Пошло оно всё nach...

- Марко, бро! – Обамеянг радостно скалится, тянется из кресла, подставляет кулак под удар – в восьмой раз за вечер. Он делает так постоянно, стоит Марко на миг исчезнуть из поля его зрения, а затем снова появиться, словно ему каждый раз надо удостовериться наощупь, что Марко действительно вернулся. Марко не сопротивляется, слегка ударяет по его кулаку своим и берется за геймпад, возобновляя остановленный матч. Надо признать, первое время его побешивала эта неуемная жажда контакта, напрягало частое вторжение в личное пространство, но со временем он привык к тому, как Пьер показывает свою дружбу и привязанность. Можно сказать, что Обамеянг его буквально приручил: гладил по плечам, приобнимал, постукивал пальцами по спине, выбивая ритмичные мотивчики, толкался локтями, и прочая, и прочая, и прочая. Если поначалу Марко терялся от его шабутного характера и бурного темперамента, то через пару месяцев он как-то пообвыкся и порой под настроение даже с энтузиазмом подначивал «бро Обаму» на разные выкрутасы. Пьер все время крутился рядом и охотно велся на любую его идею, демонстрируя, что вместе с Марко он готов на любой кипиш, кроме голодовки, хотя, вероятно, и на голодовку в том числе. Теперь Марко воспринимает это как нормальный ход вещей. Ему нравится быть ведущим, нравится ощущение оказываемого на друга давления, нравится открыто проявляемая Пьером симпатия. Обамеянга не смущали находящиеся рядом фото- и телекамеры, если ему приспичило обнять Марко, его не интересовало мнение товарищей по команде об их слишком тесном общении, его не раздражали кричащие двусмысленностью заголовки газет – он их попросту не мог прочесть. Абсолютная безбашенность и детская непосредственность. Марко уже и не мог представить, что такое бывает, забыл, что так тоже можно жить. После бесчисленных недомолвок, предательств, несдержанных обещаний, разрушенных воздушных замков, страданий, боли, отчаяния – после всей этой черной полосы в своей жизни. Желтая полоса у него, правда, еще не началась, но по крайней мере Марко поверил в то, что она где-то существует. Да, сейчас его веселье больше напоминает танцы на собственных костях, однако это можно было назвать легким позитивом и поворотом к лучшему. Раздается трель дверного звонка, и парни недоуменно переглядываются – кто бы это мог быть в такое время? Поздновато для обычных дружеских посещений. На правах хозяина дома открывать должен пойти Марко, но он – в очередной раз – травмирован, поэтому Обама закономерно подскакивает и вопросительно смотрит на него, мол, надо – не надо? Марко прикинул и отрицательно покачал головой. Пять метров он способен пройти без проблем. На пороге стоит Хуммельс. Марко откровенно тупит, глядя на одноклубника. Вот кого он точно не ожидал увидеть в такое время, так это его. Не потому что они не считались настолько близкими друзьями, нет, – вполне считались; не потому что Матс не был склонен навещать товарищей в нерабочее время, – был, и это касалось не только травмированных; не потому, что Марко никто не трогал лишний раз, боясь сделать что-то не так, – нет, это тоже было неверно. Марко растерялся, так как Матс не предупредил о своем приходе. Хуммельс ведь был изысканно вежливый, в своем роде даже педант, правильный мальчик, даром что весь такой из себя напыщенный – у него одно другому не мешало. Матс старался информировать заранее, что хочет встретиться, чтобы никого не поставить в неловкое положение; он так и говорил. Одному Богу были известны истинные цели его визитов, но он всегда звонил уточнить, не помешает ли он его планам, либо чтобы проведать обстановку, либо для того, чтобы у Марко было время морально подготовиться. Обычно это выглядело формальной просьбой: «Разрешишь к тебе зайти? Я ненадолго» или «Я могу к тебе приехать? Дело есть». Дела у Хуммельса тоже могли быть разными: от вдумчивых бесед о тактике за ленивым ужином, им же и приготовленным, до горячей ебли на первой попавшейся горизонтальной поверхности. Марко в глубине души подозревал, что Матс звонит для того, чтобы он, Марко, просто начал о нем думать и тем самым постепенно накрутил себя до нужной Хуммельсу кондиции, доставляя этим Матсу неведомое садистское удовольствие. Марко, в принципе, был не против. Но сегодня нелегкая за каким-то хреном принесла Матса внезапно, а тут Обама в гостях, и поздний вечер, и потом вопросов с обеих сторон не оберешься, и вообще... И вообще, они никогда не трахались у Хуммельса – либо на нейтральной территории, либо у Марко. Неписаные традиции. Так уж повелось. Знать бы еще, почему Марко сейчас об этом задумался. Наверно, потому что от Матса всегда пахнет сексом. Это тоже разумелось само собой. Матс в любом прикиде – хоть в пиджаке на официальных фотосъемках, хоть в грязной потной футболке после матча, хоть в полотенце после душа (и в полотенце особенно!) выглядел как среднее арифметическое между топ-моделью на показе мод и стриптизером при исполнении служебных обязанностей. Быть секси до мурашек по коже у всех присутствующих в радиусе километра вне зависимости от пола, возраста, национальности и религиозных убеждений – это его естественное состояние. Несмотря на то что с Матсом Марко был знаком дольше и ближе, чем с Обамеянгом, привыкнуть к нему никак не получалось, и его продолжало цеплять. Кажется, у Матса кровь состояла не из плазмы, а из афродизиаков. Значит, Матс намеренно нагрянул без предупреждения. Марко поймал себя на мысли, что визит Хуммельса отдаленно напоминает ему контрольную проверку, и поежился. Кстати, об афро… - Привет! – сказал Марко в конце концов. – Пройдешь? Со мной Пьер… - Я не слепой, – отмахнулся Матс. – Его тачку трудно не заметить. Ты знаешь, сколько сейчас времени? - Ээээ, – Марко посмотрел на часы. – Ну, одиннадцать двадцать, а что? У меня нет режима, отвянь. Могу хоть под утро лечь. Странно было заводить разговор с Хуммельсом с чего-то похожего словесную перепалку, подобного у них раньше не случалось. Они в целом неплохо ладили друг с другом, и как правило им удавалось обходиться без нервотрепки, сопутствующей достаточно доверительным отношениям. Марко напрягся. - А у него есть. И к тому же у него семья, – бросил Матс с деланным равнодушием. - Умеешь же ты испортить настроение, спасибо. Матс растянул губы в картинно любезной улыбке. Пьер, как назло, подал голос: - Марко! Что случилось? - Все в порядке! – крикнул Марко, обернувшись в дом, и спросил у Матса: – Так ты войдешь? Хуммельс пригладил лохматые кудри пятерней. - Я тут случайно мимо проезжал… Интонации его голоса подсказывают Марко, что это было неслучайно. Матс ничего не делает просто так, за каждым его движением стоит тайный смысл. Марко не может его прочесть, но нутром чует, что там, в подтексте, на непонятном языке написано нечто очень важное. - Секунду, – говорит он и возвращается к двери гостиной, прикрывая ее от холодного ветра. - Ходят слухи, что вы так часто зависаете, – сообщает Матс, приваливаясь плечом к косяку. - Так и есть. И что? Долгая пауза – вторая за пару минут. Марко почему-то почувствовал себя виноватым, разобраться бы еще, в чем. Матс облизывается – очевидно, он заметил смущение Марко, и оно ему нравится. - Ты за этим приехал? Матс пожимает плечами, делает несколько осторожных шагов в дом и закрывает за собой дверь. Марко вздыхает. Молчание Хуммельса становится невыносимым, и он решает разогнать его самым банальным способом – трепом ни о чем: - Врачи сказали, что мне уже… – Ройс хотел было зажечь в прихожей свет, но Матс быстро перехватил его руку и потянул его на себя, а потом толкнул в висящую на вешалке одежду и, вжав Марко в шмотки, впился в его губы, настойчиво раздвигая, глубоко проникая языком. Спина больно упирается в какую-то пуговицу, щеку царапает металлическая молния куртки, под ногами путаются кроссовки, и Марко боится потерять равновесие, но Матс крепко держит его за плечи, разворачивая к себе. - Блин, Матс, здесь же Обама… – Марко с трудом стоит на ногах, настолько его выбило из колеи. - Узнаю, что ты с ним мутишь – убью, – ласково говорит Матс. Его шепот звучит угрожающе, его рука скользит по животу Марко вниз, к паху, и ложится на мягкую ткань трикотажных домашних штанов, под которой твердеет от одного поглаживания. Ласка не переходит в большее, но от этих прикосновений Марко бросает в пот. - Кого? – уточняет он, дернув бедрами навстречу. – Меня или его? Хуммельс берет его руку и поднимает вверх ладонью. - Веди себя хорошо, Марко. И выздоравливай поскорее, нам без тебя совсем пиздец. Сам видишь. В прихожей темно, и Марко ничего не видит, лишь чувствует, как Хуммельс на миг переплетает свои пальцы с его, затем выскальзывает из этого замка, поглаживая фаланги, а потом горячий рот Матса обхватывает его указательный палец, движется по нему вверх-вниз, чуть-чуть сжимая зубами – не больно, а игриво. Марко по своей инициативе добавляет к указательному средний, ощущая, как язык Матса втискивается между ними, облизывая. Это должно было бы напоминать прелюдию перед трахом, но сейчас не он, а Матс с пошлым причмокиванием втягивает в свой рот его пальцы. Матс проводит губами поперек по костяшкам кисти Марко и целует его в ладонь, утыкаясь в нее носом, щекоча кожу щетиной и грея ее своим дыханием. В этом невинном поцелуе сквозит какая-то смутная нежность, та самая, что при всей нарочитой небрежности Матса с людьми заставляла сердце замирать в груди при его появлении – «Что-то будет?» – и вести себя скованно. Хуммельс отстраняется, и пальцы Марко без уютной влажности его рта противно холодеют. Ройс выныривает из складок одежды как раз в тот момент, когда входная дверь снова открывается, впуская немного света с освещенной фонарями улицы. Матс уходит, не прощаясь, по-английски, оставляя его с Пьером в наполовину возбужденном состоянии и в полном недоумении. Марко внезапно понимает, что так и не добился ответа ни на один свой вопрос. - Так ты чего приходил-то, Матс? – вопрошает он удаляющуюся спину. Хуммельс оборачивается. Его черная тень падает на дорожку перед домом, протягиваясь до крыльца. - Повторяю: узнаю – убью! – говорит он и уходит, окончательно скрываясь за кустом вечнозеленой туи. Марко поджимает пересохшие губы.