорвался, обдав искрами мундир. Платформа под ногами вздрогнула, Фудзита закашлялся от источаемого оставшимися факелами жирного черного дыма. Ещё один взрыв – в паре шагов от инспектора рухнула пышущая жаром закопчённая труба. Полицейский еле успел отскочить, мельком подумав с досадой, что немного переоценил свои силы. В половине ри от пылающего ада на заросшем лесом холме стояли трое и смотрели, как догорает, с грохотом опадая сам в себя, секретный штаб Сисио Макото. Несколько дней спустя. – Эй, подождите! Да где он живёт-то?! – крикнул растерянный Эйдзи. – Прямо по этой улице, третий дом от угла! – ответил на бегу его недавний обидчик и скрылся за поворотом. Началась эта встреча обычно для больших городов. Двое молодцов заметили мальчишку явно деревенского вида, поинтересовались, кто такой и с какого района, а получив ответ, прижали наглого щенка к ближайшей стене и принялись деловито обшаривать на предмет чего-нибудь ценного. Из ценного за пазухой у щенка оказалось только помятое письмо, которое нападавшие уже хотели было развернуть и прочесть, но взглянули на печать… Деревенского олуха наскоро отряхнули, вытерли кровь из разбитого носа, запихали письмо обратно за пазуху. Любого другого, не найдя денег, попинали бы для смеху, но тут... есть, знаете ли, люди, с которыми лучше не ссориться. Дом Фудзиты Горо Эйдзи нашёл на удивление быстро. Утром мальчишка по деревенской привычке проснулся ещё до рассвета. Госпожа Фудзита Токио минувшим вечером приняла оборванца с письмом от мужа так ласково и накормила так плотно, что сейчас Эйдзи предвкушал возможность хоть чем-нибудь её отблагодарить. Наскоро свернув постель, он потянулся, отодвинул сёдзи, выглянул во двор – и замер. Госпожа Токио танцевала. Точнее, так показалось Эйдзи на первый взгляд. Движения Токио не были похожи ни на один из немногих виденных мальчиком танцев. Сдержанные, отточенные годами практики, они были полны той же скрытой, но опасной силы, что и у самого Фудзиты. Оружие мужчины – меч, оружие женщины – нагината, и Эйдзи далеко не сразу заметил, что лезвие у нагинаты госпожи Токио не стальное. Полированное дерево сверкнуло на солнце, притворяясь металлом. Удар, ещё удар, перехват, смена стойки, рубящий в колено... Эйдзи искренне посочувствовал невидимому противнику супруги инспектора и понял, почему так шустро сбежали те двое, увидев печать с именем Фудзита. Разминку Токио прервал осторожный стук в ворота. Хозяйка поспешно вернула нагинату на привычное место над дверью и поспешила открыть. Увидев знакомый синий мундир, она тихонько ахнула было от радости, но секундой позже поняла, что ошиблась. Быстро переговорила с полицейским, взяла у него аккуратно сложенное письмо, развернула. – ... пропал без вести? – долетел до Эйдзи обрывок фразы. – Госпожа Фудзита, мои глубочайшие соболезнования... – Не спешите. Эйдзи ненавидел смерть. Ненавидел леденящее чувство потери, ненавидел напряженную, болезненную тишину, которая повисала в доме, когда кто-то умирал. Но больше всего он ненавидел выражение тупой, обреченной покорности судьбе, застывавшее на лицах живых, когда они узнавали горестную весть. С такими лицами односельчане мальчика смотрели на трупы его родителей, вывешенные на всеобщее обозрение прихвостнями Сисио. И сейчас Эйдзи боялся смотреть на госпожу Фудзита, не желая видеть жену своего спасителя такой же тупо покорной. – Идём завтракать, Эйдзи-кун. Мальчик вздрогнул от этого негромкого голоса. Токио была совершенно спокойна, словно и не получала только что письма со страшным известием. Аккуратно помешивала рис, кормила с ложки серьёзного пухлощёкого малыша Цутому. Наверное, в другой ситуации Эйдзи удивился бы, что у желтоглазого волка, оказывается, подрастает сын, но теперь… Завтрак прошёл в молчании, у Эйдзи так дрожали руки, что он едва мог есть. – Ты что-то хочешь спросить? – бесстрастно поинтересовалась Токио, когда мальчик всё же нашёл в себе силы покончить с рисом и овощами. – Он погиб... – Эйдзи утверждал, не спрашивал. – А вы... Напряжение, накопившееся с момента получения письма, наконец, нашло выход. – Почему?! – срывая голос, закричал он. – Вы... почему вы даже не плачете! – Потому что когда самурай погибает, выполняя свой долг, его семья должна радоваться столь достойной кончине, – отрезала Токио, встала и вышла во двор – неестественно прямая, с сухими, болезненно блестящими глазами. "Потому что я знаю, что вы живы, Фудзита-сан. Но как это объяснишь мальчишке?" Токио уткнулась лбом в опорный столб энгавы и закрыла глаза, борясь с недостойным жены самурая желанием завыть в голос. Пёс был здоровенный, серый и остроухий, со свежими ожогами на шкуре и неприятным прищуром желтых глаз, напоминавшим... нет, о таком лучше не задумываться. "Она сошла с ума", – обреченно понял Эйдзи, глядя, как госпожа Токио кормит пса из глиняной чашки. Хозяин этого дома мертв, что бы ни думала хозяйка. И что бы ни думал сам Эйдзи, продолжающий в глубине души отчаянно надеяться. Токио и сама не взялась бы объяснить, почему пригрела невесть откуда взявшегося хвостатого бродягу. Просто чувствовала, как от прикосновения к серой шерсти чуть отпускает сдавившее душу безмолвное горе. Скорбь скорбью, а отдохнуть в тот день ни Токио, ни Эйдзи не пришлось. Инспектора Фудзиты больше нет, а домашние дела остались: надо было натаскать воды из колодца, наколоть дров, приготовить обед, сделать Цутому вертушку из обрывка старой бумаги от сёдзи и показать, как запускается волчок... Попытку мальчишек устроить бой на подобранных во дворе бамбуковых палках Токио решительно пресекла, устроила сына за спиной и пошла на рынок. Эйдзи сопровождал её, вооружённый всё той же бамбуковой палкой, стараясь казаться суровым и воинственным – впрочем, это не помешало ему втихую скорчить рожу вчерашним обидчикам. На обратном пути нагруженному корзинкой с овощами и ведром тофу мальчишке было уже не до дразнилок. В сумерках уставшего Эйдзи, пригревшегося было на энгаве, разбудил странный шорох. Мальчишка заглянул в комнату – и замер: Токио, повесив на какое-то хитрое гайдзинское приспособление до боли знакомый полицейский мундир, сосредоточенно и аккуратно чистила его щёткой. – Что вы делаете? – брякнул Эйдзи первое пришедшее в голову. – Чищу запасную форму Фудзиты-сана, – удивлённо ответила Токио. Эйдзи сел и обхватил голову руками. «Она сошла с ума», – в который уже раз повторил он про себя. Госпожа Токио тем временем продолжала мерно, ритмично работать щёткой. – Иди спать, малыш, – тихо сказала она. – Иди спать. Инспектор Фудзита вернулся под утро. Дремавший Эйдзи подскочил как ужаленный, почувствовав сквозь сон присутствие кого-то чужого и опасного, открыл глаза… – А, это вы, Фудзита-сан… – сказал он, увидев полицейского, с обычным невозмутимым видом застегивавшего воротник рубашки. – Вы тут… зачем? – Я тут вообще-то живу, – сухо проинформировал мальчишку инспектор, протягивая сдержанно сияющей Токио руку, чтобы та поправила манжет. – Не-а, – сонно возразил Эйдзи. – Вы ведь уже умерли… – Моё начальство никогда не любило дезертиров, – непонятно усмехнулся Фудзита. – А сейчас мне пора на службу. Поговорим вечером, Эйдзи-кун. Инспектор повернулся и вышел в серые предутренние сумерки. За дверью соседней комнаты, разбуженный голосами, пискнул Цутому, и Токио, чуть не опрокинув чашку с завтраком, кинулась к сыну. Оцепеневший Эйдзи сидел, не в силах поверить в происходящее… И никто за обычными утренними хлопотами не заметил, куда пропал серый остроухий пёс.