I travelled half the world to see your smile again

Tom Hiddleston, Chris Hemsworth (кроссовер)
Смешанная
R
Завершён
99
автор
tempranillo бета
Размер:
12 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
99 Нравится 22 Отзывы 15 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
- Доктор Хиддлстон, вам сообщение от мистера Лоу, - в кабинет зашла секретарь и положила на стол записку. - Хочет, чтобы я приехал немедленно... «Нет времени объяснять, бери все записи и прыгай в кэб. Как можно быстрее! Джуд», - Томас обратился к даме: - мисс Си, в приёмной есть ещё кто-нибудь? - Да. Один джентльмен. Но ему не назначено. Он пришёл буквально несколько минут назад. - Запишите его на завтра, пожалуйста. И вызовите мне такси. - Хорошо, доктор. *** Том читал и перечитывал свои записи, пока не заболели глаза. Всё-таки подпрыгивающий на неровной дороге кэб - не самое лучшее место для чтения. Он посмотрел в окно. Удивительно, как быстро стирается плохое. По крайней мере, внешне. Машина въехала на Тауэрский мост. Повсюду развевались флаги, уже развесили олимпийские кольца. Люди гуляли по украшенной, праздничной набережной. Фотографировались, пытаясь захватить в кадр и мост, и кольца, и Большого Бена. Царило радостное возбуждение. И хотя до открытия Олимпиады[1] оставалось ещё полторы недели, город гудел. Со всего света стекались журналисты, шли последние приготовления к встрече спортсменов, глав государств, политиков, представителей богемы. Но стоило перебраться на другой берег и углубиться в жилые районы - картина радикально менялась. Несколько зданий, стоявших у набережной, уцелели. А за ними, как за картонными декорациями, пряталась неприглядная тёмная реальность. Разрушенные до основания, развороченные дома. Целые кварталы лежали в руинах. Также прилегающие к ним портовые строения, гавани, пристани, верфи - всё было измято и уничтожено. Разрушить порт или верфь в Англии - то же самое, что лишить ирландца виски и ненависти к англичанам. Немцы знали куда бить. Из-за очередного поворота, из-за очередного целого фасада, словно чёртик из табакерки, выскакивали хаос и разруха. Здание древнейшей больницы Лондона было разломано ровно на две половины. Посередине зиял провал. Казалось, он шёл до самого центра Земли. Больницу Святого Томаса не спасло от прямого попадания даже огромное белое полотнище с красным крестом, что расстелили на крыше. Удручающее зрелище. На это больно смотреть. И всё же удивительно, как быстро люди приходят в себя. Наверное, необходимость отстраивать древний Лондон заново, сделать его краше прежнего так сильно воодушевила англичан. С продовольствием ещё были сложности. Иногда отключали воду. Без предупреждения отрубали электричество или газ. Были перебои с бензином. Многие ветки метро были ещё затоплены и не функционировали. Но жизнь не стояла на месте. Ведь, как сказал кто-то мудрый: "Войну закончить можно, но самое сложное начнётся потом".[2] *** Джуд Лоу не был врачом. Он был специалистом по вольтижировке. Другими словами, он был цирковым гимнастом, вытворяющим невероятные кренделя верхом на мчащейся по кругу лошади. Ушёл добровольцем на фронт. Его взвод, не пристрелявшихся ещё новобранцев, почти сразу перебросили во Францию. В первом же бою Лоу подстрелили. Но он быстро восстановился, и был отправлен на западный фронт. Позже участвовал в освобождении Нормандии. Буквально за несколько дней до прорыва линии огня в окоп, где отстреливался Лоу, попал снаряд. Из двадцати семи человек в живых остались только он и ещё один французский лейтенант. Им "повезло". Отшвырнуло ударной волной и засыпало песком. Обоих контузило. Домой Лоу вернулся замкнутым раздражительным молчуном. Дни напролёт сидел, глубоко утонув в кресле, с задёрнутыми шторами и стаканом какого-нибудь дешёвого пойла в руке. И молчал. Не мог говорить. Не хотел. Однажды, услышав цокот копыт по мостовой, он чуть ожил. Вышел на балкон. По улице ехал молочник. Было раннее утро. Старая, холёная кобыла послушно и неторопливо тащила повозку с ящиками, полными позвякивающих бутылочек. Джуд словно обезумел! Выскочил на улицу, напугав почтенного молочника своей небритой опухшей рожей, полез к кобыле обниматься. Обхватил её морду руками, принялся целовать высокие скулы, тёрся, прижимался к тёплой, пахнущей овсом и яблоками шкуре лицом, и хохотал. Через несколько дней он устроился на конюшню к одному разбогатевшему на военных поставках лорду. И принялся писать научный труд: «О пользе влияния лошадей на психически травмированных людей». Благо война породила таковых в огромном количестве. Хуже было с медицинской стороной вопроса. Ему нужен был соавтор, хоть немного разбирающийся в физиологии и психиатрии. Но, к кому бы он ни обратился, служители Гиппократа поднимали бывшего циркача на смех. Тогда-то он и вспомнил про своего школьного товарища. Кажется, Том Хиддлстон собирался поступать в Медицинскую школу при Эдинбургском университете?.. *** Они спорили до хрипоты. Чуть не дрались. Потом сверяли данные, наблюдения, и снова спорили. Лоу несся вперёд, воодушевлённый малейшим просветлением у пациента. Хиддлстон же выступал голосом разума. Проверяющим и перепроверяющим результаты, взвешивающим всё с научной стороны. После ожесточённых споров, придя к компромиссам, устраивающих обоих, садились пить чай. Было около одиннадцати часов вечера, когда за окнами вдруг вспыхнуло зарево. Оно пульсировало, то разрасталось, то вновь сжималось. Том испуганно дернулся. Буквально на днях ему в руки попались воспоминания одного японца, пережившего бомбардировку Нагасаки. Там тоже говорилось про мгновенную вспышку и пульсирующий свет. - Что это? - О! Один момент! - Джуд выключил свет, направился к окну и отодвинул шторы. - Смотри. Это Уэмбли. Уже третий день по вечерам там зажигают огни. Всего на несколько минут. Наверное, что-то проверяют. Удивительное зрелище потрясало своим размахом. Несмотря на то, что наблюдалось с приличного расстояния. Огромный искрящийся Колизей нашей эры в самом сердце Лондона. Вокруг лежал затемнённый город. Электричество экономили. Кое-где зияли насыщенной чернотой развалины домов, воронки от взрывов. Мысль о бомбардировках пощекотала сознание. Образ мелькнул и исчез, оставив после себя притупившуюся со временем горечь. Том тряхнул головой, вперил взгляд в округлые бока стадиона. Стал пересчитывать лучи прожекторов. - Заедешь, когда будет открытие? Отсюда открывается отличный вид. - Ага, заеду. С подзорной трубой. - А у меня есть бинокль и радио. Нажарим сосисок, залезем на крышу, будем смотреть и слушать. Как тебе идея? Том посмотрел на друга и, не желая расстраивать его своей постной миной, вымучил улыбку. - Замечательная идея. *** Прошло почти четыре года. Ужасы войны, ранение, возвращение в разорённый дом – всё это притупило, стёрло из памяти образ немецкого офицера, попавшего к нему на операционный стол. Весна. Живописный благоухающий Прованс на юге только-только освобождённой Франции, средневековый замок с толстыми стенами и испещрённый пулями человек. Враг. Почему-то ещё живой, с такими-то ранениями. Стали вынимать пули, зашивать. - Дыхание остановилось. Том тоже застыл над раскрытой раной со скальпелем в руке. - Дышит, - чуть удивлённо сказала сестра. Сердце замерло. Будто сделало передышку, задумалось. Через мгновение снова пошло. Самое сложное было позади – голову, мозг спасли. Но при такой потере крови... - Как давление? – спросил без особых надежд Хиддлстон, склоняясь к пробитому насквозь мускулистому плечу. - Слабое. Доктор, кровь кончается. - Добавьте камфоры. Нужно попробовать. Попробовали. Немец оказался на удивление живучим. Позже смертельно уставшему Томасу подумалось, что в таком могучем теле и запас жизненных сил должен быть неиссякаемым. Хемсворт оказался обычным человеком. А не обезумевшим, жадным до крови фанатиком. Со своими стремлениями и мечтами о мирной, лучшей жизни. Никаких лозунгов про великий арийский рай, расу господ и прочее, чем пичкал немецких солдат Йозеф Геббельс[3]. Было в Хемсворте что-то такое, что сразу располагало к себе. Может, выправка лидера или ореол авантюризма, харизма отважного лётчика. Может, дело в его внешности, или в манере говорить и тембре голоса, а может, в чём-то другом. За те два месяца Томас прикипел к нему всей душой и не искал этому причины. У них было слишком мало времени. *** Том неудачно поставил локоть. Зацепил нерв, и руку неприятно прострелило от кончиков пальцев в плечо. Плечо тут же немилосердно заныло. Попытался растереть, но стало только хуже. Заболело вокруг старого шрама. Том нехотя поднялся. Пошёл в ванную. Снял халат, расстегнул рубашку пижамы. Смочил под водой полотенце и приложил к плечу. Когда боль немного утихла и мышцы расслабились, втёр травяную успокаивающую мазь. Поводя пальцами по едва различимой паутинке точек и швов, опять подумал о прошлом. "На его плече, только правом, наверное, такой же остался. Может, чуть поаккуратней. Всё же мои швы всегда выходили изящнее, чем у Бена". Том заметил в зеркале свою улыбку. Зажмурился. Постарался взять себя в руки. "Это всё в прошлом. Война кончилась. Теперь время жить. А прошлое должно остаться в прошлом". Но прошлое не собиралось уходить так просто. Том давил в себе яркие образы, которые наполняли теплом и тоской потери его душу. Были ещё другие воспоминания. Этих было гораздо больше. С ними он был не в силах бороться. Ему часто снился один и тот же сон. Сон или воспоминание... Тот день, когда его ранило. Но память о физическом страдании была ничтожна. Животный, бесконтрольный ужас охватывал всё его существо. Томас просыпался от собственного крика. Трясся, метался по комнате. Резко, без сил падал на влажные простыни и забывался тяжёлым сном. Иногда поутру чувствовал себя разбитым, будто подхватил привычную лондонскую простуду. Иногда - откровенно больным. Температурил, в ушах набатом стучала кровь. Боялся, что свалится где-то на улице от сердечного приступа. Том боялся спать. Боялся не проснуться. Или, проснувшись, очутиться в одном из своих воспоминаний. Например, в том, про ирландского паренька. *** От траншей и орудий мобильный госпиталь отделял жидкий пролесок, которого не стало очень быстро. Так же быстро вперёд продвигалась союзная армия. К двум часам дня ровное плато поля превратилось в решето из воронок. Был дан предупредительный залп. Немецкие орудия стихли. Союзные тоже. Это единственное, что ещё соблюдалось. Бои уже давно велись не по правилам. Немцев всё быстрее теснили в сторону от оккупированного Парижа. Две ключевые битвы на территории Советского союза были проиграны с огромными людскими и техническими потерями. Из Берлина прислали нового главнокомандующего. Но это не спасло положение. Уже ничего не могло помочь. Отчаявшиеся, загнанные люди, голодные и озлобленные, решили напоследок хорошо напомнить о себе. Бои последних дней были самыми кровопролитными. Немцы знали, что ад разверзся под их ногами, и теперь они намеревались утянуть с собой как можно больше жизней. В этот короткий промежуток Хиддлстон с Камбербэтчэм - единственные, кто решился - перебежками юлили к краю первых давно брошенных окопов. Пересекли эту линию, побежали к следующей. Потом к третьей. Там их остановили. Но почти сразу пропустили, а за ними увязались ещё несколько солдат. Пара американцев, грек и ирландец. Как в анекдоте. Солдаты помогли медикам перебраться через колючую проволоку. Теперь, возможно, у них появился шанс на возвращение. Шанс спасти несколько человек. Это была капля в море, но, как сказал один мудрец: «Кто спасёт одну жизнь, тот спасёт весь мир»[4]. Они залегли в неглубокой траншее. Буквально в нескольких метрах от них лежал труп. - Надо бы снести его отсюда. - Надо. Один из американцев спустился к погибшему солдату, взял его каску, водрузил на ствол своей винтовки и чуть приподнял над траншеей. Сначала ничего не происходило. Но когда Бенедикт уже собрался встать, ирландский солдатик дёрнул его вниз. В следующее мгновение точно в каску ударило несколько ленивых выстрелов. - У кого-нибудь есть чистый платок? Самый обычный в мирное время вопрос сейчас застал всех врасплох. - Какая-нибудь белая тряпица? Том стянул с рукава повязку с крестом. Она давно уже утратила свой первоначальный цвет, но красный крест был ещё различим. Американец накинул повязку на ствол. Снова поднял ружьё. Всё было тихо. Потом с той стороны раздался выстрел в воздух, и тоже замахали какой-то посеревшей от времени и грязи наволочкой. Что-то закричали. Том чуть высунулся и крикнул по-немецки: - Не стреляйте. Мы хотим забрать раненых. - Выходите! - Опустите оружие. - Хорошо. Но и вы опустите! - Хорошо. Они много раз пересиживали воздушные налёты, в нескольких милях от их больницы рвались снаряды, но этот момент был самым страшным в его жизни. Ожидая удара в любой момент, он весь заледенел. Том сначала вытянул руки вверх. Затем медленно поднялся по пояс. - Верни мне повязку, – шепнул он американцу. Тот быстро выполнил просьбу. Том заметил, как из тех окопов тоже кто-то поднялся. В голове стучало: «Сейчас, сейчас, сейчас!…» Как в детстве, когда лежишь голым задом кверху и ждёшь, когда же медсестра поставит укол. Всё ждёшь и ждёшь, а она чем-то шуршит за спиной, ходит. И вот ты совсем потерял бдительность – а она как воткнёт по самую кость! Мужчина у тех окопов продвинулся чуть вперёд. Том тоже шагнул вперёд. К нему присоединился Бен. - Давай подойдём к нему. - Зачем? - Не знаю. - Бен… - Пошли. Они встретились где-то на середине поля, изрытого воронками, усеянного обрывками колючей проволоки, убитыми и частями их тел. От тёплой земли поднимался ужасный, зловонный чад. Порох, гарь, кровь и разлагающаяся плоть. Немецкий солдат, высокий, мощный дядька с роскошными усами, слегка походил на Сталина. Он протянул британцам пачку сигарет. Бенедикт отдал ему свою Зиппо. Покурили. Кивнули друг другу на прощание и побрели в разные стороны. Первые несколько минут Том чувствовал себя ужасно. Он думал, что способность удивляться и испытывать отвращение в нём давно исчезла. Но нет. Бродя меж мертвецами, выискивая тех, в ком ещё теплится жизнь, он чувствовал себя падальщиком, костлявым грифом с исполинскими крыльями, жадно копошащимся на поле брани. В общей сложности они с Камбербэтчэм и тремя союзниками – один из американцев остался в окопе прикрывать – вытащили шестнадцать человек. Только они вернулись в траншею с очередными ранеными, как над полем раздался выстрел. - Уходите! – крикнули с немецкой стороны. - Скажи им, что там остался один парень. Кажется, я его знаю. Я мигом вернусь, – быстро шептал ирландец. Том едва уловил смысл слов в переливах меняющихся ударений его наречия. - Нет. Всё. Уже всё, – остановил его Камбербэтч. - Такой уговор. Мне жаль. Но уже всё. - Нет. Нет! Вы, англичане, вам всегда очень жаль, но никто ничего не делает! - Эй, остынь, – рыкнул американский солдат. - Если бы там был один из ваших, чёрта с два вы бы его бросили! - Рядовой, отставить. Но паренёк взвился, выскочил, словно на пружине, и побежал. Он нёсся, спотыкаясь, куда-то влево. Том помчался следом. Зачем? Зачем, чёрт побери?! Он знал, что у ирландца истерия. Знал, что ему либо пулю в лоб, либо привязать к кровати, чтобы не навредил себе и остальным. Но Хиддлстон не думал. Он делал. Под ногой взвило выстрелом грязь. Ещё раз. Томас бежал за проклятым мальчишкой, петляя, словно заяц. Между ними оставался метр, когда в дерево, у которого остановился ирландец, ударила короткая очередь. - Ложись! Ирландец повалился на землю. Одна пуля раздробила колено, другие две вскрыли живот. - Ну что же ты за дурак? Глупый, упёртый мальчишка, – шептал Томас, стаскивая раненого в одну из воронок. Он знал, что парню не жить. Тот тоже это знал. - Прости, Том. - У матери своей прощения будешь просить. Она с тебя шкуру снимет, если узнает, как ты тут подставляешься и геройствуешь. Я ей сегодня же напишу. - Не надо… Она у меня строгая. - С тобой так и надо. В строгости держать, чтобы не убегал. - Больше не буду. Ты простишь меня? - Посмотрим. - Том, я боюсь… - Не бойся. Мы почти добрались. - Том… Мне не сдюжить… - Не болтай ерунды. У нас отличные хирурги, будешь как новенький. А потом мы с тобой вернёмся домой, засядем в пабе… Бах! Том даже охнуть не успел. Правое предплечье прошило насквозь. Он вцепился в плечо ирландца, чтобы не заорать. Когда перед глазами немного прояснилось, пошёл дальше, поудобней подхватив свою ношу. - Эй… эй, не молчи… - В тебя попали… - Ерунда. Царапина. О чём я говорил? - Не знаю... не помню... - У тебя есть девушка? - Есть. Есть одна… самая симпатичная девчонка во всей округе… - Расскажи, какая она. Ирландец не ответил. Пот заливал глаза, впереди маячила спасительная траншея. - Эй, не молчи! Всего несколько шагов. Последние пара метров, и из канавы выскочил Бенедикт, принял раненого, и поволок Тома за собой. Они передвигались по дну. Конец окопа немного закруглялся. Там можно было выбраться и не попасть под пока еще неторопливый обстрел. Первыми выбрались американец с греком. Том выбрался следом. Рука его почти не занимала. Всё внимание он сосредоточил на ирландском солдате. А зря. Опять свистнуло. Ужалило. Потом только долетел звук. Первым выстрелом чуть задело плечо, вторым – прорвало основание шеи. В глотку тут же хлынула кровь. Томас захрипел, схватился за горло. Плечо, рука будто горели огнём, но рефлексы заставляли двигаться, пытаясь зажать рану. «Как много крови... Очень много… И всё это – моя?..» Сознание то гасло, то прояснялось. Бенедикт крепко прижимал ладонь к его шее, кое-как остановил кровь. Тащил друга и всё шипел в ухо: "Везучий ублюдок! Не смей там помирать. Я тебя сам прикончу!" Том хотел что-то сказать, успокоить его, но из горла вырывался только булькающий хрип. В высоком ярком небе промчались две боевые птицы. Выкрашенные в чёрный цвет, с оскаленной акульей пастью и белыми крестами под брюхом. Над полем разнёсся кошмарный вой... «…Когда «Юнкерс» пикирует, звук такой… ву-у-у-у-у-у… как... Не знаю, как описать. Будто в трубу от патефона сунули бурю! Грохот, вой, все до последней поджилки вибрируют!». Том проследил за удаляющимися истребителями, криво ухмыльнулся. «Вот будет умора, если именно он меня и подстрелит». Всё отошло на второй план, захотелось спать. Дико стучащее сердце сбавляло обороты. Он с отстранённым любопытством наблюдал, как третью линию обороны поливают огнём немецкие штурмовики. Том открыл глаза, заметил лицо главврача, склонившегося к нему. Отвернулся. Камбербэтч поднёс к его губам фляжку с виски. И пока его самого кромсали, на соседней койке лежал тот самый солдатик. Том не мог оторвать взгляда от его светлеющих глаз. Над ним колдовали хирург и две медсестры, в изножье вился его фронтовой товарищ - один из американцев. А парень смотрел на Хиддлстона. Жизнь уходила из его тела медленно, мягко и необратимо. В последнее мгновение он улыбнулся бескровными губами. Улыбка вышла светлой, ободряющей. И его не стало. Хиддлстон завыл. И, если бы не ремень, что ему дали закусить, если бы не пара крепких медбратьев, что держали его, он кричал бы в голос и рвал на себе одежду. Ни одной мысли не было, никаких слов, лишь невыносимое, невозможное страдание. Невозможно вынести. Невозможно пережить, осмыслить. Невозможно! Боль била и скручивала что-то под левой грудью. Боль душевная покрывала, делала ничтожной боль физическую. Он сучил ногами и выл. Слёзы, лихорадочный пот заливали глаза. Но сознание было чётким. И сейчас оно трещало, отрицая саму мысль, отрицая действительность. Всё неправда. Этого нет. Он жив. Мы все живы. Войны нет, и никогда не было. Мир. Сейчас и навеки. Он жив. Том выкручивался из рук медбратьев, мешал врачу. - Держите крепче! Иначе придётся ампутировать. Он много раз видел смерть. Много раз под его руками умирал человек. Но в тот момент, когда он не мог помочь, когда увидел, как смерть по капле вытягивает жизнь, и лицо ещё живого становится посмертной маской, что-то переменилось. Что-то сдвинулось в нём. *** После ранения Том вёл себя на удивление спокойно. Спокойно воспринял новость о том, что вряд ли когда-нибудь снова сможет оперировать. Его демобилизовали и отправили домой. Никаких особых восторгов или переживаний по этому поводу он не испытывал. Всё было туманно, доносилось издалека, будто он сидел под толстым тяжёлым одеялом. Хиддлстона переправили с материка в Англию на судне, везущем раненых и почту. Далее направили в городок под Кембриджем, где ютились эвакуированные лондонцы. В одном из зданий университета был организован госпиталь. Там ему подлечили руки. Однажды, бредя по парку, Том увидел аэростат. Раньше он видел их только высоко в небе дымящегося Лондона. Там они казались толстенькими мушками. Здесь же – огромный серебристый тюфяк, закрывающий собой почти весь восточный корпус университета. Жуткое зрелище. Ткань колышется, словно дышит. Во все стороны от него тянутся сложенные кольцами заградительные тросы. Том не видел рабочих, что удерживали аэростат, не видел и насосов. Казалось, он остался один на один с этим шипящим чудищем. А вокруг - ни души. Том попятился и сбежал. Вечером он получил три письма. Одно от Камбербэтча. Другое - от старшей сестры, Сары. И третье - от фронтового журналиста, его давнего друга. Безрассудный Бен собирался отправиться с американцами на Окинаву. Том хохотал до колик, пока читал витиеватые саркастичные комментарии про американских союзников и их диковатые привычки. Прочитав второе письмо, Том осел на стуле. Потом поднялся. Аккуратно сложил оба письма в ящичек секретера. Покружил по комнатке, что ему выделили в общежитии. Будто вспомнив, нервно сунул третье письмо в карман. Вышел на улицу и гулял до самой ночи. Посматривал на небо. Над студгородком бесшумно скользили аэростаты, развесив над старинными зданиями исполинские сети. Мощные прожекторы обшаривали небо. Томас закурил. Остановился у одного из освещённых окон. В этом неровном свете он читал третье послание. Руки дрожали, листок трясся, торопливые буквы прыгали. Он закурил ещё сигарету. «Что ж, лучше всё сразу». Сестра писала, что отец скончался от тифа. Они с Эммой, младшей сестрой, живы и здоровы. Ни в чём не нуждаются. Их приютили родственники, что живут под Белфастом. Журналист писал, что эскадра Иммельман сдалась американцам[5]. В обход договора многие лётчики были расстреляны на месте. Это была последняя зацепка. Последняя ниточка. "Разве этот гордец предпочёл бы вновь оказаться в плену? Думаю, нет". Значит, и надежды больше нет. *** Вернувшись после войны в столицу, Томас стал терапевтом. Выслушивать жалобы пожилых леди и выписывать микстуры от вездесущей простуды ему не составляло труда и не требовало больших усилий. - Кто-то записан на вечер? - Только двое. Миссис Гардинер и мистер Вальц. - Позвоните и сообщите, что я никак не смогу принять их. Перенесите на пятницу. - Удобно ли это будет? - В четверг и в субботу я опять же занят. *** Утро понедельника. Томас лично обзвонил своих пациентов, извинился за перестановки в расписании на прошлой неделе. Снова получил записку от Лоу. На этот раз на клочке салфетки с эмблемой паба «Ye Olde Cheshire Cheese»[6]. - Сапожник без сапог. Безумный Джуд лечит безумцев, – пробубнил себе под нос Томас и отложил записку. Полдня разбирал накопившиеся бумаги. Ближе к вечеру принял двух пациентов. Выпил чаю. Домой идти не хотелось. Сел обдумывать очередную теорию Лоу. Дверь открылась и тихо закрылась. - Ваша секретарь - настоящий цербер. Том усмехнулся. - И я бесконечно ценю её за это, - не отрываясь от записей, он предложил: - Пожалуйста, присядьте, я сейчас закончу. - Не торопитесь. Пара минут вряд ли что-то изменят. Доктор быстро набросал вывод, принялся за заключение, чтобы не потерять мысль, и его карандаш замер... Он говорил по-немецки. Только что. Впервые за четыре года он бегло говорил по-немецки. Томас тяжело сглотнул, поднял глаза на расположившегося в кресле человека. - Ты? Что-то хрустнуло, но Том даже не обратил внимания на треснувший в его пальцах карандаш. Пациент поднялся, замер, потом сделал какой-то резкий, рваный шаг вперёд... В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в кабинет вошла мисс Си. - Доктор, извините, но мне нужно взять кое-какие бумаги. Миссис Гардинер потеряла рецепт и предписания, а я никак не могу... - Да-да, конечно, берите, - торопливо ответил Том. Голос сел в одно мгновение. Исчез. - Не отвлекайтесь на меня. Я быстро, - женщина скрылась в кладовой, отведённой под картотеку. Том смотрел на правую руку своего пациента, сжимавшую перчатки, и был не в силах посмотреть ему в лицо, заглянуть в глаза. Мужчина подошёл к столу. - Меня мучают головные боли, доктор, - теперь он говорил на английском. - Во время войны я был ранен, и с тех пор боль не уходит. - Пожалуйста, садитесь, - Том всё так же смотрел куда-то в сторону. Вот на стол, поверх его блокнота, легла фетровая шляпа. Подрагивающие руки распустили пояс, расстегнули плащ. Пациент сел на стул перед ним. Хиддлстон, наконец, оторвался от созерцания шляпы. Поднял взгляд. И всё. Будто весь заледенел в один момент. Казалось, его кости, плоть, стали стеклянными. Одно неосторожное движение, и всё осыплется. И он сам, и эти стены, и всё, что за стенами. Казалось, само время зазвенело от напряжения. Что-то должно произойти. Так не может длиться вечно. Придётся что-то сказать, что-то сделать, и тогда всё пойдёт трещинами. Рассыплется ледяная корка, которую, сам того не замечая, Том выстраивал вокруг себя. Станет либо совсем невыносимо, либо лучше. Должно стать лучше! - Ужасно болит, - выдохнул мужчина. Он был бледен. Хмурился. Напряжённо смотрел в ответ. Будто искал что-то, а когда нашёл, подался вперёд, будто хотел прикоснуться, но не решился. - Никак не могу найти. Странно. Доктор, вы делали тут перестановку?! - Нет, мисс Си, я... Посмотрите в стеллажах слева. - Где? - Полки, слева от двери. - Простите, доктор, не слышу. Момент треснул и раскололся. Сам воздух пошёл трещинами, и сразу стало проще дышать. До этого Тому казалось, что лёгкие полны под завязку битым стеклом. Кристофер тихо смеялся. И это был самый прекрасный звук во вселенной, сконцентрировавшейся в этом небольшом кабинете. - Пойди и помоги даме, ей без тебя не справиться. Том послушно пошёл и помог. Нашёл рецепт миссис Гардинер. Выпроводил секретаря. Закрыл дверь. На секунду его охватил страх, что всё происходящее - сон. Иллюзия. Фантазия или бог знает что ещё. Сейчас он повернётся, а стул для посетителей окажется пуст. Он обернулся. Его немецкий пациент всё так же сидел у стола. Свет лился из окна, и его лицо было в тени. - Я не мог прийти раньше. Прости. На негнущихся ногах Том пересёк комнату. Всё ещё пребывая в некой прострации, замер у стола. Под руками оказалась мягкая ткань плаща. Доктор осторожно погладил плечо своего пациента. - Как рука? - Хорошо. - А бедро? - Хорошо. - Значит, мучают головные боли? - Не только. - Что же ещё? Кристофер промолчал. - Опусти голову, пожалуйста, мне нужно тебя осмотреть. Они снова говорили по-немецки. Фривольно, не по-армейски отпущенные волосы. Мягкие, пшеничного оттенка. Над левым ухом едва заметный рубец. Хиддлстон провёл вдоль него пальцами. Подметил, как Кристофер поёжился. - Больно? - Щекотно. - У тебя тут... - Знаю. Томас гладил его виски, несколько седых волосков кололи пальцы. Аккуратно поднял его лицо за подбородок, теперь смотрел в глаза. Стандартная процедура, когда человек жалуется на головные боли. - Том. Хиддлстон сморгнул закипевшую в уголках глаз влагу. - Том, послушай... - Я искал тебя. И не смог найти. Один знакомый сказал, что видел твоё имя в списках военнопленных, отправленных в советский лагерь. Ты же знаешь, что говорят об их лагерях. Там страшнее, чем в казематах инквизиторов и гестапо вместе взятых. Но я искал дальше. Мне попалась информация, что твою эскадру перебили американцы в начале сорок пятого, где-то над Европой. Кого-то взяли в плен, кого-то расстреляли. Имён, естественно, не было. Лишь пара коротких фраз, что несколько немецких асов предпочли смерть капитуляции. Остальные зацепки... глупо звучит, знаю... всё остальное вело в никуда. Многие документы уничтожили сами немцы, многие засекретили, к некоторым у меня не было доступа. Тогда... мне оставалось ждать и надеяться. Но прошёл год, потом другой. Приходили известия, что многих пленных вернули в Германию. Кто-то сбежал, кого-то судили... Признаюсь честно, я впал в отчаяние. Смирился. Попытался забыть. И вот ты здесь... и я... я не знаю, что... - Не нужно ничего. - Но… - Это не важно. Больше не важно. - Но… у тебя морщины, и тут шрамы... Что с тобой случилось? Как ты смог выжить?! Как... - Потом. Не сейчас. Когда-нибудь я всё тебе расскажу. Но не сегодня. Хорошо? - Кристофер поднялся. Том кивнул, не в силах выдавить ни слова. Хемсворт расправил плечи. Улыбнулся. Как тогда, давным-давно, в другой жизни, в подвале древнего французского замка за сутки до назначенной казни. Что-то дрогнуло внутри. Захотелось кричать. То ли от радости, то ли от боли. И Крис обнял Тома. Прижал к себе покрепче. Тот было дёрнулся, но тут же оплёл его широкую спину трясущимися руками. Вжался всем телом в его. Лишь бы не исчез, лишь бы не ушёл, лишь бы сама жизнь не разметала их снова, теперь уже навсегда. Хемсворт чувствовал, как под ладонями дрожат узкие плечи британца. И сам покусывал губу, прятал постыдные слёзы, зарывшись носом в дурацкие кудряхи. До неприличия несерьёзные кудряхи, совсем не подобающие солидному доктору. *** - Всего доброго, мисс Си. - Одну минуту, доктор Хиддлстон. - Да? - На какое число записать мистера Вальца? - Кого? Хемсворт быстро подошёл к стойке, заглянул в журнал посещений. - Запишите меня на среду. Перед обеденным перерывом. Вас это устроит, доктор? Не вполне понимая, что происходит, Хиддлстон тоже заглянул в журнал. Последним пациентом на сегодня стоял некий Кристоф Вальц. Том глянул на Кристофера. Тот едва заметно кивнул. Доктор снова пробежался взглядом по фамилиям. Что-то знакомое, где-то он уже... Ну конечно! Почти каждый вечер в течение этой недели было назначено господину Вальцу. Каждый вечер на этой неделе Томас отменял приём и ехал работать с Лоу над его проектом. Каждый вечер он был рядом. Том стиснул зубы, когда в носу защипало. «Ещё этого не хватает! Соберись, не смей! Ты взрослый человек, в конце концов!» Вздрогнул, когда Крис положил ему руку на талию. - Пойдёмте, доктор, нам нужно ещё многое обсудить.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.